Немного посидев в последний раз в сквере, который недалеко от автозавода, Лида ещё раз повторила, заметно волнуясь, Пастухову, слесарю того же завода, что вот она и уезжает из их города. И быстренько прибавила почти тем же тоном, как о давно оговоренном:
- А завтра ты следом за мной выедешь.
- Да, – сказал он, - бегунок вот подпишу и поеду.
И чтобы не рассусоливать, она резко встала и пошла на вокзал, а он остался некоторое время сидеть на лавочке. Здесь, на автозаводе, прошли, считай, все его золотые годы. По одну сторону, он привык, текла Волга, а по другую - Ока. Их не было видно, но он знал, что они тут, где-то рядом. И было ему от этого хорошо и раздольно. А что жена за кустами стоит – он не знал, не видел, не предполагал и не чувствовал, бросил её чувствовать.
На её «Ты вроде выпивать чаще стал и, говорят, приискал там кого-то этих, из новеньких, из принудработниц?» он ни в чем не признался, а резанул наотмашь - «Ну тогда я ухожу». И она ничего ведь не сказала в ответ. И он посчитал это дело решенным.
В поезде Лиде не спалось от возбуждения и невероятия, что она наконец-то едет домой. Хотелось всё разложить по полочкам, что будет в будущем, когда она приедет домой, и пережить во всех красках, что она надумала. Ещё и ещё раз перепроверить. Вот, если ей выдали бумагу, запрещающую пять лет занимать должности, связанные с материальной ответственностью, а она, придя в свой родной военторг в Подгороднем, предъявит паспорт того самого слесаря с автозавода, Пастухова, и устроит его на ставку экспедитора, что связано с материальной ответственностью, а сама устроится в ту же организацию грузчиком, что не связано с материальной ответственностью? Но это на бумаге. На деле и товар она будет получать, и таскать они его будут вместе. То есть вопрос решен. Успешность в кармане. Осталось приехать домой, расписаться с ним и пожалуйста - идите работать. От этого хотелось лететь и лететь на поезде, восторженно, и так домой и влететь, въехать, войти.
Но как-то всё она себя осекала. А вдруг что не так пойдет, а ты как дура всем раззвонишь? Но логика её плана говорила ей: нет, всё верно, будущее за её процветание, всё получится. Да, два года проподметала. По-советски, как ей было сказано. Если не связано с насилием над людьми, давать не тюрьму, а исправительные работы. Да не связано, не связано. Тюрьма – это непедагогично. А теперь будет процветание. «Ах, Лидка, - ахнут все в военторге, - мы всегда знали, что ты молодец и нигде не пропадешь. Видно по тебе, что и в Средне-Волжске не пропала, а еще с прибытком вернулась, муженька себе присмотрела».
В таких мыслях она совершенно не видела, Ковров они проезжают или Владимир, легли ли люди вокруг нее или нет. Ей всё хотелось фанфарности своего приезда, но она склонила себя к осмотрительности и начала вспоминать своих подруг, чтобы как-то соскочить с первой темы. С кем по цехам автозавода ходила с бригадой и под каждым станком на совесть подметала. Только газированной водички попьют, в туалет сбегают и опять по новой, в следующий цех.
Да, её подруги. Галя из Костромы - главбух города. Только юбки по два раза гладить приезжала домой за рабочий день, чтоб всё сидело как с иголочки. Один хлыщ не мог пропустить её, подкатился к ней, она и не устояла. Деньги шли на ресторан. Оплачивала государственными. Голову ли она потеряла или он большой мастер был – неясно. Галя не любила про это говорить. Словом, очнулась, когда оказалась в КПЗ, не могла себе сказать –«как это можно?»
По сравнению с её тратами Лидкины и её подруги Оксаны, старшего продавца, траты казались вообще ребячеством. Они надумали бороться с алкоголиками личным повышением цен на водку. Думали, что те смолчат. А алкоголики пожаловались. Пришло ОБХСС. Но как пришло? Сначала позвонили в магазин и сказали: «Мы скоро придем». То есть военторг и ОБХСС были близнецы-братья. Когда они это услышали, на них ступор напал, они даже не убрали деньги или не догадались, что их надо убрать. Наивные были. Приходит ОБХСС, говорит: «Всё опечатано. Отойдите. Будет ревизия». Но даже и тогда, в тех условиях, одна опытная мадама из ОБХСС как бы прошлась, поводя глазками, по залу (свой крот от военторга она была в этой ОБХСС!) и незаметно вынула из кассы деньги. Фокусники и дельцы умеют свои деньги заработать.
Ей потом Лёва говорил, сидя на кухне: «Лидуш, что ж ты меня не спросила? Ты видела хоть одного директора магазина, кто больше двух лет работал в одном и том же магазине? А почему? Дела свои уделал с помощью магазина и ушел. А недостачи списывают - и всё. А вы хотели прямо в лоб заработать и еще не убрали эти деньги, когда вам позвонили? И ты еще обижаешься на мадаму, что она, вынув эти деньги, тебе за углом их не отдала? Ты знаешь, сколько бы тебе припечатали, если бы комиссия обнаружила эти деньги в кассе? Восемь лет с конфискацией и тюрьма, а не принудработы». Но Лида всё равно говорила: «Почему она не отдала эти деньги!» А Лёва ей: «Она же тебя выручила и на этом заработала. Неужели не понятно? Ты бы восемь лет парилась, а то в общежитие вечером приходила и говорила – я такая-то, я здесь, а в остальном была как все люди. Отработала в городе, в сквере воздухом дышишь. Нет, почему она мне за углом не отдала мои деньги! Ну что ты с ней будешь делать! Она тебя выручила! Когда сняли кассу, никакой прибыли не оказалось, поэтому дали два, а не восемь!»
Другая подруга – Глазок, Глазкова, из Средне-Волжска. Та совсем нищета и долготерпение, бессребреница, каких мало. Она так про себя и говорила:
- Как меня черт попутал – ума не приложу. Обычный торговый день, две старухи за хлебом пришли да алкоголик подъелдыкнул со своей водкой. Какая в области торговля водкой в будний день? И жарко было. Только как начала кассу-то закрывать - будто как человек в дверь. Во всем черном и вроде как рога на голове. Подходит и так противненько говорит: «Что, дура, смотришь? Вишь - никого нет, хватай деньги и беги». Ей Богу, не вру. В голове-то – бум, бум, бум! Ну, я руку-то туда, в кассу, чувствую – толстая пачка. Отбавить бы - мысль, а рукой двинуть уж не могу. Сколько мне нищенствовать-то? Хоть разок сама наемся и детей накормлю!
- Предел твоим силам вышел, - обсуждали бабы в общаге. Другие говорили: «Так и есть – лукавый попутал».
Приехав домой, Лидка обнаружила, что Пастухов её обманул. Что же теперь делать? Возмутительно! Я полагала, что свобода дает всё. И с судьбами и в понимании ситуации. Я ему говорила, как будем жить в Москве. У меня документы испорчены. Пять лет без права занимать должности, связанные с финансовой ответственностью. Но это ничего не значит, сказала я ему. Выход есть. Я его придумала. Мы пойдем в наш военторг, и ты вместо меня устроишься в нем экспедитором. У тебя же документы не испорчены. А работать грузчиком буду я, устроюсь там же, а грузить продукты мы будем вместе. Всё равно экспедитор это делает, хотя это не его обязанность. Ну, машину, шофера нам военторг даст. Всё. И сами будем как сыр в масле кататься, и сыну с его семьей поможем.
И это было самое главное, дорогое и важное, что должно было быть - совместное процветание, до которого осталось практически два дня. Пошел, написал заявление – один день, а второй – вышел на работу. Странно, что он всё жался к старому, к заводу, к жене. А что там может быть? Ведь отношения с женой давно и прочно испорчены. Там мог быть только обман женский и самообман его самого. Он, может быть, и знал, что ничего хорошего не будет, но куплен ее всепрощением. А самообман, даже если и искренний, то ненадолго. Опять будет так, как он рассказывал про жизнь. Он - в своем углу и почти не разговаривая, она – в своем. Привычная среда обитания для него теперь только завод. А что там? Поработал – выпил, выпил - поработал. С дружками поговорил. А тут такое большое дело предложили. Москва, процветание, любовь. И он как будто даже соглашался.
Ай-яй-яй! Она нащупала ошибку в своем поведении, уже нащупала, но еще не хотела ее признать, а хотела, как характерный человек, бурно и много гневаться и обижаться, как человек много в этот проект вложивший. Какие безграничные возможности! И как ты нужен сильным мира сего со своим дефицитом! Все они станут в очередь к тебе, будут заискивать. В общем - всё будет! А он зажался, согласился на какие-то копеечные посулы жены.
Что ж, ей приходится признать, что она проиграла, что жена оказалась хорошим тактиком. И пока она в форме заводского знакомства толкала Пастухову свой план, жена не объявлялась и даже не сигнализировала, что знает всё про нее и их отношения. Знает через своих, заводских. Подождала, пока Лидка уедет, и тогда взяла его тепленьким.
- Ну ведь как-то мы раньше жили и ладили? И много нажито, - сказала она ему.
И он – всё, лапки кверху и остался. И теперь уже нельзя ничем помочь. Таких людей, видимо, надо уводить за ручку, а она доверилась его слову. Правда, неизвестно - пришло ей потом в голову - как здесь с таким быть? За ручку ведь не будешь каждый день водить? Размазня! А я проиграла всё равно. Так что же теперь делать? Разговор со вчерашним ухажером канул, свобода оборачивалась теперь какой-то другой стороной, более долгой и менее приятной, а не той что вначале - процветание и любовь. Теперь нужно было пережить проигрыш и придумать, что делать.
«У меня есть квартира, - поворочав в голове мыслями, вдруг сказала себе она. - Я должна съездить к Лёве и помянуть его, а всё остальное – потом. Я нуждаюсь в поддержке, а кроме ушедших нет никого».