========================= 13. Явилась не запылилась
Максим, которому Нина рассказала о болезни Ираиды Леонидовны, ухмыльнулся скептически:
– Как же, покой ей нужен….Ей нужно, чтобы ты у них не появлялась. Бабуля выздоровеет, ещё кто-нибудь «заболеет». Вот увидишь.
Его «пророчество» сбылось: через месяц Киря свалился с двусторонним воспалением лёгких. Ещё через два месяца Зинаида Леонидовна заболела гриппом и очень боялась, что внучка приедет и «схватит заразу».
— Да врут они всё! Они тебе врут, а ты им веришь.
Нина молчала. Боится. Она опять их боится! Да что ж такое… Он два года на неё ухлопал, мальчика влюбленного изображал, лимонад с ней пил и на каруселях катался, мечтая о том, как уложит её в постель… Нельзя. С ней так нельзя. Для секса есть другие, а на Нине он женится и будет жить в своей квартире… То есть, сначала в комнате, но зато не в общежитской, куда нельзя никого приводить после одиннадцати вечера, а в своей собственной.
Они с Ниной накопят денег и обменяют комнату на квартиру с доплатой. А может, ему повезёт, и кто-нибудь из Нининых бабулек отдаст богу душу… а может, обе сразу, мечтал Максим. Бабушки старенькие, много ли им надо, чтобы получить инсульт? Напьётся и устроит Нине скандал с битьём посуды (Нину предупредит заранее, что скандал будет "понарошку", чтобы она не волновалась и не переживала). Хороший, качественный стресс — и дело в шляпе!
— А чего ты испугалась? Это твоя квартира и твоя комната, ты имеешь право в ней жить, а я имею право прийти к тебе в гости. Не так?
Нина вынуждена была признать, что — да, так.
— Тогда поехали? А то на лавочке холодно сидеть.
— Поехали. Только ты штатское надень. Не хочу я с милицией, а то скажут...
— Да мне наплевать, что они скажут! Они забыли меня давно. Да переоденусь я, не переживай ты так.
* * *
«Явилась не запылилась и хахеля привела» — прокомментировала её визит Ираида Леонидовна, бабушкина сестра (Максима она не узнала). «Хахель» сделал вид, что не услышал, смущенно поздоровался. Ираида Леонидовна высокомерно кивнула в ответ. Нина потянула его за рукав: «Пойдём, посмотришь мою комнату… нашу с тобой».
Комната была прибранной: на подоконнике герань в горшке, на этажерке горка книг, паркет поблёскивает лаком, стол накрыт скатертью. Усадив гостя на стул, Нина поспешила на кухню — поставить чайник, но все конфорки оказались заняты. Нина топталась у плиты и не знала, что ей сделать: гостя полагалось напоить чаем, надо попросить у бабушки печенья или каких-нибудь конфет. Или варенья, запоздало подумала Нина. Но бабушки, как назло, дома не оказалось. Куда она могла уйти, у неё же грипп в тяжёлой форме… Может, в поликлинику?
На кухне хозяйничала бабушкина сестра.
— Тебе чего надо? — неприветливо спросила Ираида Леонидовна.
— Я чайник поставить хотела.
— А и где он, чайник твой? И чашки твои — где? Ты небось думала из нашей посуды гостей своих поить-кормить? Разбежалася под горку, — усмехнулась Ираида. — Может, вареньица вам к чаю подать или конфеток шоколадных? Или ужином накормить? У нас денег без счёта, мы их печатаем, вон в коридоре станок стоит.
Нина машинально оглянулась.
— Что, нет станка? Вот то-то. Ты не в гости пришла, а домой к себе. Вот и обживайся, милушка, а опосля гостей води, чаем их пои. Чего застыла? Аль не видишь, конфорки все позаняты. Или скажешь, мне суп недоваренный с плиты снять, тебе чай кипятить, мужика твово ублажать?
— Нет… не скажу…
— Тада к себе иди, чего тут зря стоять?
Нина вернулась в комнату обескураженная. Максим вёл себя как ни в чём не бывало, чаю не просил, ни о чём её не спрашивал. Повертел в руках сигаретную пачку, предложил Нине: «Курить будешь? Нет? А я закурю». Нина со страхом смотрела на плавающий по комнате дым и думала, что бабушка вряд ли это одобрит и что перед уходом комнату надо проветрить.
Через час дверь бесцеремонно, без стука, открылась. На пороге стояла бабушка. Вид у неё был вполне здоровый, и Нина обрадовалась: выздоровела! Зинаида Леонидовна подозрительно оглядела кушетку: не помято ли покрывало. Улики отсутствовали, и пришлось «начинать с другого конца»:
— Здравствуй, внучка дорогая. Засиделись вы однако. Время-то позднее, гостю твоему домой пора. Али ты ночевать тут собрался, милок? — бабушка улыбалась ласково, и эта её улыбка не предвещала ничего хорошего. — Ты женись сперьва на девке, да в церькови обвенчайтеся, тады и в постель ложитеся, и никто вам слова не скажет.
Максим побагровел, резко поднялся со стула, посмотрел на Нину так, словно говорила она, а не бабушка. Говорила неприятное. Невозможное.
— А ты что же, внученька? — Повернулась бабушка к Нине. — Гостя чаем не напоила, за пустой стол усадила. Кто ж так-то гостей принимает? Эх ты, горе…
— Мы не в гости, мы просто так. Просто зашли…
— Ну да, ну да… Просто так зашли, полежали да ушли, — выдала бабушка стыдную прибаутку, от которой у Нины загорелись уши. Хорошо хоть шлюхой не назвала, и на том спасибо… — А ты иди, милок, иди, дома заждались небось. И тебе, Нина, пора. Потемну домой поедешь, встренет кто, не дай Господи… Ты как приедешь, позвони-ка, чтобы я не волновалася. А то ведь спать не лягу, думать буду, добралась внучка до дома-то, али случилось что. Случиться всякое может…
Нина бросилась к вешалке, схватила пальто, торопливо оделась, не попадая в рукава и чертыхаясь, с ужасом слушая бабушку, просвещавшую внучку в подробностях о том, что с ней может случиться «потемну»:
— В прошлом месяце, вот в такой же час, во дворе мужик девку насильничал. Кричала она… Потом замолчала. Утомился он, видать. Потом снова кричать начала… Долго. А кому заступаться за неё? Да и не видать ничего, темень тёмная. Да и милиция когда ещё приедет, а он дело своё справит — и ищи его, свищи.
Хорошо что Максим ушёл и не слышит. Бог всё-таки есть.
Нина не помнила, как очутилась на лестнице, уже одетая. Где-то внизу гулко бухал ботинками по ступенькам Максим. Нина хотела его догнать, но бабушка потянула за рукав пальто, зашептала в ухо:
— Ты вот что, Нина. Тебе мы всегда рады, а гостей сюда не води. Ишь чего удумала!
Нина почувствовала, как отливает от щёк кровь… Да что же это? Почему же?..
— Ничего я не удумала! Это моя комната, и я здесь хозяйка, кого хочу, того и вожу! Мы поженимся скоро… наверное, — ляпнула Нина.
— Так — поженитесь или наверное? — переспросила бабушка. И добавила строго: — Ты порядки свои дома у себя устанавливай, а здеся помалкивай. Хозяйка нашлась… Спасибо скажи, что жить разрешили. А парней не води, нехорошо это. Соседи-то скажут, внучка гулящая у Дерябиных. Им ведь рты не заткнёшь, соседям-то... Беги, догоняй хахеля своего. Как про женитьбу-то услышал, так и утёк, и след его остыл.
Нина стремглав бросилась по лестнице. Максим ждал её внизу, цедил сквозь зубы слова, которые стегали словно кнут. Нину никогда не били, и про кнут она читала в книжках. А сейчас — чувствовала на себе его обжигающие удары. Оказывается, словами можно ударить сильнее кнута.
— Ты зачем растрепала родне про свадьбу? Я предложения тебе не делал, просто так зашёл, в гости. Хорошо меня там встретили, накормили сладко. Счастье твоё, что с матерью живешь, а то устроили бы они тебе здесь ад…
Нина хотела сказать, что ничего такого не говорила, ни бабушке, никому. Но не успела.
— Вот поженимся, пропишусь у тебя, пусть попробуют жену мою обидеть. Зашибу! — грозно пообещал Максим.
— А вдруг они не согласятся — прописать? Вдруг в милицию заявят?
— А что милиция? Я сам милиция, ты забыла? Я имею право жить с женой, никто не запретит, нет такого закона. Со мной не бойся ничего, отобьёмся.
Нине «отбиваться» не хотелось, хотелось просто жить в одиннадцатиметровой, длинной как вагон комнатушке, которая — их с Максимом и больше ничья.
— Врежем замок, чтобы дверь без стука не распахивали. Ну и родня у тебя! Мать такая же?
— Что ты, мама совсем другая, она хорошая. Она у мужа живёт, а я… Я одна живу.
— Вот это поворот! — изумился Максим. — Одна живёшь, к себе не приглашаешь, в змеюшник этот привела.
— Я там на птичьих правах, там мама прописана, а я прописана в квартире отца. Он умер. Давно. А мама… переехала к новому мужу. Мы почти не общаемся.
— Ясно… Повезло тебе с родней. Налетели бабы, будто куры на ястреба.
От Максима не укрылось, что при слове «куры» Нина сжала губы и побледнела. Это ей передалось от матери, у них в роду от ярости отливала от лица кровь, щёки и лоб покрывала мертвенная бледность, которую собеседник принимал за близкий обморок. Максим назвал её мать курицей. Как он смеет?!
Максим обнял её за плечи, заглянул в глаза. Глаза метали молнии. Максим спохватился, успокаивающе забормотал:
— Ну прости. Прости, Нин. Я ж сгоряча… Я чего разолился-то? Ладно — меня оскорбили, я переживу. А тебя за что грязью облили? На фига такая родня? Слушай, а поехали к тебе? Поздно уже, соседи спят, никто не увидит, мы тихонько… Поехали, а?..
— Нет, — твёрдо сказала Нина. Другого ответа Максим от неё не ждал, а потому не обиделся.
— Ну нет, так нет. Тогда я тебя провожу, потом к себе поеду. А то темно уже…
Нина опустила голову и сжалась, словно от холода.
— Ты чего? Сказал же, провожу. Чего ты?
Нина не ответила. Бабы-Зинина «страшилка» никак не хотела забываться и назойливо звучала в голове.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2020/02/11/154