Мильтон! Зачем тебя меж нами нет?
Британии ты нужен в дни паденья!
Везде заветов прошлого забвенье,
Погибла честь, померкнул правды свет!
Родимый край под гнетом тяжких бед,
В оковах лжи, тоски, ожесточенья.
О! пробуди в нас чистые стремленья!
Стряхни могильный сон, восстань, поэт!
Твоя душа была звездой блестящей,
Твой голос был, как светлый вал морской.
Могучий и свободный, и звенящий;
Ты твердо шел житейскою тропой,
Будь вновь для нас зарею восходящей,
Будь факелом над смутною толпой!..
Вордсворт
Джон Мильтон – один из величайших поэтов Англии и мира, стоящий в одном ряду с Эсхилом, Софоклом и Еврипидом, с Данте и Шекспиром, он – ученейший богослов, изучивший культурное наследие Античности, Средневековья и Ренессанса, много размышлявший о Боге, жизни и ее смысле, о смерти и Страшном Суде, о грехе и искуплении, а его эпическая поэма «Потерянный Рай» – один из величайших шедевров в истории мировой литературы. Многие исследователи жизни и творчества Мильтона не раз писали о том, что если жизнь Гомера и Шекспира остается для нас во многом тайной, и до сих пор не утихают споры о том, не являются ли они мифическими лицами, то о внешней стороне жизни Мильтона нам известно почти все. Джон Мильтон родился в пуританской семье, где воспитывались безукоризненная честность, самоотречение и непреклонность в вере, строгое соблюдение всех предписаний библейского закона, критическое отношение к светской морали, изучение Священного Писания и непрестанное помышление о Боге, искренность, трудолюбие и любовь к изящным искусствам – музыке, поэзии и литературе. По точному замечанию Евгения Соловьева: «Мильтон происходил из пуританского семейства, где мужество, нравственное благородство, художественные наклонности к поэзии и музыке как будто нарочно собрались вокруг его колыбели, чтобы убаюкивать ребенка высокими и красноречивыми словами». Когда я читаю неподражаемые и столь дорогие моему сердцу стихи Мильтона – его элегии, поэтические переложения Псалмов и монументальные эпические и драматичные поэмы со всей их грозной, величественной, задумчивой и торжественной музыкальностью, то мне кажется, что я присутствую в грандиозном соборе, где звучит могучий и огромный орган Баха. Подобно тому, как в духовной музыке Бах – глубоко верующий человек, славил Бога и в могучих звуках органа, и в своих страстях по Матфею и по Иоанну, так и Мильтон с библейской мощью книг пророческих и Псалтыря прославлял любовь, могущество и премудрость Вседержителя в своих стихах. Музыкальное искусство для Мильтона порождено тоской по утраченному Раю и жаждой Богообщения, исканием мировой гармонии и вечной красоты. Еще Пифагор утверждал, что музыка отражает в гармоничных звуках модель мироздания, она пронизывает небесные сферы и заключает в себе высокую философию. Если бы Мильтон не обладал музыкальным даром, то никогда бы не смог написать столь изящных и мелодичных, величественных и проникновенных стихов. Для него музыка – это священное искусство, а Сам Господь – величайший Музыкант, сотворивший через Музыку – через Свое предвечное Слово и Святой Дух – весь мир духовный и материальный – небо и землю. Человек сотворен по образу и подобию Божиему, он наделен музыкальными талантами, и в первозданном состоянии, еще до грехопадения, был способен воспринимать «высокую музыку» и песнопения Ангелов, которые теперь доступны лишь высоким и чистым душам – святым, всецело предавшим волю, ум и сердце Богу и верным Ему до конца – до мученической смерти. Религиозный смысл музыки не в эстетическом наслаждении, а в духовном преображении, и эту наимудрейшую мысль Мильтона, очень символично и назидательно иллюстрирует то, как русский философ Евгений Трубецкой обрел веру в Бога при исполнении девятой симфонии Бетховена под руководством Антона Рубинштейна, когда его душа, истерзанная отчаянными сомнениями вдруг услышала величественный призыв Господень, раздавшийся с высоты – из горних сфер, и ощутила как сила Божия таинственно вознесла ее «выше звезд, выше мира, выше скорби существования». Иеромонах Серафим Роуз признавался, что обрел веру в Бога благодаря музыке Баха. Как и для проницательного и чуткого Лермонтова, для Мильтона, томимого тоской псалмопевца Давида и Августина Блаженного по Богу и духовной жаждой общения с Ним, «скучные песни земли» не могли заменить «звуков небес». По мысли Мильтона молитва – это душа музыки, а музыка, подобно молитве, может выразить неизреченное, то, что пребывает за гранью слов. Как говорил Бетховен, музыка есть величайшее искусство, она – целое откровение и мудрость более великая, чем наука и философия. Высшая цель музыки – славить премудрость и величие Бога – Творца вселенной, свидетельствовать о непреходящей и нетленной красоте и предустановленной гармонии в мире, сотворенном Богом, о том, что грех – это трагический диссонанс, разрушивший эту гармонию, возвещать о нашем спасении как о согласии и созвучии двух воль – Божественной и человеческой, пророчествовать о славе горнего Иерусалима, где не будет смерти, скорбей, тления и зла, но сама жизнь будет проникнута вечной любовь, красотой и свободой. В стихотворении «К возвышенной музыке» Мильтон осмысливает по-христиански музыку небесных сфер Пифагора и Платона и связывает свое любимое искусство с творческими силами души, с верой и вдохновением, с ощущением величия Бога и созданной Им природы, прославляя это таинственное и прекрасное духовно-эстетическое явление, несущее гармонию в мироздание. Когда мы молимся Творцу от всей души и всего сердца, то наши мольбы сливаются с небесной музыкой – звуками ангельских арф и труб, мелодичным пением их флейт и мощными аккордами величавых органов, ибо мы приобщаемся высочайшему искусству Серафимов и Херувимов – священному искусству прославления Всевышнего:
Податели восторгов неземных,
Посланцы сфер, чета сирен благая,
Соединитесь, пение и стих,
Безжизненную персть одушевляя,
Чтоб насладиться мы моги сполна
Мелодией, которая слышна
Вокруг Того, Чей трон сапфироцветный
Воздвигся средь несметной
И грозной рати ангельских чинов;
В чью честь хвалу на арфах златострунных
Слагают сонмы Херувимов юных,
И трубы Серафимов вторят им,
Раскатом победительным своим,
И праведники с просветленным взором
Псалмы и гимны хором
Поют спокон веков.
Мелодия не умолкала эта
И на земле у нас в былые лета,
Пока завет Творца, чуждаясь зла,
Покорно вся живая тварь блюла
И не разладил грех людского рода
Начальную гармонию природы,
Где каждый голос прославлял Того,
Кем созданы и свет, и естество.
О, пусть скорей тот наш напев чудесный
Опять сольется с музыкой небесной,
И вновь Свой лик нам даст Господь узреть
В сиянье дня, что не померкнет впредь!
С самых ранних лет Мильтону привили любовь к наукам и искусству, интерес к античной культуре, патристике и средневековой поэзии, а книги и чтение – особенно чтение Библии, из которой поэт впоследствии щедро черпал сюжеты и образы для своих произведений – заменяли ему развлечения и общение со сверстниками. «Жажда знаний была во мне столь велика, что начиная с двенадцатилетнего возраста я редко заканчивал занятия и шел спать раньше полуночи». Известно, что Мильтон учился в школе святого Павла, всей душой отдаваясь учению, как Соломон взыскуя мудрости и знания, читая лучших поэтов и прозаиков Рима, и получив драгоценный навык изящно говорить и писать по-латыни, обретя знание древнегреческого и еврейского языков. Уже в старческие лета гениальный слепец будет особенно ценить ежедневные чтения Библии на еврейском языке. Надо сказать, что отец Мильтона хоть и занимался сухой и волнительной работой адвоката, но сам был поэтом и одним из лучших композиторов своего времени, обеспечившим своим детям блестящее образование и значительное наследство. В латинской поэме, обращенной к отцу, Мильтон писал: «Когда благодаря Вашим стараниям и жертвам я получил доступ к красноречию римского языка, прелестям Лациума и высоким словам, достойным языка самого Юпитера, употребляющимся греками, - Вы посоветовали прибавить мне ко всему этому поэтические цветы, составляющие гордость Галлии; речь, которую новый итальянец испускает из своих безнравственных уст, - и тайны, высказанные пророками Палестины…» Поступив в Кембридж, поэт со страстью и усердием отдался изучению истории, литературы и богословия, но не мог терпеть порядков университета, малейшего подавления свободы мысли и совести, сухость и схоластичность преподавания, и уже в те дни мечтал о преобразовании университетской науки. В студенческие годы Мильтон вел замкнутый образ жизни, еще более углубился в чтение книг и почти ни с кем не сближался, намного больше интересовался Платоном и Аристотелем, Софоклом и Цицероном, чем верховой ездой, боксом, игрой в мяч и иными забавами, не увлекавшими его мысль и сердце. Впоследствии в поэме «Возвращенный Рай» Мильтон наделит Иисуса Христа чертами своей личности, что противоречит ортодоксальной вере и евангельскому образу Спасителя, но много рассказывает о самом поэте: «и, будучи ребенком, не любил Я детских игр, Мой ум стремился к знанью, к общественному счастию и благу. Мне думалось, Я призван для того, чтоб истину восстановить святую здесь, на земле…» Карло Диодати дружески вопрошал Мильтона: «Зачем ты приковываешь себя и днем и ночью к книгам и учению?», давая ему эпикурейский совет: «Живи, смейся, лови часы юности». Как глубоко религиозный человек, превративший свой кабинет в келью ученого и анахорета, блестяще знающего Священное Писание, Мильтон, конечно, не мог не вспомнить поучительные строки из книги Екклесиаста, напоминающие о мимолетности земных наслаждений и тщете мирских благ, о неизбежности смерти и Страшного Суда, и научающие созерцать свою жизнь на фоне вечности: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд» (Еккл.11:9). Учеба в Кембридже не утолила духовной жажды Мильтона, но еще более разожгла любовь к мудрости и знаниям в его сердце, столь отзывчивом на притчи ветхозаветного царя Соломона: «блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум, потому, что приобретение ее лучше приобретения серебра, и прибыли от нее больше, нежели от золота: она дороже драгоценных камней; и ничто из желаемого тобою не сравнится с нею» (Притч.3:13-14). В малой поэме «IL Penseroso» Мильтон прославляет меланхолию, именуя ее благой богиней, с элегической грустью описывая поэта, скитающегося по лесам и лугам, в одиночестве и безмолвии смотрящего как «месяц полный плывет в бескрайних небесах», или внемлющего печальным песням ночного прибоя, размышляющего о скоротечности земной жизни и устремляющегося душой к Богу и вечности, мечтающего в будущем стать монахом, постигающим Слово Божие в келье древнего монастыря, ибо томящийся дух его жаждет знаний и веры:
Прочь, Радости, химеры,
Которые бездумьем рождены!
Как мало вы нужны
Душе, взалкавшей знания и веры!
По своему душевному темпераменту Мильтон был меланхоликом, человеком замкнутым и аскетичным, любящим уединение, не созданным ни для семьи, ни для службы, с обостренным чувством собственного достоинства, дантевской жаждой мудрости и свободы, и трагическим мироощущением, проникнутым христианской верой. По проницательному слову Карлейля о Мильтоне великий поэт Англии был малообщителен, щедро одаренный Творцом поэтическими талантами, он был мало склонен к добродушию – бесценному дару для общения с людьми: «характер священнический создан для жизни уединенной, ему недостает снисходительности, уступчивости и даже добродушия, которые при обычном столкновении с людьми дороже гения». При всей своей искренней религиозности Мильтон не захотел принять духовный сан и остаться при Кембриджском университете преподавателем, ибо более всего ценил свободу, не хотел обременять себя службой и желал предаться самообразованию и познанию Божественной Истины. Размышляя о счастье, поэт рассудительно писал: «как счастлив тот, кто не должен трепаться по судам и хлопотать о чужих делах, чьи высокие думы не прерываются ежеминутно мелочными заботами о семье и хозяйстве, кто не напрягает своего остроумия, чтобы вызвать милостивую улыбку своего господина, кто не знает по утрам тоски и болезни после развратной ночи, кто видит перед собой долгую вереницу спокойных дней, посвященных любимым занятиям в обществе неизменных и лучших друзей каждого – его книг и рукописей». Многие стихи Мильтона и вся его философия жизни проникнуты меланхолией – может быть не столь мрачной и драматичной как у Байрона и Леопарди, Шопенгауэра и Кьеркегора, но столь же проникновенной и глубокой как печаль мудреца Екклесиаста, изрекшего: «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл.1:18). По мысли христианского платоника Марсилио Фичино «все люди, преуспевающие в искусстве, были меланхоличны». Многие поэты и мудрецы, художники и музыканты – это души, раненные меланхолией, а она сама – душевная болезнь гениев, ибо изобильные знания и мудрость приумножают скорбь. Аристотель и Цицерон думали, что все выдающиеся люди в искусстве, науке и философии – меланхолики. У великого живописца и ученого Альбрехта Дюрера есть гравюра «Меланхолия» – одно из самых загадочных произведений искусства за всю историю мира, художественная композиция, сотканная из тайн, аллегорий и символов с тяжелой и гнетущей атмосферой горького разочарования, упадка духа и потери надежд, передающихся в образах сумрачного неба, зловещих лучей кометы Галлея и летучей мыши – символа меланхолии, а в центре гравюры – крылатая фигура женщины, отстраненной от суеты мирской, смотрящей вдаль, погруженной в глубокое раздумье и увенчанной цветущим терновым венцом – личность гения и его судьба всегда трагичны в нашем мире. Когда я смотрю на портрет Джона Мильтона, дышащий величественностью высоких мыслей и прозрений, таинственных и грозных видений, достойных Апокалипсиса апостола Иоанна Богослова, открывшихся духовным очам христианского поэта, с годами утратившего физическое зрение, то мне всегда невольно вспоминается крылатая женщина из «Меланхолии» Альбрехта Дюрера, познавшая бренность земных благ, устремленная к высшей премудрости, но не избавленная от угнетающей душу печали и отчаянных сомнений. Мильтон полагал, что меланхолия – это черта, свойственная всем великим философам, трагикам и поэтам, помышляющим о вечном и не понятым своими современниками – от древних времен Орфея и Платона до апокалиптического скончания веков:
…Порой сижу у ночника
В старинной башне я, пока
Горит Медведица Большая,
И дух Платона возвращаю
В наш мир с заоблачных высот,
Где он с бессмертными живет…
Порой Трагедия в слезах
Мне повествует о делах
Детей Пелопса, и о Фивах,
И о троянках несчастливых,
И о событьях поновей,
Хоть редко здесь дивлюсь я ей.
Ты, Меланхолия, всесильна!
Прервать ты можешь сон могильный
Мусея в роще иль велеть
Душе Орфея так запеть,
Чтоб отпустил Плутон железный
Его с женой из адской бездны.
Меланхолия у Мильтона есть гений-вдохновитель всех поэтов, музыкантов и мудрецов, она сообщает смысловую глубину их мыслям, возвышенность их чувствам и трезвость их суждениям, трагический тон их речам, не терпя легковесности, сурово оттачивая их художественный стиль, побуждая размышлять о жизни и смерти, страданиях и предназначении, бессмертии души и Страшном Суде. В диалоге Платона «Федон» Сократ сказал, что истинная философия заключается в памяти о смерти и в искусстве жить добродетельно – согласно воле Бога, ибо смерть – это не конец бытия, а исход души в иной мир, где ее ожидает Божий Суд. Уже в пьесе «Комус» Мильтон патетически восклицает: «О, как ты, философия, прекрасна, хоть кажешься глупцам сухой и черствой! Ты сладостна, как лира Аполлона, как нектар на божественном пиру, где пресыщенья не бывает!» В свое время Лактанций – один из наиболее талантливых и ярких латинских апологетов раннего христианства, указывая на противоречия в языческой философии, нравственное превосходство христианского вероучения и стойкость мучеников, вместе с тем отмечал, что величайшие античные мудрецы – Пифагор, Платон и Сократ, пришли к познанию единого Бога, к вере в существование духовного мира и бессмертие души, к признанию того, что существует Божественное Провидение – Премудрость и Сила Божия не только создала мир, но и с любовью хранит и опекает Свое творение – и всю вселенную, и каждое создание. Святитель Василий Великий утверждал, что величие и премудрость творца может быть познана через красоту Его творения – величественную картину звездного неба, хрупкую грацию цветов и их аромат, бескрайность морей и тенистость рощ в знойные дни лета, раскаленные закатом небеса и месяц, выглядывающий из-за туч в безмятежный час ночи. Это естественное Богопознание было доступно и эллинским философам и поэтам, лучшие и мудрейшие из которых, по слову апостола Павла, почитали «Бога неведомого». По мысли не только библейских пророков, но и некоторых античных мудрецов величие Бога заключено не только в том, что Он сотворил мир, и Его мощь и премудрость нельзя ни постичь умом, ни выразить словами как писал Платон в «Тимее», но и в Его безмерной любви к Своим творениям и промыслительной заботе о них, и особенно о человеческом роде, ибо как можно было бы назвать Бога святым и верить в всеблагость Вседержителя, если бы Он был глух к молящимся и не опекал почитающих Его? Неудивительно, что Цицерон говорил о благости как вечном свойстве Бога, ведь если бы Бог не был благим, Его нельзя было бы почитать: «Если Бог таков, что не испытывает никакого милосердия к людям и с любовью не заботиться о них, то молитвы к Нему бессмысленны, ибо Он не может быть ни к кому милостив». По умозаключению Мильтона Бог создал человека как разумное существо, наш ум – это дар Божий и познавательная сила, свидетельствующая о неразрывной связи с Творцом, в союзе с совестью дающая каждому из нас различать добро и зло, с эстетическим чувством – искать прекрасного, а с верой – познавать Бога и Его святую волю, открытую нам к заповедях Евангелия. В понимании христианского поэта философия – это любовь к мудрости и поиск Божественной Истины, наставница в добродетели и спутница Богомыслия, но она еще не есть сама премудрость, ибо как сказал Сократ, это имя достойно одного Бога и является Его вечным достоянием и свойством. Мильтон помнил наставление апостола Павла, предостерегавшего христиан: «смотрите, как бы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол.2:8), но он никогда бы не сказал вслед за Лактанцием, что «следует отбросить всякую философию и е нужно усердствовать в постижении мудрости». Книга Притч Соломоновых хранила душу Мильтона от откровенной ереси гносимахии Тертуллиана и Лактанция с характерными для них высказываниями в духе воинствующего обскурантизма. В Священном Писании было сказано: «Господь дает мудрость; из уст Его – знание и разум» (Притч.2:6), и человек призван «наклонить сердце свое к размышлению». На страницах Ветхого Завета через уста древнеиудейского мудреца Соломона Господь дал заповедь: «будьте мудры» (Притч.8:33), а в Новом Завете Сам Христос призывал: «будьте мудры как змии, и просты как голуби» (Мф.10:16). Но высоко оценивая мудрость величайших философов античного мира, Мильтон был убежден, что вешняя мудрость Пифагора и Платона, Сократа и Аристотеля, исходящая из их умозаключений намного ниже Боговидения пророков и апостолов, и той премудрости Божией, что изложена в Библии. Апостол Павел говорил, что все Священное Писание боговдохновенно и полезно для души – все книги Библии написаны Святым Духом и являются драгоценными сокровищами Церкви Христовой, и во всех своих размышлениях о Боге и душе, о смерти и бессмертии, о жизни и ее смысле, о времени и вечности, о добре и зле, христианин должен исходить из Божественного Откровения. Как и преподобный Григорий Палама, изобличивший ересь калабрийского философа, Мильтон утверждал, что умозрения философов нельзя сравнивать с духовной премудростью святых подвижников Церкви, ее пророков и учеников Иисусовых, которые созерцали Бога и имели общение с Ним, умирали, оставаясь до конца верными Ему, а не только отвлеченно размышляли о Нем, не имея высшего Богопознания. Кроме того, Мильтон прекрасно понимал, что в границах человеческого разума, к тому же оскверненного и помраченного грехопадением, невозможно познать Бога и разрешить вечные вопросы, столь мучившие библейских пророков и мудрецов – Иова и Иеремию, Давида, Соломона и Аввакума, ибо если бы человек мог ответить на них без Бога, то зачем ему были бы нужны премудрость Божия и Откровение? Как христианский мыслитель Мильтон полагал, что наивысшую премудрость Божию тщетно искать в сочинениях античных мудрецов, ибо сколь бы не были мудры и рассудительны Сократ и Платон, Аристотель и Плотин, они еще не были просвещены Святым Духом и не познали небесные тайны христианской веры – тайну Святой Троицы и Боговоплощения, тайну искупления грехов страждущим Мессией на Голгофе и Его воскресения из мертвых, никто из них не жил надеждой о духовном преображении вселенной и горнем Иерусалиме, где не будет зла, смерти, времени и скорбей. «Какая же мудрость должна быть названа мудростью, если не мудрость Божья?» - риторически вопрошал Августин Блаженный, и пояснял: «По свидетельству божественному мы знаем, что Сын Божий есть не что иное, как Премудрость Божья (1 Кор.1:24), а сей Сын Божий есть воистину Бог». Символично, что в поэме «Возвращенный Рай», чей сюжет основан на описанном в Евангелии искушении Иисуса Христа в пустыне, Сатана показывает Тому, Кто бесконечно «мудрее Соломона», всю славу и блеск Эллады с ее великими философами, но Христос премудро отвечает: Платон, Аристотель и стоики «самих себя не постигли, истинного понятия о Боге не имея, о таинствах великих мирозданья, о горестном паденье человека, и, меж собой толкуя о душе, они о ней превратно рассуждали, в самих себя найдя добродетель и лишь себе приписав славу, не Господу, скорей, виня Его в несчастьях, зовя Творца – судьбою». Призывая надеяться не силы разума, а на Бога, Спаситель указывает, что эллинская философия не есть высшая мудрость, ее несравненно превосходит христианская вера, ибо она дает верные знания о Боге и человеке, о грехе и искуплении, о смысле жизни и спасении, в то время как Сократ – первый между философами, правдиво «сознавался, что знает сам лишь то, что ничего не знает он». В эпической поэме «Потерянный Рай» Мильтон на изящном языке поэтического искусства излагает свое учение о познании: человек есть «комок земного праха, освященный и одухотворенный Богом», и он познает окружающий его мир через органы чувств – чувственное познание, ум – интеллектуальное познание, созерцание и веру – духовное познание, но если до грехопадения Адам и Ева активно использовали созерцание – интуитивный разум, например когда Адам нарекал животных и птиц, прозревая их сущности и изрекая их в слове, то после грехопадения произошло помрачение разума и люди утратили высшую мудрость и Богопознание, и уже не могут так искусно пользоваться интуитивным умом как Ангелы, а потому чаще опираются на органы чувств и дискурсивный разум с его суждениями и умозаключениями. До конца земных дней Мильтон молился Богу и предавался научным занятиям, но, как и Августин Блаженный, он считал, что вдумчивое изучение Библии, познание Бога и души намного выше, чем любые научные и философские познания. Несмотря на свой мятежный дух и вольнодумство, в своих рассуждениях о науке Мильтон явно отдавал предпочтение религиозной вере, а не рационализму ученых. В поэме «Потерянный Рай» архангел Рафаил с иронией говорит о том, как Божественный Зодчий предоставил ученым мужам все мироздание, но не разгласил им великих тайн Своих, дабы они в своих спорах и сужденьях познали, что их умы бессильны разрешить все Божьи загадки и не отвергая науки, отвергли ее суемудрие – гордое притязание судить дела и замыслы Божии, ведь даже высшие Ангелы не в силах вообразить премудрость Творца, и с трепетом решаются говорить о великих делах Всемогущего:
…Как, однако,
О дивных Всемогущего делах
Я расскажу достойными словами?
Как описать их может Серафим,
Как их поймет ум слабый человека?
Но все ж, насколько можешь ты постичь
Все это, пусть оно не будет скрыто
От слуха твоего, дабы тем лучше
Ты прославленью Бога мог служить
И через то иметь тем больше счастья.
Я разрешенье свыше получил
Давать тебе ответы на вопросы
В границах, знанью твоему доступных;
Но спрашивать о большем воздержись
И не надейся собственным талантом
Узнать о сокровенных тех вещах,
Которые незримый наш Владыка –
Единый лишь Всеведущий – покрыл
Навеки мраком, на земле и в небе
К их знанью никого не допустив.
Когда Адам спросил архангела Рафаила о движении небесных светил, то этот высший Ангел, похвалив любознательность первозданного человека и его желание изучить небо как книгу Божию, поведал ему, что ум человека не в силах исчислить число звезд и разгадать всех тайн, которые Божественный Архитектор мироздания по неизреченной премудрости Своей сокрыл даже от Ангелов, а потому хоть знание об устройстве мира и ценно, но гораздо более ценна святая и праведная жизнь. Как философ Паскаль, английский поэт ощущал, что человек – «лишь малая частичка» во вселенной, но в отличие от французского экзистенциалиста, молчание необъятных небес не ужасает его, а вселяет в душу восхищение величием Создателя неба и земли. Внемля наставлениям архангела Рафаила, мильтоновский Адам отбрасывает все сомнения и хочет жить так, как повелевает Бог, почитая это за высшую мудрость, ставя веру и этику выше всех наук и отвлеченной метафизики:
Бог повелел и дал возможность нам
Жить без забот и без тревог напрасных,
Лишь сами бы не отягчали мы
Себя исканьем знаний бесполезных.
Но ум наш и фантазия влекут
Невольно нас к блужданьям бесконечным,
Пока наш опыт не покажет нам,
Что нужно знать не о вещах далеких,
Туманных, сложных, но скорей о том,
Что вкруг мы видим жизни ежедневной, -
Что в этом наша главная вся мудрость;
Вне этого – лишь дым и суета
Иль дерзость безрассудная; те знанья
Лишь делают неопытными нас,
Невеждами в делах, для нас важнейших.
Неугасимая жажда знаний влекла Мильтона к изучению истории и литературы, богословия и философии, науки и музыкального искусства, и он не только вдумчиво читал древних трагиков и мудрецов, и лириков и мыслителей Средневековья и эпохи Возрождения, но и неустанно стремился к самосовершенствованию. Поэт избрал девизом своей жизни следующие слова: «тот, кто не хочет разочарования в своей надежде создать вещь, достойную славы, должен сам быть истинной поэмой!» Эту заповедь великого Мильтона надлежит усвоить и поэтам нашего века – унылого времени торжествующего постмодерна, чуждого всем святыням и идеалам христианского сердца, не породившего ничего воистину величественного, сравнимого с монументальными творениями Софокла и Еврипида, Данте и Шекспира, Мильтона и Лермонтова. С неисчерпаемой энергией духа в личности Мильтона сочеталась и глубокая религиозность, а его огненная вера была проникнута неукротимой любовью к свободе. Для него Бог есть не только Творец, Промыслитель и Спаситель, но еще и Освободитель, равно как и познание Истины дарует высшую свободу – освобождение от уз греха и смерти. Как и верующий вольнодумец Лермонтов, свободолюбивый Мильтон не знал никакой иной власти, кроме власти Бога и совести, а в руководители ей избрал Священное Писание, предпочтя Библию мудрости ученых и философов. Занятия наукой и философией не убили в нем поэта: ученый и лирик непросто уживались в Мильтоне, но все возрастающие знания возжигали источник поэтического вдохновения, о чем свидетельствуют его переложения Псалмов, сонеты и элегии. Если Тютчев со скорбью, сжимающей сердце, вопрошал в письме: «Боже мой, Боже мой, да что общего между стихами, прозой, литературой, целым внешним миром и тем… страшным, невыразимо невыносимым, что у меня в эту самую минуту в душе происходит…», то Мильтон принадлежал к тем поэтам, чей внутренний мир и духовная жизнь, обычно сокровенная от людских глаз, раскрывается в стихах, драматических пьесах, письмах и философско-политических трактатах, а самое главное – в «Потерянном Рае», по праву именуемом драгоценнейшим алмазом мильтоновского творчества. Писать стихи Мильтон начал уже в Кембридже, но гораздо более проявил он себя на поэтическом поприще в счастливое время четырех лет уединенной и безмятежной жизни в деревне, где он с любовью мог «слушать жаворонка, который взвивается на высоту и будит своим пением задумчивую ночь до тех пор, пока не встанет полосатая заря; земледельца, посвистывающего над своей бороздой; молочницу, распевающую от чистого сердца; косца, натачивающего косу в долине под боярышником; любил смотреть на майские пляски и увеселения в деревне, любоваться пышными процессиями и жужжанием снующей, деловой толпы в украшенных башнями городах». В тишине рощ и садов, среди раскинувшихся полей и вечнозеленых пастбищ, он наслаждался пением птиц и ароматом цветов, упивался красотой классической музы и читал Библию, но ничего не представлялось ему более прекрасным, чем гроза с молниями и громом, внезапно разразившаяся «над уставшими от летнего зноя полями, над уставшими от летнего зноя полями, утренняя заря, распускающая на небе свои огненно-пурпурные лепестки, закат и восход солнца». Всей своей рвущейся к прекрасному душою Мильтон познавал премудрость и могущество Творца в красоте и величии сотворенной Им природы, и мог бы вслед за Лермонтовым сказать в те дни: «…и счастье я могу постигнуть на земле, и в небесах я вижу Бога». После семи лет учебы в Кембридже Мильтон не избрал себе никакой профессии, и нет ничего удивительного, что в глазах своих соседей, ничего не знавших о его духовных исканиях, философских раздумиях и поэтических опытах, он вскоре прослыл чудаком. В университетские годы Мильтон осознал свое предназначение – призвание от Бога быть поэтом, и остался верен ему на протяжении всей жизни – до гроба. Для него поэзия – это священное искусство, сам поэт – иерей и пророк, чья высшая цель – исполнять волю Божию и возвещать ее людям, а творчество – таинство и священнодействие. Веря в свое великое предназначение, и будучи убежденным, что талант поэта – это особое Божие дарование, никогда не посылающееся простым смертным, он требовал от поэтов великого самоотречения и аскезы, ибо, если творчество есть священнодействие, то приступать к нему нельзя с низкими страстями, корыстными намерениями и подлыми помыслами, но напротив – душа поэта должна быть исполнена любовью к Красоте и стремлением к Истине, напоена молитвой и высокими мыслями, чуждыми тщеславию, разврату и гордыни. С точки зрения Мильтона искусство – это не развлечение и не взволнованность сердца, излившаяся на бумагу, но творческий подвиг, требующий таланта и самоотречения, благородства нрава и невероятной творческой силы духа. В представлении Мильтона фигура настоящего поэта сближалась с библейским образом ветхозаветных пророков, с их могучими характерами, с их духовной мощью и верностью Богу, с их тягостными размышлениями и горестными молитвами, с их светлыми надеждами и трагическими судьбами. Жизнь показала, что Мильтон не ошибся в своем призвании: после Шекспира он – величайший из англоязычных поэтов, который никогда не был ответственен за «огрубление чувств» и «порчу языка», но покорял сердца читателей величественными сценами и яркими образами, мощным звучанием стихов и библейской тематикой своих лучших произведений, в конце концов, принесших ему мировую славу. С любовью он читал древнегреческих трагиков и античных поэтов, еще более восхищался боговдохновенными песнопеньями царя и пророка Давида, почитал Данте Алигьери и его грандиозную «Божественную Комедию», напоминающую готический собор в отточенных терцинах, но величайшим из поэтов считал Шекспира, которому посвятил изумительное и глубокомысленное стихотворение:
К чему тебе, Шекспир наш бесподобный,
Величественный памятник надгробный?
Над местом, где твой прах святой зарыт,
Не надо строить вечных пирамид –
Заслуживаешь большего по праву
Ты, первенец молвы, наперсник славы.
В сердцах у нас себе воздвиг ты сам
Нетленный и слепящий взоры храм.
Тебя не обессмертило ваянье,
Но множатся твоих трудов изданья,
И глубиной дельфийских строк твоих
Ты так дивишь всех, кто читает их,
Что каменеем мы от восхищенья,
И мрамор нашего воображенья
Идет тебе как монумент такой,
Под коим рад бы спать монарх любой.
В период гортонского отшельничества Мильтон написал не только свои малые поэмы «L, Allegro», «IL Penseroso», но и пьесу «Комус», и элегию «Люсидас», и вместе с тем – это было время напряженных духовных и поэтических исканий, совершенствования и философских раздумий. Поэт чувствовал, как растут его силы, и писал в письме другу: «Ты спрашиваешь, о чем я помышляю? С помощью Небес, о бессмертной славе. Но что же я делаю?.. Я отращиваю крылья и готовлюсь воспарить, но мой Пегас еще недостаточно оперился, чтобы подняться в воздушные сферы». Уже в юношеские лета Джон Мильтон вознамерился написать величественную эпическую поэму, вначале желая сделать ее героем легендарного короля Артура, представив его как образец благородного и мудрого человека, но с годами его замысел изменится и он положит в основу своих будущих поэм и драматических произведений библейские сюжеты о падении Люцифера, искушении Иисуса Христа в пустыне и Самсоне-борце. Уже в ранних стихах и поэмах Мильтона четко явлены все черты его поэтики – ее музыкальность и живописность, возвышенный слог и философская задумчивость, обращенность к мифологическим фигурам и библейским сюжетам, подражание Гомеру, Овидию и Горацию, наблюдательность и чуткое восприятие жизни во всей ее всеобъемлющей полноте. Много сказано о музыкальном богатстве малых поэм Мильтона, их восторженных и меланхоличных звучаниях, о «симфонии утра» – песнях жаворонка, лае псов в тиши рассветной, «о симфонии дня» – свисте пахаря, веселых напевах коровницы, деревенском празднике с колокольным перезвоном и плясками селян в тенистой роще, о «симфонии вечера и ночи» – музыке сверчков, печальных голосах лесных птиц, звуках прибоя и ночной тишине, но помимо музыкальности и живописности эти поэмы полны философских раздумий. С самых ранних стихов Мильтон показал себя как поэт-мыслитель, рассуждающий о бренности жизни и смерти, о назначении человека и его природе, о суете и лжи безбожия, о власти времени над всем земным – от малого цветка до бескрайнего царства, о Том, Чей престол выше ночных звезд, и в Чьем надмирном Царстве вечны добродетель, святая истина, мир и любовь. По справедливому суждению А.Н. Горбунова в сравнении с траурной элегией Мильтона «Люсидас» – одним из наиболее филигранных и драгоценных шедевров английской лирики, проигрывают «стихотворения, написанные позже в этом жанре даже такими крупными мастерами, как Шелли и Мэтью Арнолд». Изящная поэма Мильтона «Люсидас» – это бесценная жемчужина английской пасторальной лирики, несколько печальная, но возвышенная песнь об умершем поэте, наполненная размышлениями о хрупкости человеческой жизни, о том, как поэту не прожить жизнь напрасно и исполнить свое предназначение, о суетности мирской славы и земных утех, о том, что истинные награды и кары ждут смертных в горних сферах, где суд вершит всезрящий и всеведущий Господь, и заканчивается великолепными строками о милости Бога и бессмертии души, призванными утешит скорбящих пастухов:
Но, пастухи, смахните слезы с глаз.
Довольно плакать, ибо друг наш милый
Жив, хоть и скрылся под водой от нас.
Так в океане дневное светило,
Когда оно урочный путь свершило,
Скрывается, дабы в свой срок и час
С чела небес опять сверкнуть алмазом.
Уйдя на дно, наш друг вознесся разом
По милости Творца земли и вод
К нездешним рекам и нездешним кущам,
Где хор святых угодников поет
Хвалу перед Престолом присносущим.
Там нектаром с кудрей он смоет ил,
Забудет, что когда-то слезы лил,
И в царстве, чей покой и мир блаженный
Оберегает сонм небесных сил,
Упьется радостью неизреченной.
Не плачьте ж, пастухи. Уйдя от нас,
Стал добрым духом друг наш Люсидас
И в этих водах охраняет ныне
Тех, кто коварной вверился пучине.
Во время своего деревенского уединения Мильтона написал пьесу «Комус» – одно из самых блестящих и поучительных своих произведений, которое А.С. Пушкин предпочел даже «Потерянному Раю». С художественной точки зрения эта пьеса соединяет в себе черты рыцарского эпоса и фольклора, обращения к античности и к шекспировскому «Сну в летнюю ночь», а с точки зрения содержания – это литературно-теологическая проповедь непорочности, философская притча об искушении человека, спор греха и добродетели за его бессмертную душу, борьба добра и зла в сердце каждого из нас. В самом начале пьесы начинается монолог Духа-хранителя, оставляющего небесные чертоги, чтобы защитить тех, кто живя на земле, не забыл о Боге и добродетели, написанный могучими, величественными и мелодичными стихами: «У звездного порога тех чертогов, которые воздвиг себе Юпитер, в эфирных безмятежных сферах я витаю с сонмом вечно светлых духов над мрачно и суетной планетой, зовущейся Землею у людей, где, как в загоне скот, они теснятся, тщась жизнь свою никчемную продлить, лишь к выгоде стремясь и забывая, что слугам добродетели за гробом воссесть меж небожителей дано. Но кое-кто из смертных все же ищет на праведном пути тот ключ златой, которым двери в вечность отпирают. Не будь таких, сюда б я не спустился: я не хочу, чтобы дыханьем смрадным мои одежды грешный мир пятнал». На земле, под сенью кипарисов, живет злой волшебник чародей Комус – сын Вакха и волшебницы Цирцеи, он – коварный искуситель и разносчик порока, аллегория сладострастия и греха. Пляска Комуса среди его чудовищной свиты – образ суетности и бессмысленности жизни людей, исступленных и одержимых низменными страстями. Нечистые обряды в честь Гекаты – служение злу и отречение от Бога. У сладострастного Комуса есть кубок с наговорным зельем – сладким на устах, но горьким во чреве ядом греха и порока, и тот, кто изопьет из этого кубка – потеряет облик человека и лицо его станет звериной мордой, а душа осквернится животной страстью. Темный лес, где Комус совершает свои оргии и нечестивые обряды – аллегория земной жизни человека, где можно утратить верный путь – заблудиться в грехах, потерять веру и смысл жизни, впасть в отчаяние. Это сильный образ, почерпнутый Мильтоном из «Божественной Комедии» Данте Алигьери. В темном лесу заблудилась благородная Леди – праведная душа, ищущая Бога, и как только она слышит пугающие ее голоса Комуса и его свиты, то ей овладевает ужас и она молится Творцу на коленях под охраной таинственных стражей – Веры ясноокой, белокурой Надежды и Непорочности, дабы Всевышний по безграничной милости Своей послал небесного духа спасти ее. Услышав ее молитвы Комус в облачении жреца предстает пред Леди и говорит, что смертный прах не может издать столь божественные звуки, невольно указывая на небесную отчизну души, но хоть в сердце развратного чародея и мелькнуло чувство восхищения, он хочет совратить ее, обманом уводит в свой роскошный дворец, сажает за изысканный стол с лакомствами и убеждает испить из своего зачарованного кубка лучшего нектара. Но благородная Леди чувствует обман Комуса, разоблачает его коварные намерения, отказываясь испить из кубка. Комус знает, что всего один глоток даст ему полную и безраздельную власть над Леди, и дьявольски-логической речью, исполненной художественной силой, пытается переубедить ее: «Если начнет весь мир ходить во власянице, пить только воду, есть одни стручки, то этим мылишь свою неблагодарность докажем мы Подателю всех благ… Отбросьте леди страх и не кичитесь хвалебным целомудрием девичьим. Краса – монета звонкая природы, и не беречь ее, а в оборот пускать должны мы, чтоб она дарила нам радости взаимные, которых не вкусишь в одиночку. Увядают упущенные годы, слово розы, не срезанные вовремя. Краса – венец творенья, и ее призванье – блистать на празднествах и во дворцах, где знают цену ей». Но проницательная Леди разоблачает коварство Комуса-искусителя, оставаясь верной святым законам целомудрия и чести, и клеймя позором чернокнижника. В это мгновение два брата Леди с обнаженными шпагами врываются в зал и изгоняют Комуса, захватившего с собой магический жезл и его нечестивую свиту. Дух-хранитель вызывает прекрасную наяду Сабрину, чтобы она сняла с Леди оставшиеся чары Комуса. Спасенная Дева сходи с заколдованного места, и пьеса заканчивается восторженным гимном во славу добродетели, которая возносит людей к горним сферам Рая, или помогает тем, кто слаб и взывает к небесам. В пьесе «Комус» уже чувствуется Мильтон-творец эпических поэм с его отточенным и музыкальным белым стихом, певучестью поэтической речи и интонациями певцов-рапсодов и пророков, с темой искушения и добродетели. Мильтоновская Леди – это благородная душа, она будто Мадонна Рафаэля, сошедшая в наш мир, лежащий во зле, но не утратившая своей духовной красоты и целомудрия, выдержавшая все испытания. Комус – сын греха и разврата, он – младший и более коварный брат шекспировского Калибана, презирающий нравственные и эстетические ценности, желающий втоптать все возвышенное в грязь. В Комусе уже угадывается образ мильтоновского Сатаны-искусителя. Дух-хранитель с его духовной мощью и мудрыми суждениями очень напоминает вольнолюбивого духа Ариэля и доброго волшебника Просперо из «Бури» Шекспира. Подобно великому Данте – лучшему из всех поэтов Италии и ее мудрейшему богослову, Мильтон считал, что искусство не может существовать без нравственного назидания и духовного содержания. В пьесе «Комус» в сжатом виде, как в свернутом свитке, была заложена вся этика Мильтона, с еще большей силой раскрывшаяся в его будущих творениях. В статье «Джон Мильтон» А. Аникст пишет следующее: «поражает в молодом поэте полное отсутствие любовных мотивов. Его лира не настроена на этот лад». Но с этим опрометчивым высказыванием невозможно согласиться вдумчивому читателю «итальянских стихов» Мильтона и его сонетов, столь же изящных и мелодичных, как сонеты Данте и Шекспира – двух его любимейших поэтов, а мильтоновская канцона исполнена силой и глубиной любовных чувств:
Терплю насмешки здесь я вновь и вновь
От юношей влюбленных и от дам
За то, что воспевать в стихах решаюсь
На чужестранном языке любовь.
«Скинь, - мне они бросают, потешаясь, -
С плеч непосильный груз и по волнам
Плыви к иным, знакомым берегам,
Где ждут тебя шумливые дубравы,
В тени которых слава
Венок бессмертья для твоих кудрей
Уже сплетает из листвы зеленой».
Но я словами госпожи моей
Отвечу им в конце своей канцоны:
«Пиши на нашем языке родном,
Затем, что говорит Любовь на нем».
Апостол Иоанн Богослов возвестил, что Бог есть Любовь и любящий пребывает в Боге и знает Бога, а тот, кто любви не имеет – не познал Бога. По слову Мильтона Любовь – самое высокое и святое, прекрасное и таинственное имя Божие, она – смысл и ценность всей жизни. В песнях «Потерянного Рая» Адам говорит, что всемогущий Господь по великой и неизреченной премудрости Своей создал великолепный мир, чтобы разделит со всеми созданиями Свою вечную любовь и благость, дабы каждое из них жило счастливой и блаженной жизнью в любви и согласии. Замечая, что рассудок человека не может постичь неисповедимые пути Господни, Мильтон высказал мудрую мысль, что тайна любви Божией заключена в том, что Господь возжелал Свои создания возвысить до высоты Своего бытия – «с Собою слить, Божественным сделать», не упраздняя их ум и свободу. Для Мильтона любовь к Богу и возлюбленной женщине – источник вдохновения, благодаря которому создано все самое прекрасное, возвышенное и драгоценное в искусстве – поэзии и литературе, музыке и живописи, скульптуре и архитектуре. Если Бог есть Любовь, то и первозданный человек, сотворенный по образу и подобию Божиему, был способен любить святой, целомудренной, непорочной, таинственной и совершенной любовью. Бог есть Дух и Любовь, а значит – духовная любовь есть образ Божий в человеке. В любви к Богу, ближним и даже врагам заключен весь закон Моисеев и все пророки, весь дух Нового Завета, вся нравственная сила Евангелия. В богословской беседе с Адамом архангел Рафаил сказал, что Господь сотворил необъятные небеса, сверкающие мириадами звезд и созвездий, не только чтобы показать Свое могущество и величие всем созданиям, но и чтобы возвестить им о Своей бесконечной любви, о ее несравненной красоте и святости. В поэме «Потерянный Рай» Мильтон очень трогательно описывает безгрешную жизнь Адама в Эдеме, то, как все звери и птицы с лаской и любовью сходились и слетались к нему, а он, прозревая их сущности, давал им имена, в которых выражалась не только прозорливость и мудрость первозданного человека, но и его святая и нежная любовь ко всем Божьим творениям. С неугасимой любовью Адам почитал Творца вселенной и всех на кого Он излил Свою Божественную благость, но сердце его жаждало возлюбить равного себе, и тут протестант Мильтон подходит к великой богословской тайне, ведь даже единый по Сущности Бог имеет три Божественные Ипостаси: каждое Божественное Лицо – совершенный Бог Сам в Себе, обладающий премудростью, всемогуществом и всеблагостью, и всецело отдающий Себя в любви двум Другим Ипостасям. И человек, сотворенный по образу и подобию совершенного Бога – Святой Троицы, стремится к совершенству и святости, и хочет любить равного себе, тем самым исполняя заповедь о любви к ближнему, ибо никто не может быть ближе Адаму, чем Ева, сотворенная из ребра, оберегавшего его сердце. Мильтоновская Ева – самая прекраснейшая из всех женщин в мировой литературе, ее лик – мил и лучезарен, ее очи – сверкают ярче звезд на небе, ее уста – нежнее лепестков алой розы, ее мысли и молитвы – чище росы и горных ручьев, ее фигура – стройна и изящна, а все движения – плавны и грациозны, и как признается восхищенный Адам: «и вот – из рук Его созданье вышло – как человек, но лишь другого пола, - столь милое, прекрасное, что все казавшееся мне прекрасным в мире, в сравненьи с ней представилось ничтожным иль выраженье высшее нашло лишь в ней одной, в ее прекрасном взоре. С тех пор она влила мне сердце сладость, какой дотоле я не знал; весь мир любовью для меня одушевился». Мильтоновская Ева не только прекраснейшая из всех женщин в мировом искусстве, но и величайшая из поэтесс, каких только знал мир, она – эдемская Сапфо, умеющая любить самой нежной, возвышенной и святой любовью, и слагать великолепные любовные стихи Адаму:
Мне сладостно и утра дуновенье,
И солнечный пленительный восход,
И пробужденных пташек щебетанье;
Люблю я солнца первые лучи
Над этою прекрасною страною,
Когда оно их от Востока льет
На все цветы, плоды, траву, деревья,
Блестящие жемчужною росою;
И после теплых ласковых дождей
Люблю земли дыханье плодоносной;
Благословляю тихий, кроткий вечер,
Когда придет он, ночи тишину
И гимн ее поющей сладко птицы;
Благословляю дивную луну
Со звездной свитой – эти перлы неба;
Но ни дыханье утра, ни восход,
Ни песни пташек утренних, ни солнце
Над этою прекрасною страной,
Ни блеск росы на всех цветах и листьях,
Ни аромат земли, дождем вспоенной,
Ни вечера приход, ни тишина
Прекрасной ночи с гимном нежной птицы,
Ни звездный блеск, ни дивный свет луны –
Ничто, ничто мне без тебя не мило!..
Как и Платон с его диалогами «Пир» и «Федр», Мильтон считал, что весь материальный мир – тень мира идеального, а духовная любовь выше любви плотской – вульгарной и пошлой, но в отличие от афинского мудреца, английский поэт был христианином и видел в теле не темницу души, а прекрасную модель, предназначенную быть храмом Святого Духа, проповедуя о евангельской любви. В суждения о человеке и его природе Мильтон исходил из Библии – человек создан Богом из «праха земного» – материи, в него вдохнуто «дыхание жизни» – дух, а значит – человек есть существо, стоящее в самом центре мироздания – между небом и землею, и настоящая христианская любовь должна охватывать не только его дух и душу, но и его тело, ведь тело вышло из рук Божиих, оно – предмет эстетического созерцания и любви. Вслед за Данте Мильтон славит небесную любовь и вкладывает в уста архангела Рафаила совет Адаму ценить выше чувственной красоты Евы высокие свойства ее прекрасной души, ибо в плотских страстях нет той возвышенной любви, что изощряет мысль и расширяет сердце, и только эта любовь приближает нас к Богу и делает подобными нашему Творцу и Первообразу. Любовь и семью Джон Мильтон смело провозглашал «величайшими из блаженств», данных человеку от Бога, но историю его личной любви и семейной жизни никак нельзя назвать счастливой. В 1643 году Мильтон опрометчиво женился на Мэри Поуэл – молодой девушке, с которой он был знаком всего месяц – «пришел, увидел, обвенчался». Это одно из несчастнейших событий в жизни Мильтона: спокойная и молчаливая Мэри оказалась далеко не кротким Ангелом, а откровенной противницей пуританских нравов поэта, и уже через месяц после свадьба она увлеклась одни блистательным роялистом, покинув своего мужа. Нет ничего удивительного в том, что архангел Рафаил будет убеждать Адама ценить более благородство души Евы, ее таланты и душевные качества, а не ее телесную красоту, ведь сам Мильтон, вознамерившись жениться, даже не узнал о внутреннем мире и убеждениях избранницы. В повседневной жизни у Мильтона было далеко не дантевское отношение к женщине. Если у итальянского поэта возлюбленная Беатриче вызвала восхищение, и без нее нельзя было жить, то для Мильтона женщина достойна не восхищения, а учтивого отношения и внимания. Английский поэт никогда не думал посвящать жену в свои философские размышления, занятия искусством и наукой, и более всего ценил в женщинах не талант и ум, а скромность и сдержанность. Жизнь показала Мильтону, что любовь невозможна без единодушия и единомыслия, а брак – немыслим без любви. К чести поэта надо сказать, что Мильтон никогда не обращался с женой как с вещью, категорически отказывался от жалоб и насилия в делах любви, выше всего ценил свободу, и, поняв, что совместная жизнь была бы для них невыносимой, отпустил Мэри, заявив, что с этой поры не считает е своей женой. Когда Мэри покинула Мильтона, он выплеснул все свое нравственное возмущение и все мысли, терзавшие его, в трактате о разводе, поссорившись не только с католическим и англиканским духовенством, но с идеологами пуританизма. Таинство брака священно для Мильтона, но оно невозможно без искренней и сердечной любви, ибо, где нет взаимности, там лишь внешняя оболочка, безрадостное и неугодное Богу лицемерие. Как и всегда в своих суждениях Мильтон опирался на Священное Писание и совесть – это характерная черта его мировоззрения и культуры мышления. Спустя два года Мэри вернулась к поэту, и он принял ее под свой кров, показав свое благородство, а после ее смерти был женат еще дважды – на Кэтрин Вудток – «белокуром Ангеле», которую нежно любил всем сердцем и посвятил ей бесподобный сонет «О моей покойной жене»; и на простой и немолодой женщине по необходимости иметь хозяйку в доме, которая совершенно не могла разделить его литературных занятий и духовных поисков. Но трагедию расставания с юной женой Мэри Джон Мильтон все-таки пережил мучительно и помнил о своем несчастье до конца земных дней, о чем намекают исполненные горечи строки из драматической поэмы «Самсон-борец»:
Ни одному мужчине не дал Бог
Так много красоты, ума и силы,
Чтоб женщина ему не изменила.
Неудачи в семейной жизни не ввернули Джона Мильтона в отчаяние, он посвятил свою жизнь гораздо более высокой цели – свободе, истине, Богу. По заветному убеждению Мильтона поэту даны от Бога великие дары, но Всевышний возлагает на него и особую миссию, сравнимую с миссией библейских пророков – миссию нравственного просвещения народа, обновления его нравов и заботу о его будущем в истории. Как христианский мыслитель он верил, что поэт призван не гоняться за блестящим слогом и не воспевать земную красоту, а служить Богу, и единственной Музой его должна быть лучезарная богиня – Божественной Истина. В его представлении поэт должен быть мужественным и достойным гражданином своего отечества, и своим творчеством, и верой, и жизнью, и даже смертью – служить народному благу и счастью, религиозному очищению и духовному прозрению людей. Политическая жизнь Мильтона, которой он отдался со всей своей кипучей энергией, со всей верой в собственное избранничество, со всем вдохновением, умом и талантом – это не мимолетный эпизод из его жизни, а целая двадцатилетняя эпопея борьбы за идеалы и свободу, стоившая гениальному поэту многих бессонных ночей, мук и лишений, тяжких раздумий и горьких разочарований, многоскорбных молитв и потери зрения. Когда Мильтон писал свои стихи, где «элегантные юноши беззаботно наслаждались усадебным досугом или отдавались многообразным ученым штудиям», то Англию уже сотрясали бури Реформации, и когда началась революция, он же не мог быть отстраненным зрителем свершавшейся на глазах исторической драмы. Со всей своей библейской страстностью Мильтон, словно забыв о своем назначении поэта, музыканта и философа, встал на поприще сурового полемиста и борца за свободу мысли и совести, свободу печати и веротерпимость. Пусть в политических трактатах Джона Мильтона нет тех ярких поэтических образов, того библейского колорита и той музыкальности, что наполняет его грандиозные эпические поэмы, но в них есть философское глубокомыслие, раблезианское остроумие, весь героический пыл его жизни и сердца, что впоследствии отзовутся в могучих аккордах «Потерянного Рая». За двадцать лет бурной политической жизни Мильтон показал себя как истинного патриота и самоотверженного гражданина своего отечества, не предающего свою веру и свои убеждения даже под угрозой гонений, заключения в тюрьму и смерти. Кабинетный ученый и поэт-философ, слагавший стихи о пении соловья, воспевавший величие добродетели и перелагавший Псалмы, мечтавший стать Данте и Тассо в Англии, стал пылким по темпераменту, резким в высказываниях и беспощадным обличителем всех церковных, общественных и государственных язв. О готическом стиле мильтоновских трактатов – стиле могучем, но лишенном изящества и эстетических прикрас, замечательно писал Евгений Соловьев: «Ничего изящного, красивого и элегантного, зато повсюду сила ненависти и убеждения: это – готический стиль без всякой примеси Возрождения. Тяжелые каменные своды идут высоко к небу и гнетут землю; везде торжественный мрак, но удары громадного колокола, подвешенного наверху, наполняют своды своими мощными, тяжелыми звуками, говоря человеку о вечном проклятии за неправду, о вечном спасении за истину и справедливость». В трактате «О Реформации в Англии причинах, которые до сей поры задерживали ее», Мильтон со всей неистовостью своего религиозного нрава требовал упразднения епископства и введения пресвитерианского культа, размышлял о церковном устройстве и сурово обличал священников и иерархов Церкви, изменивших Богу: «Прелаты, выбравшиеся из низкой и плебейской жизни и попавшие сразу в гордые баре и обладатели пышных дворцов, великолепной меблировки, утонченного стола, княжеской свиты, рассудили, что простая и голая истина евангельская недостойна более находиться в сообществ их вельможностей, если только бедная и неимущая Мадонна не приоденется получше: они обвили непристойными косами ее целомудренное и скромное чело, которое окружено было небесным сиянием, украсили ее ослепительным и пышным нарядом». В те бурные и драматичные дни Мильтон обращался с пламенной молитвой к Богу, являющейся также, вопреки всей клевете, достоверным свидетельством его веры в Святую Троицу: «О Ты, Который восседаешь в недосягаемой славе и могуществе, Отец Ангелов и людей! И Ты, Царь Всемогущий, Искупитель заблудшего стада, природу которого на Себя принял – Ты, невыразимая и бессмертная Любовь! Наконец, Ты, третье Лицо бесконечной Божественной Сущности, Дух-просветитель, радость и утешение всякого существа! Воззри на несчастную, доведенную до последней крайности, до последнего издыхания Церковь! Не дозволяй епископам окружить нас еще раз мрачным облаком адской тьмы, через которое до нас не достигает более солнце Твоей истины, где мы утрачиваем навсегда возможность утешения и никогда не услышим пения птиц Твоего утра!.. Явись же нам, о Ты, держащий семь звезд в деснице Твоей, утверди избранных пастырей Твоих, согласно их чину и древнему обряду, чтобы они могли совершать богослужение перед очами Твоими». Как христианин Мильтон верил, что в истории мира можно увидеть действие рук Божиих, но и человек призван действовать во благо обществу, культуре и святой Церкви, ведь он – богоподобное создание, обладающее свободой и нравственной ответственностью за всю свою жизнь – за все намерения и помыслы, за слова и поступки. Размышляя о смысле и целях воспитания, о том, каким должен быть истинный гражданин – честным и храбрым, свободным в суждениях, образованным и благородным, а не угнетенным, сладострастным, невежественным и грубым как шекспировский Калибан, он бескомпромиссно заявлял: «Я требую всестороннего и свободного воспитания, получив которое, человек станет способным исполнять справедливо, умно и мужественно свои частные и общественные обязанности как во время мира, так и на войне». По мысли Мильтона наивысшая цель воспитания, согласная с христианским вероучением – исправить последствия первородного греха Адама, научить человек знать себя и любить Бога, жить добродетельной жизнью и подготовить его к гражданскому служению народу, привить изысканный вкус к искусству и любовь к наукам, изучению Библии и древних языков. По своим политическим убеждениям Джон Мильтон – яркий и непримиримый республиканец, сподвижник Кромвеля и суровый творец памфлета «Иконоборец» и трактата «Права и обязанности короля и правителя», где он отверг доктрину божественного происхождения власти и сформулировал теорию народовластия и общественного договора – власть монархов исходит не от Бога, а от народа, и государство устанавливается для защиты жизни, прав и свободы людей. Назначение власти – забота о народе и каждом отдельном гражданине, и если монарх злоупотребляет властью, пренебрегает законом и лишает людей данных Богом прав и свобод, то народ имеет полное право свергнуть его и даже казнить. По складу души Мильтон не только поэт философского типа, но и неустрашимый борец, эмоционально хлесткий полемист, вдохновлявшийся свободой – богоданным правом каждого человека на самоопределение, право личности мыслить, говорить и печататься сообразно своей вере, идеалам и убеждениям. Беспощадно критикуя католичество, Мильтон призывал к веротерпимости – каждый человек, будь он протестант, католик или атеист, имеет право совершено свободно верить и, руководствуясь умом, изучать Священное Писание, ибо в делах совести – каждый собственный судья, а сердце и дух человека – вне ведения светских и духовных властей. В политическом памфлете «Ареопагитика» Мильтон выступил с защитой свободы слова и печати, клеймя позором цензуру и объявляя ее – нечестивым порождением инквизиции: «Убить книгу – почти то же, что убить человека. Тот, кто уничтожает книгу – убивает самый разум… Многие люди живут на земле лишь обременяя ее, но хороша книга есть жизненная кровь высокого разума». Вспоминая о своем путешествии в Италию через Париж и Ниццу в 1638-1639 годах, он изумительным и проникновенным литературным языком описывает драматичную встречу с Галилеем – одним из величайших гениев европейской науки, истерзанным пытками инквизиции: «жаловались на рабство, в котором находится у них наука; и это погасило славу умов Италии: вот уже много лет там не пишут ничего, кроме книг, исполненных лести и пошлости. Там я отыскал и посетил постаревшего прославленного Галилея, заточенного инквизицией только за то, что он думал об астрономии иначе, чем францисканские и доминиканские цензоры». Это поругание свободы в области научных исследованиях и философских исканий – одна из самых позорных и трагичных страниц в истории католической Европы. Если человек сотворен по образу и подобию Божиему, то Господь даровал ему разум и совесть, а кроме того – ниспосылал пророков и Сам Сын Божий пришел на землю, дав заповеди Евангелия, и потому – имея все это духовное наследие от Бога, человек может сам избрать что читать, как мыслить и действовать. Мильтон верил, что никакие запреты не смогут сделать человека благородней, нравственней, добропорядочней и мудрее, веди никого нельзя сделать праведником и святым насильно. По заветному убеждению поэта: «Люди от природы рождаются свободными, неся в себе образ и подобие Самого Бога; они имеют преимущество над всеми другими живыми существами, ибо рождены повелевать, а не повиноваться». Со всей страстностью своей натуры Мильтон боролся пером с врагами республики, но став сподвижником Кромвеля, с восторгом посвящая ему сонеты и даже пытаясь оправдать кровавую резню, учиненную им над ирландцами, поэт писал и о бессмысленности войн, порочности насилия, пламенно защищал религиозность, исходящую из глубин сердца, свободу мысли в философии, науке и изучении Библии, и опасаясь негативных последствий единоличной диктатуры лорда-протектора взывал к нему: «Испытав столько страданий, пройдя через столь великие опасности в борьбе за свободу, не соверши насилия над ней, не допусти ущерба ей со стороны кого-либо другого». На горьком опыте Мильтону пришлось убедиться в диалектике революции: борясь с бесконтрольным произволом власти, революция неизбежно приходит к еще большему насилию и произволу, к еще большей крови и всенародным бедствиям. И со смертью Кромвеля мильтоновские надежды на утверждение демократии и свободы в стране оказались тщетными. Во время Реставрации и прихода к власти Карла II – монарха, не отличавшегося кровожадностью, но обладающего эпикурейским нравом и любящего наслаждаться жизнью, расточавшего деньги на развлечения, балы, любовниц и прочие «королевские шалости», все порочное в английском обществе вышло наружу – корысть и тщеславие, жажда денег и низменных удовольствий, а лучшие люди своего века, чьи мечты и надежды были безжалостно развенчаны, удалились от государственных дел и с печалью наблюдали как порок все более охватывает Англию. А. Аникст в статье «Джон Мильтон» справедливо замечает: «последние четырнадцать лет жизни Мильтона – пример нравственного и душевного героизма». Принеся в жертву отечеству и борьбе за свободу свои ученые занятия, здоровье, любовь к природе и чтению, двадцать лет жизни и поэтическое творчество, он пережил лишение имущества и заключение в темницу, но до конца земных дней остался верен своим убеждениям, не жалуясь на судьбу и не моля о помиловании. Само страшное несчастье, постигшее Мильтона – это слепота: «Подобно тому, как я пожертвовал поэзией, так теперь я готов принести на алтарь свободы свои глаза». Уже в 1652 году «герой и мученик свободы» полностью ослеп, и впоследствии он поведает о своей слепоте в трагических строках драматической поэмы «Самсон-борец» и в одном из сонетов – изящном поэтическом выражении морали христианского стоицизма:
Когда померк, до половины лет,
Свет для меня в житейской тьме кромешной,
«К чему мне, - вопросил я безутешно, -
Талант, который зарывать не след?
Как может человек, коль зренья нет,
Предвечному Творцу служить успешно?»
И в тот же миг я, малодушьем грешный,
Услышал от Терпения ответ:
«Твой труд и рвенье, смертный, бесполезны.
Какая в них нужда Царю царей,
Коль Ангелами Он располагает?
Лишь тот из вас слуга, Ему любезный,
Кто, не ропща под ношею своей,
Все принимает и превозмогает».
Когда Джон Мильтон лишился возможности заниматься политикой, то его пиитическое вдохновение забило ключом, и он со всей страстью отдался философским и богословским занятиям, а более всего поэтическому творчеству, вспомнив о своей мечте стать английским Данте и Тассо. Как писал о нем А.С. Пушкин, Мильтон «в злые дни, жертва злых языков, в бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал «Потерянный Рай». Многие стихи Мильтона, его элегии, канцоны, переложения Псалмов и сонеты – изящны, глубокомысленны и величавы, а его пьеса «Комус» – это назидательное собрание философских притч и аллегорий, но все им сотворенное меркнет перед его величайшим творением – непревзойденной эпической поэмой «Потерянный Рай», бесценным шедевром мирового искусства, сравнимым с «Илиадой» и «Одиссеей» Гомера, «Божественной Комедией» Данте Алигьери, «Гамлетом» и Бурей» Шекспира, ни в силе художественного таланта, ни в глубине мысли и силе чувств не уступающая «Фаусту» Гете. На сотворение этой поэмы Мильтон смотрел как на дело всей жизни – свою священную миссию на земле, и терпеливо ожидал, когда «Бог призовет его и просветит его мысли и сердце». «Потерянный Рай» – это величайшая религиозная поэма Европы Нового времени, в которой на веки веков запечатлена вся духовная мощь и вся художественная гениальность Мильтона, вся сила его огненной веры и все его самые глубокие философские и богословские раздумья о свободе и Провидении, грехе и искуплении, Боге и человеке, Ангелах и демонах, весь громадный поэтический дар и весь пафос проповедника Слова Божиего, вся его любовь к добродетели и вся ненависть к пороку, все нравственные идеалы и политические убеждения – вся тайна его души, весь его духовный мир и миросозерцание. Художественный стиль величайшей поэмы Мильтона, намного превосходящей его более поздние драматическое произведения – «Возвращенный Рай» и «Самсон-борец», и по красоте слога, и по музыкальности, и по глубине философского содержания – отличается библейской возвышенностью лучших строк Псалтыря и Апокалипсиса, а речь каждого персонажа звучит величественно – и гордые воззвания Сатаны, исполненные, исполненные неукротимости духа, дерзости, горечи отчаяния и коварства, и грозные слова, сказанные Смертью, и мудрые и торжественные рассуждения Бога, и поучительный тон архангелов – Рафаила и Михаила, рассказывающих Адаму об устройстве мироздания, величии Творца, войне на небесах, и даже раскрывающих ему тайны грядущего, и философские монологи и диалоги первого человека, и мелодичная речь его жены – Евы, с ее эдемской нежностью и утонченнейшей поэтичностью, о которой лишь могли мечтать лучшие поэтессы всех времен – от Сапфо из Лесбоса, возвышенно нареченной Платоном «десятой музой», до Гиппиус, Ахматовой, Цветаевой и Ольги Седаковой. Пространные монологи и диалоги героев «Потерянного Рая» – это не пышное и пафосное красноречие, но проникновенные речи, выражающие духовный мир говорящего лица и то, что происходит в окружающем мире и его сердце со всей живостью. Исследователи мильтоновской поэмы уже давно обратили внимание на то, что речи одних и тех же персонажей по ходу повествования меняют свою тональность – речь Сатаны перед падшими Ангелами отличается воодушевлением и торжественна, но когда он искушает Еву в образе змея, то предстает как коварный, лживый и хитроумный соблазнитель. Поэма «Потерянный Рай» написана белым стихом, что сближает литературный стиль Мильтона со стилем шекспировских трагедий и пьес, но если отточенный стих Шекспира был более близок разговорной и живой речи, хоть и чрезвычайно образной и метафоричной, то стихи Мильтона звучат сообразно грандиозности сюжета о войне на небесах и грехопадении Адама и Евы, взятого из книги Бытия и Апокалипсиса. Анализируя поэтическую речь Мильтона в «Потерянном Рае», Аникст справедливо напишет, что на протяжении всей эпической поэмы английский поэт «сохраняет торжественность певца-рапсода, неторопливую повествовательную интонацию». Мильтон жил и творил уже после Шекспира и Тассо, когда эпические времена давно окончились для поэзии, но как художник он ориентировался на Эсхила, Софокла и Еврипида, на Вергилия и Горация, щедро черпал сюжеты и образы из Библии, и с неистребимой любовью обращался к величайшим образцам античного эпоса – поэмам Гомера «Илиада» и «Одиссея». Когда я читаю «Потерянный Рай» Мильтона, то понимаю, что даже величайшие русские писатели – Тургенев и Толстой, Достоевский и Бунин меркнут перед грандиозной мощью его поэтического дарования и силой его мысли, лишь Державин с его одой «Бог» и Лермонтов в его поэме «Демон» сравнимы с ним, и конечно – флорентинец Данте с его «Божественной Комедией». От священной поэмы Данте Алигьери и от Библии Мильтон унаследовал эпический размах своего монументального произведения со многими чертами истинно религиозного искусства – таинственностью и аллегоричностью, тончайшим психологизмом и безмерной мощью речи, ритмичностью, музыкальностью и напоенностью богословскими рассуждениями. Величественные страницы «Потерянного Рая» пестрят живописными и многокрасочными картинами мироздания, и скупые строки Библии расцветают в мелодичных песнях мильтоновской поэмы. Дабы создать свое величайшее творение Мильтону потребовался художественный дар равный гению Гомера, Данте, Тассо и Шекспира, столь же глубокая религиозность как у апостола Павла, Августина Блаженного и Григория Богослова, колоссальная эрудиция философа, ученого и богослова, блестящее знание античной литературы и Священного Писания с ее истолкованием, мудрости и жизненного опыта, достойных старца Екклесиаста и не иссякающего вдохновения пророка.
«Потерянный Рай» Джона Мильтона – это поэма, написанная на основе библейского сюжета о грехопадении Адама и Евы, нарушивших заповедь Божию – не вкушать от древа познания добра и зла. Это – религиозно-философское творение с эпическими картинами космических битв демонов и Ангелов, с аллегориями битвы Бога и дьявола за сердца людей; книга о смысле жизни и предназначении человека, о его страдальческой судьбе, о тайнах свободы и Промысла Божиего, о благости Творца и достоинстве Его творения, о библейских событиях истории и ее конце – втором пришествии Иисуса Христа в силе и славе Божества Его, о Страшном Суде и горнем Иерусалиме. В смысловом центре этого произведения – борьба Неба и Ада, добра и зла за душу человека, ее истоки – метафизическая война, разразившаяся на небе и представленная Мильтоном в величественных сценах битв Люцифера и его падших Ангелов с Ангелами Господними, напоминающих исполинские фрески в монументальном соборе, а главные герои поэмы – Бог и человек, Ангелы и демоны, и конечно, сам Люцифер – самая художественно яркая, убедительная, глубокая и многогранная фигура «Потерянного Рая», производящая неотразимое впечатление на читателя. В Священном Писании сказано, что по неизреченной любви Своей всемогущий Господь из ничего сотворил небо и землю – духовный мир с Ангелами и материальный мир. Если мир духовный был сотворен Богом мгновенно, то сотворение материального мира произошло за шесть дней творения – библейскую мифологему, ознаменовавшую собой процесс, растянутый во времени и пространстве, и происходящий по воле Всемогущего. В Псалтыре говорится, как Бог все создал премудро и земля полна произведений Его, а в книге Бытия Сам Творец возвестил, что сотворенный Им мир прекрасен. Но откуда в мире, созданном благим и всесильным Богом, возникло зло? Этот философский вопрос об истоках возникновения зла занимал умы многих философов и богословов, поэтов и мудрецов – от Иова и Соломона, Плотина и Августина Блаженного до Лермонтова, Достоевского и Бердяева, и конечно, мучил Мильтона, который написал свою поэму «Потерянный Рай» и ради «оправдания путей Божиих перед людьми», прославления Бога – источника всех благ, и изобличения Сатаны, восставшего на Творца своего и низверженного с небес вместе с третью Ангелов, увлеченных им в непримиримое богоборчество. В Священном Писании Ангелами называются бестелесные духи, служащие Богу как Его вестники и воинство небесное, образующее по слову святого Дионисия Ареопагита небесную иерархию из девяти чинов: Серафимы, Херувимы, Престолы, Господства, Силы, Власти, Начала, Архангелы, Ангелы. Святитель Иоанн Златоуст высказал мысль, что девять ангельских чинов, о которых говорится в Библии, не исчерпывают всего многообразия ангельского мира. Существуют Архистратиги – верховные Ангелы, наиболее могущественны и близкие Богу, они выходят за грань небесной иерархии Дионисия Ареопагита, их семь: Михаил – глава воинства Божиего, Гавриил – вестник Божиих тайн, Рафаил – исцелитель недугов, Уриил – Ангел мудрости, просвещающий умы и сердца людей любовью к Богу и учащий их Богопознанию, Селафиил – Ангел, научающий молиться Богу, Иегудиил – наставник в аскетических подвигах, Варахиил – покровитель мучеников и исповедников, укрепляющий их веру в тяжелых испытаниях. В Библии еще упоминается Архистратиг Иеремиил, и одни толкователи утверждают, что это иное имя Иегудиила, а другие – что это Ангел целомудрия и чистоты, помогающий людям бороться со страстями, гнездящимися в глубинах их сердец. В Священном Писании ясно провозглашается, что только один Господь предвечен и Он по непостижимой премудрости и благости Своей сотворил все что на небесах и на земле, все видимое и невидимое, и все Ангелы были Им и для Него созданы. По суждению святителя Василия Великого Ангелы были сотворены Богом еще до сотворения видимого и материального мира, ибо они – умосозерцаемые создания и вестники Его, наполняющие собой духовный мир. В книге Иова говорится, что когда Господь утверждал основания земли – чувственного космоса, то все сыны Божии – Ангелы, восклицали от радости при общем ликовании утренних звезд, а значит – они уже существовали, предшествуя бытию человека и образованию вселенной. Эту боговдохновенную истину, вслед за многими святыми отцами Церкви – Григорием Богословом, Иоанном Златоустом и Иоанном Дамаскиным, исповедует Мильтон, убежденный, что прежде Бог мгновенно сотворил Ангелов и духовный мир, затем – материальную вселенную, а венец Божьего творчества – человек, объединил собой два мира. Неизреченное число Ангелов – это великая и неизъяснимая тайна для нашего рассудка, но нигде в Священном Писании не сказано, что число это бесконечно, ибо Сам Христос образно говорит о двенадцати легионах ангельского воинства. Размышляя о таинственном числе Ангелов, святой Кирилл Иерусалимский разъяснял это так: «Представь людей, начиная от Адама до сего дня: велико множество их, но оно еще мало, в сравнение с Ангелами, которых более. Их девяносто девять овец; а род человеческий есть одна только овца». Все Ангелы сотворены Богом как разумные и свободные личности, обладающие бессмертием по природе и по благодати. В онтологическом смысле Ангелы бессмертны по природе, ибо и после грехопадения, не будучи причастниками Божественной благодати, они не прекращают своего существования, иначе бы были необъяснимы адские муки, на что в свое время проницательно указал преподобный Григорий Палама. В духовном смысле Ангелы бессмертны по благодати, ибо без благодати Божией они хоть и продолжают существовать, но уже не имеют блаженной, небесной и духовной жизни обитателей горних небес, о чем писал преподобный Иоанн Дамаскин. По природе своей Ангелы сотворены Богом добрыми, наделенными разумом и свободной волей, но именно в свободе заключена тайна самоопределения их по отношению к Богу. В «Потерянном Рае» Мильтона Архангел Рафаил рассказывая Адаму историю о падении Люцифера о войне на небесах, пояснил, что по бесконечной любви Господь наделил все разумные создания – Ангелов и людей свободой воли, ибо Творцу нужна ответная любовь свободных сердец, а значит, вопреки ереси Лютера и Кальвина, ничья воля не предопределена судьбой, но каждый сам избирает любить Бога или возненавидеть Его:
Свободною владеешь волей ты,
Нет над тобой судьбы, тебе безвестной,
И нет необходимости слепой.
Покорности Бог хочет добровольной,
Не принужденной, коей никогда
Не примет Он; подумай, в самом деле,
Как могут несвободные сердца
Быть в верности испытаны? Как может
Служить Ему охотно тот, чья воля
Судьбой заранее определена
И выбора в поступках не имеет?
Я сам и Силы ангельские все,
Сидящие пред Богом на престолах,
Блаженны точно так же, как и вы,
До тех лишь пор, пока Ему покорны,
И нет иной опоры нам! Мы служим
Ему свободно, ибо любим мы
Его вполне свободно; в нашей воле –
Любить Его иль не любить, держаться
Его – иль пасть. И некие уж пали,
Ему покорность преступив, и были
Низвергнуты с Небес в глубокий Ад.
О страшное паденье! От такого
Блаженства – и в такую бездну бед!
По догматически безупречному умозаключению преподобного Иоанна Дамаскина «Ангел есть природа разумная, одаренная умом и свободной волей», его природа для нас непостижима, но добра. Люцифер не был создан Богом злым и по природе своей сотворен добрым и прекрасным, но отпав от Создателя, в непримиримой вражде к Богу он сделался воплощением мирового зла. Зло – это состояние вражды с Богом, в котором пребывают падшие Ангелы и люди, отвернув своего Создателя и Его святую волю. История грехопадения начинается с Люцифера – самого великого, прекрасного, могущественного и наимудрейшего из всех Ангелов, который по гордости возжелал в сердце своем стать подобным Богу, возмечтал о царственной чести Всевышнего и даже вознамерился превзойти Творца своего, противопоставил себя Вседержителю и стал дьяволом. С христианской точки зрения дьявол есть клеветник на Бога и отец лжи, он – первый грешник и родоначальник всех зол, ибо до его падения в мире Божием не было зла, и никто не грешил. В Священном Писании представлено много имен падшего Люцифера, но Мильтон в «Потерянном Рае» называет его Сатаной – противящимся Богу, желающим исказить Божий план миротворения, совратить людей на путь греха и погибели, он же – коварный устроитель всех бедствий и катастроф, войн, эпидемий и голода, смутитель совести и враг веры, истребитель надежды и мучитель душ, желающий безраздельно властвовать над миром – «князь мира сего» (Ин.12:31) и занять место Бога – «бог века сего» (2 Кор.4:4), искуситель Адама и Евы – «древний змий» (Отк.12:9) и «красный дракон» (Откр.12:3-4), увлекший треть Ангелов восстать против Творца их. Во многих местах Священного Писания таинственно и символически описывается падение Люцифера – в книгах пророков Исайи и Иезекииля, в Евангелии, когда Христос говорит, что «видел сатану, спадшего с неба как молния» (Лк.10:18), и в Апокалипсисе Иоанна Богослова, в грозных и незабываемых образах описывающем грандиозную войну на небесах, вдохновившую Мильтона на написание своей величайшей поэмы. Люцифер имел печать совершенства, полноту мудрости и могущества, венец красоты во всех намерениях, помыслах и действиях своих до грехопадения, он был высшим Ангелом, наиболее близким к Богу и подобным Богу, но из-за гордыни он возненавидел Всевышнего и стал олицетворением зла. В своей поэме Мильтон так описывает нравственную метаморфозу Люцифера: «Один из первых, если не первейший он был среди Архангелов, велик могуществом, благоволеньем Бога и чином выдающимся своим, но завистью был отягчен глубокой к Божественному Сыну, в этот день почтенному Отцом Своим великим, Который объявил Его Царем, помазанным Мессиею; дух гордый не мог такого зрелища снести и счел себя обиженным; глубокою досадою и злобой он проникся…» В книге пятой «Потерянного Рая» архангел Рафаил рассказывает, что причиной падения Люцифера была его зависть к Богу и Сыну Божиему, и он совращает треть Ангелов речью о том, что они – сыны и жители Небес, бессмертные и могущественные, и им не нужен Господь и нет надобности быть покорными веленьям Всемогущего, и из них лишь один Абдиил, отчасти выступающий как лирический герой и уста Мильтона, с великой ревностью защищал Творца своего. Могучий и громадный Сатана, который по признанию Абдиила остался полон сходства со Всевышним, хоть исчезли его честь и верность, дерзко грозит сотрясти Господень трон и отвергает саму идею Творца и творения, говоря, что Ангелы имеют источник бытия и жизни в самих себе, что уже свидетельствует о помрачении его разума и умов его Ангелов-единомышленников: «Ты сам – ты помнишь ли, как ты Творцом был создан? А что до нас – мы времени не знаем, когда бы не существовали мы так, как теперь; мы никого не знаем, кто был бы раньше нас! Себе мы сами начало дали; силою своей животворящей сами мы восстали как только бег судьбы свершил свой круг и подготовил зрелое рожденье сынов эфира, жителей Небес!» По мысли Мильтона тайный мотив Сатаны – с одной стороны гордыня и жажда самообоготворения, а с другой – зависть к Богу, а потом и к первым людям, счастливо живущим в Эдеме, и эти мотивы не противоречат друг другу, так как по слову Августина Блаженного «гордость есть любовь к собственному превосходству, а зависть – отвращение к чужому благополучию». Грехопадение Люцифера демонстрирует, что гордость – корень всякого греха, она – причина богоборчества, бунта против Бога и непримиримой ненависти к Нему, дьявольской жажды самообожения и независимости от Творца, и более того – желания истребить Создателя и все Его творение, исказить и поругать замысел Божий. Разразившуюся войну на небесах Мильтон описывает в грандиозных и величественных сценах, в сравнении с которыми меркнут «Илиада» Гомера и индийский эпос «Махабхарата». Литературный слог Мильтона на этих страницах «Потерянного Рая» особенно героичен и возвышен, его тон величаво-торжественен как звуки великолепного и монументального органа, раздающегося из сердца грандиозного собора, откуда можно узреть всю картину мироздания: и горние чертоги небес, и земной мир во всем его многообразием, и преисподнюю с ее мрачными безднами и нескончаемыми ужасами и мучениями. Окончательную победу Ангелам над Сатаной и его аггелами приносит Мессия, являющийся на поле сражения во всем могуществе Своего Божества, напоминающий образ Христа, препоясанного мечом из Апокалипсиса, дабы низвергнуть в бездонную пропасть Ада всех восставших громом Господним:
Услышал Ад тот грохот нестерпимый,
Увидел Ад, как Небеса с Небес
Свергаются; бежать хотел он в страхе,
Но слишком прочно на основах мрачных
Судьбою был он в бездне укреплен.
И падали они так девять суток.
Хаос ревел в смятеньи: в десять раз
Он чувствовал себя смущенным больше
В анархии своей, когда толпа
Громадная такая разореньем
Ужасным переполнила его.
Но наконец, разинув зев широкий,
Ад поглотил их всех; над ними он
Замкнулся, стал для них жилищем вечным;
Он полн неугасимого огня,
Обитель мук и скорби беспредельной.
Девять дней падения низверженного Сатаны и его легионов в адскую пропасть символизирует собой глубину его духовного падения: девять – число ангельских чинов, и, восстав на Бога из-за гордыни и жажды самообожествления, Сатана пал с самых высот Небес до самого дна Ада, потеряв свою ангельскую честь и утратив верность Творцу. Высот небес в бездонную погибель Сатана, терзаясь в огне неугасимом и мыслью об утраченном блаженстве, и болью страшных мук и поражением – унижением достоинства величайшего из Ангелов, повсюду созерцал картины, где царит мученье без конца, области печалей и скорбной ночи, край, где нет ни мира, ни покоя, ни счастья, ни надежды. Но объемля мрачным взором падшего небожителя всю громадную и страшную пустыню преисподней, он остался непримирим во вражде к Богу, не пал духом, и его речь, обращенная к Вельзевулу – свидетельство его нераскаянности и несокрушимого стремления и далее воевать с Вседержителем: «…я не раскаюсь и не изменюсь, хотя б мой внешний образ изменился. Я сохраню навек всю твердость мысли и гордое презренье в оскорбленном достоинстве моем; я буду тверд во всем, что мне служило побужденьем, чтоб против Всемогущего восстать, что привело бесчисленные рати, вооруженных духов к состязанью отважному. Дерзнули эти духи власть Вышнего открыто не одобрить и, предпочтя иметь вождем меня, противостав великой силе силой, в сомнительном бою в равнинах Неба поколебали трон Его. Пускай мы потеряли эту битву – что же? Не все еще потеряно: есть воля несокрушимая, есть жажда мести, и ненависть бессмертная, и храбрость, которая вовек не подчинится и не уступит никому, - и мало ль, что есть неодолимого у нас? И эту нашу славу не исторгнет ни ярость, ни могущество Его. Склонить главу, молить о милосердьи, став на колена, и боготворить владычество Его – Того, Который недавно Сам в той власти усомнился из страха перед нами, - это было б бесславьем и стыдом гораздо худшим всего паденья нашего». И когда Вельзевул горько сетовал на их паденье в сердце Ада – бездну тьмы, где бессмертное бытие – лишь бытие для вечной муки, то Сатана приободрил его, говоря, что отныне они будут творить зло и разрушать все планы Творца, черпая силы в самом отчаяние. Мильтон изобразил Люцифера более величественным и могущественным, чем персонажи античной мифологии – Юпитер, Тифон и Бриарей, уподобил его Левиафану – гигантскому морскому чудовищу из книги Иова, которого Господь назвал верхом путей Божиих» (Иов.40:14), и во всей художественной литературе с ним может сравниться разве только дантевский образ Сатаны-гиганта, вмерзший в ледяное озеро Коцит и столь ярко и мощно описанный в «Божественной Комедии». В полном согласии с библейскими текстами и учением Церкви Мильтон возвещает, что обиталище злых духов – это преисподняя. Вслед за святителем Иоанном Златоустом он утверждает, что Ад находится вне видимого мира как незримое и нематериальное царство вечной скорби, ужасов и смерти. Оглядывая адское царство Сатана, восклицает: «Привет вам, о ужасы, привет о адский мир! Прими, бездонный Ад, прими отныне ты нового Владыку своего! В себе он носит дух неизменимый ни временем, ни местом; этот дух – себе сам место: Небо может Адом соделать он, Ад – в Небо превратить. Не все ль равно, где быть, когда все тот же я сам – таков, каким я должен быть, слабее лишь Того, Кто стал сильнее благодаря лишь грому Своему? Что ж, здесь по крайней мере, мы свободы… Царем в Аду быть лучше, чем слугой на Небесах». В этих героических словах Сатаны – целая философия свободы – свободы от Бога, ведь именно в независимости от своего Творца демоны видят и апофеоз своеволия и самовластия. Исповедником совершенно иной – библейской философии свободы Мильтон сделал Абдиила, в споре с Сатаной заявившего, что истинная свобода в Боге, ведь где Дух Господень, там и свобода, а всякий отступающий от Бога и впадающий в грех – раб своих низких страстей: «Сам несвободен – раб своих страстей, хоть нас бесстыдно попрекаешь рабством. Цари в Аду – там сколько хочешь правь, меня ж оставь служить навеки Богу в Небесном Царстве и в блаженстве вечном, Божественным велениям Его, достойным послушанья, повинуясь». Низверженные Богом с Небес падшие Ангелы, воодушевленные речью князя тьмы возводят в преисподней пандемониум – возвышенную столицу сил зла с дворцом Сатаны и его князей. В книге второй «Потерянного Рая» повествуется о нечестивом совете в пандемониуме, на котором с необычайным художественным дарованием описывается инфернальная многоликость зла. Угрюмый и могучий Молох – смелейший и самый отчаянный из всех борцов преисподней выступает за открытую войну с Богом, говоря, что даже если Всемогущий и вовсе истребит их, то небытие лучше вечных мук. Но вот взял слово коварный Велиал – «прекраснейший из всех кого лишилось Небо», демон лжи, искуснейший в пороке, советовавший бесславно бездействовать, ибо хитрость и мощь демонов бессильна пред премудрым и всемогущим Царем Небесным. Речь Велиала возмутила Маммона – демона алчности и наживы, призвавшего падших Ангелов бороться с Богом до конца, предпочтя суровую свободу легкому ярму рабов, ибо невозможно всю вечность провести в хвале и славословии Тому, Кого всем сердцем страстно ненавидишь. В грозной и величественной речи Вельзевул заявляет, что хоть власть Вседержителя безмерна и простирается как на горние Небеса, так и на пылающий Ад, война с Ним для падших Ангелов вечна, и если невозможно уничтожить Бога и сжечь Его Царство, то надлежит осквернить счастливое жилище новых созданий – людей, сделать их врагами Творцу, дабы Он, раскаявшись, Своею собственной десницей Сам истребил творение Свое. Наконец, с несравненным величием и гордостью единовластного монарха преисподней, слово берет сам Сатана – виновник всех зол, вознамерившийся назло Богу погубить род человеческий, ибо рушить замыслы Вседержителя и восторжествовать над Ним в конце времен есть дьявольская радость и последняя надежда всех падших Ангелов. Намного более психологически изощреннее и художественно убедительнее, чем Достоевский и подавляющее большинство православных, католических и протестантских богословов, столь же сильно и глубоко как Данте и Лермонтов, Мильтон изображает духовный мир демонов – их страсти и отчаянные сомнения, коварство и мрачные думы, непримиримую гордость и колоссальные силы, проницательность, обширные познания и неугасимую ненависть к предвечному Богу и Его творениям. С горечью Мильтон сетует на то, что демоны согласны между собой в желании погубить людей и весь видимый мир, восторжествовать над Всемогущим и довести Бога до отчаяния, в то время как у людей ни в чем нет единства и на протяжении всех веков с греха Адама землю опустошают несогласья:
Стыдитесь, люди! С дьяволами Дьявол
Живет в согласье; только человек,
Единственный из всех разумных тварей,
Враждует вечно с прочими людьми,
Хоть не лишен надежды он на милость
Небесную! Бог мир хранить велит,
А люди вечно ненавистью пышут,
Враждуют меж собой, ведут борьбу,
Кровавые заводят вечно войны,
Опустошают землю, чтоб друг другу
Вредить, хотя к согласью побудить
Могло б их то, что человек имеет
В Аду врагов довольно, чьи стремленья
И день и ночь бедой ему грозят.
Поэма Джона Мильтона «Потерянный Рай» – это столь же таинственное и символическое произведение, как и «Божественная Комедия», на каждой странице ее – множество аллегорий, а каждая ее сцена – философская притча, побуждающая человека размышлять. Кстати, если у Данте Алигьери в его поэме никто из падших Ангелов не философствует, ибо они утратили умение любить, а мудрость у них сменилась безумием, то у Мильтона низвергнутые с Небес и заключенные в преисподней духи отдались высоким мыслям: «рассуждали важно о воле, о судьбе, о Провиденьи, предвиденьи, об абсолютном знаньи и о свободе воли, - без конца теряясь в лабиринте философском. Судили там о зле и о добре, о счастье и о бедствии, о страсти, бесстрастности, о славе и стыде; все это было – тщетное лишь знанье, пустого любомудрия обман, но все же их очарованьем неким пленяло, помогая им забыть на время боль и скорбную тревогу, иль лживую надежду пробудить и укрепить терпением упорным больную грудь их, как тройною сталью». Странствуя по царству ужасов и смерти, Сатана встречает две загадочные фигуры, стоящие у адских врат: одна – Грех, змееподобная колдунья, с лицом прелестной женщины и смертоносным жалом – «через грех в мире появилась смерть», из ее чрева рождались свирепые адские гончие – образ исступленных страстей; иная – неясная тень, сумрачная как ночь, имя ей – Смерть. Смерть из «Потерянного Рая» – это один из самых зловещих персонажей в мировой литературе: «ужасен и свиреп, как десять Фурий, и грозный, как сам Ад вооружен огромным дротом. То, что головою казалось в нем, венчалось подобьем короны царской… и от шагов его содрогался Ад». В поэме Мильтона есть невероятно экспрессивная и сильная сцена, когда ужасная Смерть, чей образ нестерпим, загородил врата Ада перед Сатаной и грозил ему позорным пораженьем, в то время как падший Ангел весь горел, как яркая комета, и с презрением и яростью готов был броситься в битву, от предчувствия которой «самый Ад еще мрачнее стал». Это великое и грозное сражение Сатаны и Смерти удалось избежать благодаря змееподобной колдунье – Греху, которая рассказывает князю тьмы историю своего рождения очень схожую с древнегреческим мифом о рождении Афины Паллады в полном боевом вооружении из головы Зевса: «Как! Ты забыл меня? Иль столь дурна тебе кажусь я ныне, чьей красою ты в Небе восхищался? Помнишь, раз, в собрании могучих Серафимов, в отважный заговор вступивших против Небесного Царя, внезапной болью ты поражен был, взор затмился твой, и все в твоих глазах покрылось мраком, и столб огня из головы твоей вдруг вышел, и образовалась слева большое в ней отверстие, откуда, подобная по виду и осанке тебе и столь же, как и ты, прекрасна, небесная богиня появилась в вооруженьи полном? Изумленьем объяты были воинства Небес; они невольно отшатнулись в страхе и нарекли тогда меня Грехом, за знаменье зловещее считая. Но постепенно стала я для них привычной, стала нравиться, и вскоре из тех, кто отвращался от меня, большая часть была моей красою привлечена, и более всех – ты, когда во мне свой образ совершенный все более привык ты узнавать». В этих поэтических строках иносказательно описывается духовное помрачение Сатаны, а рождение из его головы Греха, именующей себя небесной богиней, и прельстившей своей красой Ангелов – обнажение всех самых сокровенных замыслов и намерений врага Божиего, всех его самых гордых, извращенных и богопротивных мечтаний. Задолго до Кьеркегора и Достоевского Мильтон ощутил, что красота – это страшная и таинственная вещь, она может спасать и преображать, а может соблазнять и губить, ведь существует, говоря библейским языком, содомская красота, и демон может облечься в обличие Ангела света. В книге четвертой «Потерянного Рая» поэт проницательно заметит, что мужество, любовь и мудрость превосходят внешнюю красоту, ибо в них – заключена истинная красота, сокровенного сердца человека, о чем столь поэтично писал еще апостол Петр. В Апокалипсисе грех символически изображен в образе блудницы, восседающей на звере багряном, держащей в руках золотую чашу, наполненную всякой мерзостью, соблазняющей народы земли, их царей и мудрецов, увлекая всех в бездну погибели. В поэтической интерпретации Джона Мильтона, отличающейся догматической истинностью, Смерть – это чудовищный и все ненавидящий отпрыск Сатаны и Греха, самый мрачный из всех обитателей преисподней, непримиримый и «последний враг», как его назвал апостол Павел, который согласно пророчествам Апокалипсиса истребится – будет совершенно уничтожен Богом в эсхатологической перспективе. В поэме «Потерянный Рай» Грех – это змееподобная дочь Сатаны, и то, что она рождает от него Смерть, художественно показывает противоестественность взаимоотношений греха и Ангелов, ибо отпав от Бога, они утратили высшую цель и смысл своего бытия, и то, что смерть – трагическая аномалия в мире Божием, ее не должно было быть, и не было бы, если бы не грехопадение Ангелов на небесах, а потом и людей на земле. Используя свое коварство Сатана заключает инфернальный союз с Грехом и Смертью, и как впоследствии заметит преподобный Иустин Попович они становятся анти-Троицей – противниками предвечного Бога Отца, Его предвечного Слова – Божественного Логоса, и предвечного Святого Духа – Бога животворящего. Выходя из мрачных и проклятых чертогов преисподней, Сатана проходит по стране хаоса и вечной ночи, становясь верховным вождем смуты и смятенья, и наконец, преодолевает громадную пропасть, пролегающую между Адом и Небесами. Мильтон показывает, что не существует никакого Чистилища, ибо между любовью к Богу и враждой к Нему нет, и не может быть переходных состояний. Вечная жизнь с Богом – это высшее счастье, ибо в Нем совершенное единство Добра, Истины и Красоты, и потому спасение и погибель – это окончательное самоопределение разумных и свободных творений по отношению к своему Творцу и Спасителю. Библейская фигура дьявола у Мильтона грандиозна и величественна, Ни на йоту не отступая от текста Священного Писания, Мильтон изображает Сатану исполненным не только коварства и злобы, но и величия: его фигура, раздумья и страсти – все имеет грандиозные размеры, а его невообразимое могущество вызывало много нареканий со стороны набожных читателей, но библейский Люцифер именно таков, каким его изображают Данте и Мильтон в своих поэмах, причем оба поэта-богослова поясняли, ссылаясь на слова пророка Исайи – «Я, Господь, и нет иного…» (Ис.45:6), что для христианина недопустима сама мысль о том, что дьявол столь же могуществен как Бог. С точки зрения Мильтона Бог есть единый Всемогущий, для Которого нет ничего невозможного, а Сатана – самый великий из всех Ангелов, который был низвержен с Небес за гордыню, его могущество невообразимо, ведь он сотворен по образу и подобию Всемогущего, но будучи лишь Его подобием, хоть и самым совершенным из Ангелов, он никогда не был и не будет обладать всемогуществом, ибо это есть вечное свойство одного Бога. О великом могуществе падших Ангелов и благодати Божией, которая сдерживает их, дабы они не уничтожили всю вселенную, из православных подвижников очень ясно писал преподобный Серафим Саровский: «Будучи по природе Ангелами, демоны обладают необъятным могуществом. Малейший из них мог бы уничтожить землю, если бы Божественная благодать не делала бы бессильной их ненависть против Божия творения».
На небесах Сатана принимает облик Херувима, настолько прекрасного и благородного, что даже Уриил – Архистратиг мудрости и один из семи наиболее близких Ангелов к Богу, не смог раскрыть обман и увидел в нем светлого небожителя, желающего узреть и понять дивное устройство мироздания, чтобы прославить премудрость великого Зиждителя вселенной. В то же время из уст Уриила читатель может почерпнуть две великие идеи: мудрость и могущество Творца познается в красоте и совершенстве Его творения, и как бы ни был утончен и изощрен, рассудителен и мудр ум Ангела и человека, никто из них не сможет объять им всю безмерную премудрость Божества. Сапфировые башни Небес, в сравнении с чьим блеском все звезды Млечного Пути – лишь горсть пыли, пробуждают в сердце падшего Херувима ураническую ностальгию – тоску по блаженной жизни на Небесах и горькое чувство своего потерянного величия,и обвинения Бога в своих нескончаемых мучениях: «О, если б по Его всесильной воле, одним из низших Ангелов я был, счастливей был бы я и честолюбье не знало бы несбыточных надежд! Но почему же нет? Иная сила, великая, как я, тогда могла б их возыметь, и был бы я, хоть слабый, быть может ею увлечен. Однако ж другие силы, крупные, как я, не пали, а спокойно устояли внутри себя и вне, вооружась противу всяких искушений. Что же? Владел ли также ты свободной волей и устоять ты мог ли, как они? Ты мог! Итак, кого ж ты обвиняешь, как не Небес Свободную Любовь, Которая равно всех наделила? Да будет эта проклята Любовь! Мне все равно любовь то или злоба: я ею к вечным мукам приведен!» В Средние века ученые монахи и богословы в шутку говорили, что когда дьявол упал с Небес, то ушиб голову и разучился логически мыслить. Эта богословская шутка содержит в себе долю истины, ибо падение Ангелов сопровождалось помрачением их ума и извращением образа Божиего в их сознании. В многоскорбных рассуждениях Сатаны, обвиняющего Бога в своем падении и проклинающего Его любовь, видна извращенная логика помраченного ума, отпавшего от Божественного Логоса и обезумевшего. Таинственный и бесценный дар свободы налагал на всех Ангелов великую нравственную ответственность, но и давал им возможность совершенного самоопределения – иными словами Люцифер мог и не согрешить, ибо не было никакого Божьего предопределения его падения, но он сам совершено свободно восстал на Бога, возжелав занять Его место и даже более того – стать совершенней Всесовершенного, выше Которого ничего нельзя представить и помыслить. И если бы Господь сотворил Люцифера низшим Ангелом, то он все равно мог бы пасть ровно с той же вероятностью, как и, будучи одним из высших Ангелов, кроме того, зная его характер и натуру, можно с уверенностью сказать, что и будучи одним из низших Ангелов он очень скоро бы духовно усовершенствовался до состояния величайшего из Ангелов, и был бы также подвержен безудержной гордыни и жажде самообожествления, но, как и все прочие Ангелы, мог и устоять в верности Богу. По великой и неизреченной премудрости Своей Господь сотворил каждого Ангела с наиболее подходящим для него чином и возложил на каждого самую близкую его сердцу миссию, так что каждый имел лучшее для себя место в ангельской иерархии, совершено соответствующее его личности. Надо сказать, что источник страшных мучений Сатаны – это не сама предвечная и совершенная, святая и таинственная, прекрасная и безупречная Божественная Любовь, а греховность и нераскаянность – жажда отомстить Богу, уничтожить Его и все Им созданное, принести всему гибель и смерть. В сцене мучительных терзаний Сатаны поэт демонстрирует нам, что все, что в Библии сказано о «плаче и скрежете зубов» (Мф.13:42, 50), о «неугасимом огне» (Мк.9:24) и «муки вечной» (Мф.25:46) – это новозаветная аллегория нетерпимых адских мук как состояния души, пребывающей «вне Бога», и не имеющей в себе Его любви – Царства Божиего, которое внутри нас. Святитель Иоанн Златоуст произнес загадочную фразу: «Потому Бог и уготовил геенну огненную, что Он благ». По непостижимой и безмерной любви Своей Господь не хочет истреблять ни одно творение Свое – даже Люцифера, ставшего олицетворением мирового зла, ибо это противно Его святости и благости, но Он не хочет насиловать волю Своих созданий, ведь без свободы никто не может ни любить и молиться, ни верить и размышлять, ни надеться и творить, и потому Он предоставил каждому право отпасть от Него и враждовать с Ним, если они того возжелают, и пребывать «вне Бога» – не местом, ибо Бог вездесущ и объемлет ничем не оскверняясь даже преисподнюю, о чем свидетельствует великолепные строки из Псалтыря – «Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты» (Пс.138:8), и схожие рассуждения Макария Египетского из его знаменитых «Духовных бесед», а духовным состоянием своим – вне жизни с Богом и вечного Богообщения. Бог есть Любовь, Он хочет, чтобы все спаслись и пришли к познанию Божественной Истины, но спасение не совершается без воли Ангелов и людей, и если вселюбящий Господь встречает нераскаянность в их сердцах, то спасение невозможно, ибо нет спасения без покаяния. С точки зрения христианского вероучения Ад возник в результате вражды с Богом, но Господь не хочет, чтобы Ад существовал. Христос изображен в Новом Завете как Мессия, сражающийся с Адом и смертью, но Он никого не возводит насильно в Царство Небесное. Почему всеблагой Господь не помилует всех грешников и даже Люцифера, и не откроет им всем врата в Царство Небесное? Потому, что Ад – это состояние души, отвергнувшей Бога и возненавидевшей Его, и если бы Господь привел всех нераскаянных грешников – и падших Ангелов и людей – в Царство Небесное, их мучения еще более усилились бы, о чем красноречиво и намного более сильно, чем Сведенборг говорит Мильтон, описывая страдания Сатаны, вернувшегося на небеса: «Внутри его бушует бездна Ада: он носит Ад в себе и вкруг себя и, как бы место не переменял он, уйти от Ада может так же мало, как убежать от самого себя. Теперь в нем совесть снова пробуждает заснувшее отчаянье; проснулось воспоминанье горькое о том, чем был он, чем он стал и что в грядущем грозит ему: всегда ведь злое дело к страданью только злейшему ведет». Вот почему в Апокалипсисе апостола Иоанна Богослова сказано о горнем Иерусалиме: «И не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни» (Откр.21:27). Сатана прекрасно это осознает и в отчаяние восклицает:
О я несчастный! Как мне избежать
Бед без конца, отчаянья без меры?
Куда б я ни бежал – со мною Ад;
Я сам свой Ад, и в глубочайшей бездне
Вновь бездна разверзается на дне,
Грозя пожрать меня. В сравненьи с этим
Тот Ад, где я терплю страданья – Небо…
Каким внутри страданьем я терзаюсь,
Когда меня на троне Ада чтут!
Со скипетром в руках и в диадеме,
Возвысившись над ними, ниже всех
Я пал – всех выше я лишь по несчастью!..
Когда Сатана первый раз узрел Адама и Еву, то помимо сожалений и тяжких раздумий его гордую душу охватило изумление перед их красотой и счастливой жизнью: «в них отразилось сходство с Божеством, такою их красою наделила создавшая их щедрая рука. О милая чета!» Вслед за святителем Василием Великим, Мильтон предполагал, что Сатана мог покаяться до того момента, когда он искусил первых людей и вверг видимый мир в поток смерти и тления. Но созерцая блаженную жизнь Адама и Евы в Эдеме, падший Херувим покрылся весь отчаянием, завистью и гневом, и воскликнул в сердцах: «Вид ненавистный, вид, мучений полный! Они вдвоем, в объятиях друг друга, счастливейший в Раю имею Рай, вкушая здесь блаженство во блаженстве; а я мех тем судьбою брошен в Ад, где ни любви, ни радости нет вечно, где пылкие желанья лишь – из мук…» Многие поэты и писатели-романтики – Блейк, Перси Шелли, Байрон – в порыве поэтической экзальтации объявляли Мильтона сторонником «партии Сатаны», а дьявола рассматривали как главного персонажа «Потерянного Рая» и едва ли не лирического героя. В «Бракосочетании Неба и Ада» английский поэт-романтик, мыслитель и художник Уильям Блейк утверждал: «Причина, по которой Милтон чувствовал себя скованным, когда писал об Ангелах и Боге, и свободным, когда писал о дьяволах и Аде, в том, что он истинный поэт и был на стороне Сатаны, не подозревая этого». Поэт Перси Шелли считал, что именно Сатана – главный герой поэмы «Потерянный Рай», и по нравственным качествам он превосходит Бога, но это высказывание – искажение замысла Мильтона и всей композиции его богословско-поэтической эпопеи. В книге «Поэзия Джона Мильтона (От пасторали к эпопее)» А.Н. Горбунов верно написал, что Мильтон не утратил веры в благость Создателя и «увидев в Боге тирана, а в Сатане бунтаря против несправедливости, романтики совершенно исказили замысел Милтона, для которого жесткая авторитарность была продуктом падшего мира и потому свойственна именно Сатане, который и повел себя как деспот, прервав военный совет в пандемониуме, а Бог для поэта являлся носителем истинной свободы». Поэма Мильтона «Потерянный Рай» – это самое сильное развенчание романтического образа Сатаны в мировой литературе. Для христианского поэта и философа Мильтона дьявол – «Архивраг», величайший тиран, лицемерно выдающий себя за поборника свободы, «гнусный обманщик», клевещущий на Бога, находящий отраду в злодействе, всем сердцем желающий погубить вес род человеческий и всякую душу живую, развращающий нравы и низвести людей скотов – поругать венец Божьего творчества. Все коварство Сатаны заключается в том, что «искуснейший из всех лжецов, он первый соединил со внешностью святой глубокое коварство, злое мщенье». В «Потерянном Рае» есть сцены, иллюстрирующие инфернальную мерзость Сатаны, то, что он – воплощение зла и всего самого отвратительного и низкого, что свойственно натуре падших: Грех – дочь Сатаны, он делит с ней ложе и рождает Смерть – ужасное нечто, а Смерть насилует свою мать Грех, производящую на свет адских гончих, терзающих ее чрево. Глубоко назидательна и символична сцена дьявольского триумфа в пандемониуме, когда Сатана, вернувшись в свое царство вечных мучений, ужасов и смерти, произносит величественную речь о своей победе над людьми и поругании Божьего творения, но в это же мгновение он наблюдает, как адские легионы превращаются в отвратительных змей, и вместо восторженных рукоплесканий раздается злое шипение. Жуткая метаморфоза происходит и с Люцифером: он теряет героический облик и превращается в самого ужасного змея – аллегория бескрылости падшего Ангела, его коварства и злобы. Вся грандиозная мощь Сатаны и колоссальность его фигуры – «громадный, как Атлант иль Тенериф, он упирался в тучи головою, на шлеме у него пернатый ужас грозою веял, а в руке он нечто похожее в одно и то же время на щит и на громадное копье держал» – это символика мощи мирового зла, бросившего вызов Всевышнему. Величественный и непримиримый в гордости и могуществе своем Сатана решился отомстить Богу и покорить весь видимый мир власти Греха и Смерти, рассудив, что для него нет возврата к прежней жизни величайшего из Ангелов, хотя он мог явить величайшее смирение и покаяние, но не возжелал сделать этого: «Навек исчезла всякая надежда! Изгнав нас и отвергнув, вместо нас Себе Он создал новую утеху – людей и ради них весь этот мир. Прости ж, надежда; больше нет ни страха, ни угрызений совести: все благо утрачено навеки для меня; отныне Зло моим пусть будет благом; через него, по крайней мере, власть я разделю с Царем великим Неба, и, может статься, больше половины я захвачу; о том узнает вскоре и человек, и этот новый мир!» Поэтическая антропология Джона Мильтона насквозь христианская: Господь сотворил человека по образу и подобию Своему из праха земного – материи, и вдохнул в него дыхание жизни, вложив в Адама бессмертную душу, наделив его разумом и совестью, свободой воли и творческими дарами и талантами. Со слов Евы ее возлюбленный муж Адам – «комок земного праха, освященный и одухотворенный Богом». Опираясь на стихи книги Бытия, Мильтон в книге седьмой «Потерянного Рая» рассказывает о сотворении Адама, созданного по образу и подобию Божиему, и имеющего в себе дыхание Божественной Жизни, выводя из этого царское положение человека – он живое звено между небесами и землей, сотворенный в самом сердце мироздания, как во дворце, он – царь и властитель всего материального мира, имеющий власть над зверями, обитающими на суше, рыбами, плещущимися в воде, и птицами, летящими в воздухе – над всем, что живет во вселенной. Эта высокая мысль о человеке содержится в 8 Псалме, лучшее поэтическое переложение которого, было сделано Мильтоном, виртуозно передавшим молитвенный гимн и песнь во славу Бога:
Сколь, Господи, Твоя безмерна слава,
Простершаяся выше звезд ночных,
Сколь имя Божье всюду величаво!
Из уст младенцев и детей грудных
Исторгнул Ты Себе хвалу к печали
И скорби тех, кто на Тебя восстал,
Чтобы Твои хулители молчали,
Что мститель дрогнул, враг бессилен стал.
Я мыслю, глядя на небо – творенье
Твоих перстов, на горний хор светил;
«Идет ли с ними человек в сравненье?
Как, Господи, о нем Ты не забыл?
За что он, грешный, лицезреет Бога
И положил Ты под ноги его,
Пред Ангелами умалив не много,
Все дело рук Твоих, все естество?
Над всем его поставил Ты владыкой –
Над птицею, парящей в небесах,
Над вольным зверем в чаще леса дикой,
Над рыбою, резвящейся в волнах,
Над овцами, что в поле щиплют травы,
Над чудищами мрачных бездн морских…»
Сколь имя Бога всюду величаво,
Скол славен Он во всех краях земных!
Эти строки из Псалтыря свидетельствуют о царском достоинстве человека и его нравственной ответственности за судьбу земного мира и всех его обитателей, а также о еще более высокой, священной и таинственной миссии – уподоблении Богу в Его святости и совершенстве. По церковному вероучению Адам был призван стать совершенным как Бог, и по слову Сына Божиего, Иисуса Христа, к этому призваны мы все, ибо «все мы – боги и сыны Всевышнего». Уже в Ветхом Завете Господь сказал: «освящайтесь и будьте святы, ибо Я свят и не оскверняйте душ ваших» (Лев.11:44). Для чего Бог даровал жизнь Адаму? Для того чтобы Адам познал Бога и уподобился Творцу своему, вечно пребывал в Его беспредельной любви и сподобился жизни Ангелов, как царь, пророк и первосвященник соединил с Ним весь видимый мир, соделав вселенную великолепным храмом Божиим, собрав все творения и соединив их в любви, дабы Господь преобразил и исполнил их благодатью и ввел в Царство Небесное. Архангел Рафаил – лучший друг Адама и самый близкий ему Ангел, его хранитель в поэме Мильтона, рассказывает первозданному человеку о тайне его предназначения – соединиться с Богом и всецело одухотвориться: «Адам, единый Всемогущий есть, от Коего все вещи происходят и снова возвращаются к Нему, коль от добра они не отвратятся. Все совершенным создано, из общей матери первичной, и в разных формах и степенях субстанции иль жизни, но тем духовней, утонченней, чище, чем ближе по природе Божеств иль чем к Нему усерднее стремится в своей особой деятельной сфере, таким путем духовной высоты и тело может достигать по мере способностей своих». Но Адам оказался ниже своего призвания – он нарушил заповедь Божию не вкушать запретный плод с древа познания добра и зла, ибо как сказал Всевышний, вкусив сей плод, Адам обрек бы себя на смерть, ибо смерть по Библии – расплата и возмездие за грех. Узнав о запретном плоде древа познания добра и зла, дьявол у Мильтона размышляет: «Есть роковое дерево одно, которое зовут познанья древом – им от него вкушать запрещено. Познанье им запрещено? Доверья не видно в том, - кроме же того, такое запрещенье неразумно. Зачем Господь им знанья не дает? Грешно ли знать? Достойно ль знанье смерти? Иль могут верность сохранить они посредством лишь невежества? На этом основано и все блаженство их?» Советские исследователи жизни и творчества Джона Мильтона в один голос утверждали, что его Сатана – защитник знания и мудрости, справедливо упрекающий Бога, не желающего дать людям знание и мудрость. Но на протяжении всей поэмы именно Создатель ниспосылает Ангелов к Адаму и Еве и делает все, чтобы они преуспевали в любви и премудрости. В книге Притчей Соломоновых сказано, что знание и мудрость от Бога, они – святы, и грех Адама и Евы заключался вовсе не в обретении знаний и не в любви к мудрости, а в нарушении святой воли Всевышнего, в практическом, а не теоретическом познании зла и в приобщении ко злу – дьяволу. Святитель Григорий Богослов писал, что древо познания добра и зла – это образ высшего Богопознания и заветного обожения, а запрет проистекал из любви Божией, ибо Бог желал, чтобы человек искал не столько даров Господних, сколько Самого Бога. Название древа свидетельствует, что через него Адам должен был определиться к добру или ко злу, избрать послушание Богу и быть верным Ему, или предать Творца своего. Искушая Еву, мильтоновский Сатана сначала во сне, а потом наяву – в обличье змея, говорит, что плод с древа познания добра и зла – дивный и Божественный плод, он райски сладок и нужен для того, чтобы превратить людей в богов, сделать их счастливее и прекраснее небесных Ангелов, с дьявольской логикой убеждая матерь жизни, что благой Бог не мог из зависти или гордости запретить людям мудрость и знания. По слову святителя Иоанна Златоуста первые люди были одарены великой мудростью, несравненной проницательностью и глубокими знаниями, и они прекрасно знали, что такое зло в теории и что последует за вкушением плода и нарушением воли Божией, поэтому их грех – сознателен и был основан на потери доверия Всевышнему и гордой жажде самообожествления. С изощренным проникновением в духовный мир Адама, Мильтон описывает его величайшую драму: сердце первого человека разрывается между любовью к Еве, нарушившей запрет Господень, и любовью к Богу, разум ведет отчаянную борьбу с чувствами к любимой в его душе, и пораженный страшной вестью о преступлении Евы, весь бледный от ужаса, отчаяния и невыразимой скорби, он восклицает: «О ты, из всех прекраснейшее Божьих созданий, ты, последнее из них и лучшее, в котором воплотилось все высшее, что зренью или мысли представиться могло бы – все святое, Божественное, доброе, любви достойное! Зачем ты так погибла! О, для чего внезапно пала ты, искажена, и растлена, и смерти обречена!..» Для Мильтона грехопадение – это краеугольный сюжет из библейской истории, одновременно исторический факт, трагическая мистерия и философская притча, полная всеобъемлющего смысла, и объясняет ее творец «Потерянного Рая» самыми тонкими психологическими мотивами, очень реалистично и драматично описывая безудержную страсть Адама к Еве, восхищение ее физической и духовной красотой, предпочтение, которое он отдал ей перед Богом, толкнувшее его на первородный грех. По толкованию Филона Александрийского Адам был верен Богу, когда прислушивался к голосу разума, но как только чувства взяли верх над ним, он согрешил, подобно Еве. В интерпретации Мильтона грехопадении свершилось в результате тщеславия и гордости Евы, вознамерившейся превзойти мудростью Адама и сравняться с премудрым Богом, дабы ее возлюбленный еще более восхищался ей, и из-за того, что любовь Адама к Еве, превратившись в безудержную и земную страсть, оказалась сильнее небесной любви к Богу. Игорь Гарин высказал мысль неприемлемую для христианского поэта и мыслителя, что мильтоновский Адам «изменяя Богу, совершил благородный поступок по отношению к женщине и тем самым, будучи изгнанным из Рая, получил право стать хозяином собственной судьбы, то есть обрел свободную волю». Во-первых, следуя Библии, Мильтон на каждой странице своей великой поэмы показывает, что Адам был сотворен Богом свободным, ибо человек – образ и подобие Божие, самоопределяющаяся личность; во вторых, как только Адам решил нарушить волю Божию любовь к Еве в его сердце извратилась – из духовной и небесной стала страстной, душевной и земной. Мне совершенно не понятно в чем Игорь Гарин находит благородство Адама, решившего согрешить вслед за Евой, а впоследствии во всем обвинившего свою возлюбленную. Напротив, с грехопадением Адам утратил свою честь и свое благородство, и подобно тому, как Сатана во всех своих мучениях обвинял Творца, начал во всем обвинять жену свою, в которой ранее видел идеал и без которой не мыслил своей жизни. Как точно заметил богослов Владимир Лосский Адам – первый детерминист, он упрекает в своем несчастье Еву и сотворившего ее Бога, вместо того, чтобы с молитвенным воплем броситься к своему Создателю и искать в Его любви и прощении спасения – и эти слова справедливы как для библейского, так и для мильтоновского Адама, которые по сути своей идентичны. Намного благороднее поступил бы Адам, если бы от всего сердца взмолился за Еву к всемогущему и благому Богу и от всей души молил бы Творца о милости к своей возлюбленной. И еще вопрос к Игорю Гарину и подобным ему интерпретаторам «Потерянного Рая»: где благородство Адама по отношению к Богу, Которого он предал своим поступком – нарушением заповеди, и где благородство по отношению к вселенной и всем населяющим ее созданиям, которые из-за преступления Адама были ввергнуты во власть греха и смерти, вошедших в мир? «Вновь задрожала внутренность земли, как будто вновь страданья ощутила, и снова вся природа восстонала; стемнело небо, прокатился гром, и капли слез с Небес упали грустно; свершился первородный смертный грех» – вот в каких трагических тонах, полностью следуя Библии и толкованию Максима Исповедника, описывает Мильтон катастрофу грехопадения. До грехопадения Адама земной мир не знал смерти и мучений, после же – блаженство и бессмертие были утрачены людьми, а Грех и Смерть войдя во вселенную, стали терзать все живое. Как в поэме Мильтона заявила змееподобная колдунья Грех своему мрачному и грозному сыну – Смерти: «все, что своей косою время косит, нещадно, без разбору пожирай; я ж в человеке поселюсь, проникну в его породу, отравлю все мысли его, все взгляды, действия, слова и подготовлю так его, чтоб тал он тебе последней, лучшею добычей». После грехопадения произошло помрачение разума Адама и Евы, и они утратили свою проницательность, премудрость и глубокие знания о Боге, душе и мире о чем свидетельствует искажение образа Божиего в их сознании – любящий Творец представляется им грозным и неумолимым Судией, и безумное стремление укрыться от ока всезрящего и вездесущего Бога. В изображении Мильтона изгнание Адама и Евы из Эдема – это не только акт Божьего гнева и правосудия, а прежде всего акт любви и премудрости Всемогущего, ибо если раньше общение с Богом было источником блаженства и радости для первых людей, то теперь оно стало источником страха и мучений. Дабы не терзать их совесть и сердца, Господь изгоняет первых людей из земного Рая, но не бросает их произвол судьбы, а с непостижимой любовью продолжает опекать Свои творения, от вечности замыслив провиденциальный план их спасения.
Многоскорбные философские раздумья падшего Адама о свободе и Провидении, о том, что Бог сотворил человека без его согласья, жалобные вопрошания, обращенные к Творцу – «зачем Ты дал мне жизнь?», горькое осознание своей виновности и жалкого паденья, личной ответственности за страдания и гибель любимой и славного мира, жажда смерти и предчувствие адских мук, раздумья о том «зачем за грех, единым совершенный, должно все человечество страдать невинное?», можно ли считать невинными тех, кто рожден от согрешивших и «быть правым в споре с Богом?» – одни из самых драматичных строк в истории мировой литературы, напоминающие горькие сетования Иова и Иеремии, столь же проникнутые богословским глубокомыслием и сильными религиозными чувствами, как книги Библии и «Адамов плач» преподобного Силуана Афонского. Все раздумья о жизни и смерти, о грехе и искуплении, о бессмертии личности и страданиях, изложенные в «Потерянном Рае», красноречиво говорят о глубокой проницательности Мильтона, о многих бессонных ночах и несчастьях им пережитых, о богатейшем жизненном опыте, что делает его величайшее произведение с библейским колоритом и религиозным сюжетом – грандиозной философской поэмой. В минуту отчаяния мильтоновская Ева даже предлагает Адаму воздержаться от любовной близости, дабы не производить на свет потомков, обреченных на страдания и смерть, и помышляет о самоубийстве. В уста Адама поэт влагает свою философию жизни: первый человек признает, что после грехопадения все люди обречены на муки и испытания, а в конце жизни их всех ожидает смерть, но жизнь совсем не безрадостна и имеет священную ценность в очах Господних, и каждый человек призван к труду и деятельной, добродетельной жизни – призван возделывать сад своей души и жизни, а также познавать и преображать окружающий его мир, ведь у него остались – разум и совесть, свобода воли и творческие таланты. Мильтон мог бы воскликнуть как Гамлет: «Что за мастерское создание человек!.. Как разумением он похож на Бога!», хотя, как и Шекспир, он прекрасно знал, что невозможно вместе с Руссо утверждать, что человек добр по природе, ибо после грехопадения Адама все естество человека стало изъязвлено скверной греха. Ниспосланный с Небес архангел Михаил рассказывает Адаму и Еве, покидающим Эдем, о событиях, описанных в Библии от книги Бытия и до Апокалипсиса, показывая их мысленному взору печальные картины жизни людей, после того как они осквернили себя грехом и утратили райское блаженство. После нарушения Божьего запрета, грех проник в души людей, они стали подвластны ненависти, гневу, похоти, унынию, чревоугодию, сребролюбию и сладострастию, и с тех пор история мира стала столь трагична, что Адам с печалью и в слезах назовет род человеческий жалким, ибо люди столь бесчеловечно будут истреблять, мучить и унижать себе подобных. Архангел Михаил пророчествует Адаму, как люди станут одержимы пороками: одни будут искать низменных наслаждений, иные – вести кровопролитные войны, и все – творить ужасные вещи и пренебрегать Богом, за что Господь нашлет всемирный потоп на землю. В самых драматичных сценах истории Мильтон показывает нам, что человек без Бога – бесчеловечен. Как поэт с философским складом души, он излагает целую философию истории в своей величественной поэме, и созерцает историю как цепь нарастающих катастроф и бедствий, но, несмотря на все муки и испытания, предстоящие людям на земле. Надо сказать, что философия истории Мильтона совершенно не пессимистична, а имеет возвышенный и духовный смысл, ибо в мир придет Спаситель, рожденный непорочно от Пречистой Девы и пророчески нареченный Семенем Жены в книге Бытия, чтобы искупить грехи рода человеческого, умереть на Голгофе, сойти в преисподнюю и воскреснуть из мертвых. Богом Утешителем – Святым Духом, будет образована Новозаветная Церковь, и апостолы будут проповедовать святое Евангелие и нести благую весть всем народам земли. Но и после мученической смерти Иисуса Христа на Голгофе в Церкви объявятся порочные люди, они как лютые волки обратят «святые таинства Небес на пользу корысти и гордыни, затемнив преданьями и лживостью доктрин и суеверьем – истину», но в конце времен ложь, насилие и лжеучения будут повергнуты Христом в момент Его второго пришествия. В пророчествах архангела Михаила выплеснулась вся скорбь Мильтона от того, что вместо изучения Священного Писанья, разуменье которого может дать только Дух Божий, и благочестивой жизни по заповедям Евангелия, церковники возжелают власти и титулов, будут использовать насилие в делах веры и присвоят себе суд над совестью, найдут удовлетворение во внешних формах религиозной жизни и обрядах, а не в Богообщении. В книге десятой «Потерянного Рая» поэт влагает в уста Всевышнего пророчество о Воскресении Христове – победе Спасителя над смертью и Адом, и апокалиптическое предвидение того, что Грех и Смерть будут уничтожены – навеки ввергнуты в геенну огненную, а весь мир – небо и земля преобразятся: «все будет чисто, свято, и ничто творенья Моего не запятнает». Это таинственное пророчество о последних судьбах мира из Апокалипсиса апостола Иоанна Богослова гласящее «отрет Бог всякую слезу с очей скорбящих, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет» (Откр.21:4) и «ничего уже не будет проклято» (Откр.22:3), излагает для Адама архангел Михаил в книге двенадцатой «Потерянного Рая». Выслушав речь архангела Михаила, мильтоновский Адам ответил: «Как быстро ты измерил, благословенный ясновидец, мир наш преходящий и времен теченье до прекращенья бега их навек! За этою границей – бездна, вечность, которой нет предела, нет конца! Тобою просвещенный удалюсь я отсель, имея знанья полноту, вместимую в сосуде этом слабом, которого пределы превзойти безумно я стремился. Ныне знаю, что жизни лучший дар – повиновенье, страх Божий, к Богу одному любовь, что мы всегда должны, как пред очами Его, ходить и Промысел Его повсюду видеть; сознавать над нами Его лишь власть; благодарить Его за все Его дела, за то, что благо в конце концов над злом восторжествует, что в малом Он великое свершит и кажущейся слабости мирскую всю силу подчинит, земную мудрость всю посрамит пред кроткой простотой; что пострадать за Истину есть доблесть, ведущая к победе высочайшей; что смерть за веру – к вечной жизни дверь, как нас научит собственным примером благословенный Тот, Кого отныне Спасителем своим я признаю». Архангел Михаил, услышав слова Адама, признает, что в них – «вершина всякой мудрости и знанья». И если бы человек сосчитал все звезды на небе, постиг все тайны морских глубин и все чудеса природы, стяжал все богатства земли и всю земную власть, то все это – ничто в сравнении с милосердием, ибо она – душа всего, в ней мудрый и праведный найдет Рай еще блаженней, чем имел Адам до своего грехопадения.
В своей книге Горбунов тонко подметил, что речи Бога в поэме Мильтона лишены эмоционального накала, но он глубоко заблуждается, когда заявляет, что Бог был для поэта – «некоей аллегорической фикцией». Поэтическое искусство Мильтона и его богословие знают лишь одного Бога – живого Бога пророков и Откровения, к Нему обращены все мольбы и надежды поэта, без Него – он не может жить. Джон Мильтон задумал свою поэму как своеобразную теодицею – оправдание благости Творца перед страдающим человечеством, и указал на попечение Божие о человеке до грехопадения и после – на любовь Создателя к каждому из нас. Бог сотворил человека по Своему образу и подобию, он одарил его разумом и совестью, дабы человек руководил собой сам и имел представление о добре и зле – различал их, ибо если бы Адам и Ева до своего грехопадения не могли различать добра и зла, то грех не мог быть им вменен. Величайшим даром Творца человеку и важнейшей сила его духовной жизни является свобода – свобода самоопределения по отношению к Богу и свобода выбора между добром и злом, ненавистью и любовью, смирением и бунтом, величием и низостью. Все творчество Мильтона – это гимн и песнь во славу свободы, а потому я совершенно не могу согласиться с явно предвзятым мнением Игоря Гарина, считающего, что «Мильтон не уклонялся от основных идей кальвинизма, а углублял их» и «подобно тому, как средневековое искусство и Божественная Комедия были художественными иллюстрациями к патристике и схоластике, так все творчество Мильтона – художественным выражением кальвинизма». По мрачному учению Кальвина и Лютера о предопределении у человека не существует никакой свободы – спасение одних и гибель других от вечности предопределены Богом, а жалкому и ничтожному человеку не дано постичь путей Его Промысла, вот почему людские судьбы – непостижимы для нас, а люди неравны пред Богом, избравшем одних и отвергнувшем других, о чем косвенно свидетельствуют успехи и неудачи в наших жизнях, в которых отчетливо виден след десницы Божией. Учение Кальвина о предопределении Божием – языческое по своей сущности, ибо Промысел Божий понимается им как неумолимый рок из античных трагедий Эсхила, Софокла, Еврипида, а человеку отводится роль его орудия – незавидная участь игрушки в руках судьбы, не знающей ни милосердия, ни справедливости, что делает невозможным теодицею, а Бога представляет виновником всех мировых бедствий и катастроф, не умеющим любить и не заслуживающим почитания. Задолго до Кальвина и Мильтона, Эразма Роттердамского и Лютера в истории Церкви произошел богословский спор о тайне спасения – сотериологии, спор о свободе и благодати, о предопределении Божием и праве человека на самоопределение. Британский монах Пелагий учил, что человек свободен и сам избирает добро и зло, но он отверг учение о первородном грехе и заявил, что люди для своего спасения не нуждались ни в искупительной жертве Иисуса Христа, ни в освящении Святого Духа и таинствах Церкви. В богословской полемике с Пелагием, опираясь на послания апостола Павла, Августин Блаженный выдвинул учение о предопределении, считая, что после грехопадения воля людей не имеет свободы, человек сам ничего не может сделать для своего спасения, а значит – спасение или гибель есть дело Божьего определения. В православном учении тайна спасения – это тайна союза свободной воли человека и Божественной благодати, совершенным образов явленный в Личности Христа Богочеловека. Святой Иоанн Кассиан, преподобный Иоанн Дамаскин и преподобный Максим Исповедник полагали, что основа нашего спасения – благодать Божия, но Господь никого не спасает насильно и Его благодать не упраздняет свободу человека, а освящает ее и духовно преображает. Размышляя о всеведение Божием и Его всемогуществе, о тайне спасения и свободе человека, Мильтон принял точку зрения аналогичную православной: всеведение Божие не исключает свободы человека, он может избирать между добром и злом, но для нашего спасения необходима искупительная жертва Иисуса Христа и благодать Святого Духа, созидающая из нас храм живой Господень. В книге третьей «Потерянного Рая» Мильтон строит свою поэтическую теодицею на признании свободы человека, ибо само грехопадение – это негативная реализация свободы, дарованной Богом Адаму: «…они все созданы как надо; они не могут обвинять Творца; ни на судьбу, ни на свою природу они не могут сетовать, как было б, когда б была их воля стеснена Моим сначала предопределеньем, зависела б во всех своих путях от высшего предвиденья. Нет, сами они свой бунт решили, а не Я! Я знал вперед, что будет он; но это предвиденье влиянья не имело на то, что бунт случился: он случился б, хотя б и не предвидел Я его. Итак, вполне без всяких принуждений, без всякой тени власти роковой, без Моего вполне предусмотренья грешат они; на них вина во всем, что выбрали они и что решили. Свободными Я создал их – свободны должны они остаться, если сами себя не ввергнут в рабство; поступая иначе, Я бы должен изменить природу их, и вечный, неизменный закон Я был бы должен отменить, которым Я им даровал свободу…». В изложенных выше стихах Мильтон отвергает учение Августина, Кальвина и Лютера о предопределении как богопротивную ересь и утверждает, что человек есть свободная личность и у него были все силы и возможности, чтобы усердием в вере, любви и непорочности устоять перед искушением и не пасть. Грехопадение Адама не было предопределено Богом, он мог бы остаться непорочным, выдержав испытание веры и не осквернить себя позорным клеймом богоотступника, подобно Сатане и его аггелам: «Все от Меня имел он, что иметь он мог; Я сотворил его правдивым и честным, дал довольно сил ему – хоть и свободным, чтоб пасть он мог. Такими сотворил Я силы се эфира и всех духов – и тех, кто устоял, и тех кто пал. Кто устоял, тот устоял свободно, и столь же был свободен тот, кто пал. Не будь они свободны, что могло бы свидетельством достаточным служить их искренней привязанности, твердой их верности, любви их непритворной?» По великой и безграничной премудрости Своей предвечный Господь предвидел возможность грехопадения Адама и Евы, и вознамерился спасти человечество и весь земной мир, ниспослав Своего Единородного Сына, искупить их грехи и даровать каждому человеку возможность спасения. В ярких поэтических образах Мильтон описывает как Сын Божий воздает хвалу Богу Отцу за то, что Он явил справедливость вместе с милосердием, и добровольно соглашается воплотиться, дабы пострадать ради спасения рода человеческого и явить беспримерную любовь в мире, лежащем во зле. В книге двенадцатой «Потерянного Рая» поэт излагает крайне сомнительную с позиции догматического и нравственного богословия концепцию «счастливой вины»: «О благость без конца, без меры благость! И это все добро произойдет из зла, и зло в добро превратится! Я начинаю, право, сомневаться – жалеть ли мне, что грех я совершил, иль радостью проникнуться, что это к тем большему лишь привело добру…». Во-первых благой Бог никогда не использует зло как средство для достижения Своих целей, иначе Он был бы зависим от враждебной Ему силы, что противоречит Его всемогуществу и благости, ибо и цели и средства у Бога святы и непорочны; во-вторых из зла никогда не может выйти благо, ибо зло противно благости Вседержителя и Его замыслам; в третьих Сам Господь в поэме Мильтона говорит о согрешившем Адаме: «потеряв добро, он приобрел лишь зло; стократ счастливей он был бы, если б был доволен знаньем добра, а зла бы вовсе он не знал», что развенчивает концепцию «счастливой вины» Адама, характерную для католичества и некоторых протестантских сект. Богослов Владимир Лосский, в полном согласии со Священным Преданием, писал, что если бы Адам не пал, то он бы жил Духом Божием, ступенью за ступенью восходил к духовному совершенству, уподобляясь небесным Ангелам, а потом – Создателю, в конечном счете, осуществив свое высшее предназначение – достигнув обожения. Многие страницы «Потерянного Рая» щедро наполнены поэтическими перлами достойными Гомера, Шекспира и Кальдерона, и величественными молитвенными гимнами, не уступающими, по красоте слога и глубине богословской мысли, лучшим песням «Божественной Комедии», воспевающим предвечного и всемогущего Небесного Царя – Создателя всего сущего, в неприступном свете славы восседающего на незримом престоле выше ярчайших звезд вселенной:
Пел каждый Ангел, каждый голос дивно
С мелодией чудесно сочетался –
Так велико согласье в Небесах.
Всего первей Тебя они воспели,
Небесный Царь, Предвечный, Всемогущий,
Бессмертный, Неизменный, Бесконечный –
Тебя, Создатель сущего,
Источник света, в дивном блеске славы
Незримый на престоле недоступном!
Когда, смягчая несравненный блеск,
Ты облаком, как храмом, окружаешь
Сверкающий лучами Твой престол
И затемняешь риз Своих сиянье,
Ты все же ослепляешь Небеса:
Светлейшие из светлых Серафимов
Приблизиться к престолу не дерзают
И закрывают крыльями глаза.
Но уже в величественной поэме «Потерянный Рай» со всей очевидностью видна ахиллесова пята всего поэтического богословия Джона Мильтона – насквозь еретическая христология, еще более отчетливо проявившаяся в его поэме – «Возращенный Рай», в центре которой сюжет из Евангелия об искушении Иисуса Христа в пустыне. Долгое время поэтический эпос Мильтона считался ортодоксальной богословской поэмой, «второй книгой по значимости после Библии», но Бог Сын представлен в его произведении ниже Бога Отца по Своему величию и совершенству, в их Божественной беседе о судьбе Адама и вселенной не участвует Святой Дух, и Ангелы ничего не знают о Святой Троице. Для христианского сознания сцена возвеличивания Сына Божиего на небесах, кажется неуместной, ибо все Лица Святой Троицы единосущной и нераздельной от вечности равны по Своему Божественному достоинству. В книге третьей «Потерянного Рая» есть стихи, содержащие догматически истинное учение о Сыне Божием: Христос есть Свет, пребывающий от вечности в непреступном свете Божества, Он – излиянье несотворенной Сущности, Им и через Него были сотворены небо и земля, Он совечен Богу Отцу и Его Святому Духу, в Его деснице царский скипетр, Он – Царь вселенной и Спаситель мира, истинный Богочеловек, воплотившийся и непорочно рожденный по Своему человеческому естеству от Духа Божиего и Девы Марии, но в этом же фрагменте поэмы Мильтона есть строки, из-за которых поэта можно заподозрить в арианстве, ведь в них утверждается сотворенность Сына Божиего: «…Затем они Тебя воспели громко, Тебя, Кто создан прежде всех созданий, Единородный сын, подобье Бога, в чьем видимом лице, без крова туч, узреть Себя дает Отец Всесильный, Которого иначе ни одно из всех созданий мира зреть не может…». Эти строки напоминают ересь Ария, учившего, что «было время, когда Сына не было», ибо Он сотворен из ничего во всемогущей воле Бога Отца, и ни в чем не подобен Творцу Своему, не обладая ни Его могуществом, ни премудростью, ни предвечным бытием. По православному вероучению Христос – Бог Сын по предвечному Существу Своему, Он совечен Богу Отцу и Богу Святому Духу, Он – Ипостасная Сила и Премудрость Божия, сияние славы и Слово Отца Вседержителя, высота величия Его неизмерима, а любовь – безмерна, Он пришел на землю и воплотился – Слово стало плотью, возвестил людям заповеди Евангелия и искупил грехи человечества на Голгофе, сошел в преисподнюю и победил смерть, воскрес из мертвых и вознесся на горние небеса, чтобы воссесть одесную Бога Отца и ходатайствовать о ниспослании Святого Духа, образовавшего новозаветную Церковь со всеми ее догматами и таинствами. Для Ария Христос не Бог по предвечному Существу Своему, а высшее творение Бога Отца, Он превыше всех в тварном мире, но все-таки сотворен и не равен Отцу, не является Богом. Можно согласиться с епископом Томасом Ньютоном, писавшим, что, несмотря на некоторые симпатии Мильтона к арианству, многие места в его поэмах опровергают арианскую ересь, ведь в них Христос именуется Богочеловеком, явившем в Себе образ и славу Бога Отца, чего никогда бы не сказал Арий. В сочинениях Мильтона я нахожу вдохновенную и пламенную молитву Святой Троице, утверждающую истину единосущия Отца, Сына и Святого Духа, запечатленную в Священном Писании: «О Ты, Который восседаешь в недосягаемой славе и могуществе, Отец Ангелов и людей! И Ты, Царь Всемогущий, Искупитель заблудшего стада, природу которого на Себя принял – Ты, невыразимая и бессмертная Любовь! Наконец, Ты, третье Лицо бесконечной Божественной Сущности, Дух-просветитель, радость и утешение всякого существа! Воззри на несчастную, доведенную до последней крайности, до последнего издыхания Церковь! Не дозволяй епископам окружить нас еще раз мрачным облаком адской тьмы, через которое до нас не достигает более солнце Твоей истины, где мы утрачиваем навсегда возможность утешения и никогда не услышим пения птиц Твоего утра!.. Явись же нам, о Ты, держащий семь звезд в деснице Твоей, утверди избранных пастырей Твоих, согласно их чину и древнему обряду, чтобы они могли совершать богослужение перед очами Твоими». В поэтическом богословии Мильтона нет отрицания догмата Святой Троицы, но присутствует оригеновский субординационизм – учение о том, что хоть Бог троичен в Лицах и един по Сущности, но по Своему Божественному величию Бог Отец выше Бога Сына, Который есть лишь Ипостасная проекция Божественных свойств Отца – Его могущества, премудрости и благости, а Святой Дух по Своему Божественному достоинству ниже не только Бога Отца, но и Бога Сына. Это учение Оригена о Святой Троице, именуемое субординационизмом, было отвергнуто святой Церковью, ибо каждая Божественная Ипостась равна по Своему Божественному совершенству и достоинству двум другим Ипостасям, являясь всецело Богом. В величественных поэмах Мильтона с их изощренным богословием, по сути, возрождается давно забытое учение александрийского философа и экзегета Оригена со всеми его догматическими заблуждениями, и это надлежит понимать православному читателю «Потерянного Рая» и «Возвращенного Рая».
После краткого богословского экскурса, необходимого для понимания творчества Мильтона, можно обратиться к анализу художественной композиции и философскому осмыслению поэмы «Возращенный Рай», по эпической мощи и силе вдохновения во многом уступающей «Потерянному Раю», но столь же значимой в истории мировой литературы как «Жизнь есть сон» Кальдерона, «Каин» Байрона и «Страдания юного Вертера» Гете. После крещения, когда небеса разверзлись над Спасителем и глас отца нарек Его возлюбленным Сыном, Дух Святой приводит Христа в пустыню, где дьявол будет искушать Богочеловека. Среди песков пустыни Христос предается воспоминаниям о детстве – о том, как ум Его стремился к знанью, а сердце желало всеобщего блага и счастья. Он мечтал избавить народ еврейский от римского владычества, и думалось Ему, что Его миссия – восстановить святую истину на земле. Изучая закон Божий, и внимая наставленьям Богородицы, Христос понимает, что Его назначение – покорять сердца людей Богу и вразумлять заблудшие души, и даже более того – Он есть Тот, о Ком предвещали все пророки Ветхого Завета. Мильтон изображает, как Иисус Христос сорок дней провел в уединении, погруженный в глубокие раздумья о Своем предназначении, а после перед Ним является дьявол, предлагающий совершить чудо и обратить камни в хлеба. Но Сын Божий узнает Сатану и остается непреклонен перед искушением, отвечая лукавому: «Не сказано ль в Писанье что не единым хлебом человек бывает жив, но словом, исходящим из уст Творца? Не манной ли Господь здесь праотцов Израиля питал? Все сорок дней без пищи и питья был на горе Хорива Моисей, и сорок дней в пустыне Илия, подобно Мне, без пищи оставался. Зачем же ты, когда тебе известно, Кто Я, как Мне известно о тебе, пытаешься ввести Меня в соблазн?» Коварный Сатана вновь пытается соблазнить Христа яствами, богатствами и царской властью, но Сын Божий отвергает соблазны и выше всех земных благ ставит Богопознание, духовную мудрость и свободу от страстей и страха: «Ты говоришь о царстве? Но его, как золото, равно Я презираю. Блестящая по внешности корона является из терния венцом. Опасностей немало и тревог несет с собой монархам диадема, которые на плечах выносить обязаны всю тяжесть государства: в том состоит обязанность царя, достоинство его и добродетель со славою. Но кто и над собою сами царит, страстями управляя, желаньями и страхами своими, лишь только тот – воистину монарх!.. Вести народ из тьмы духовной к свету, к познанию и почитанью Бога – не выше ли подобная задача, чем царское достоинство и власть?» Безуспешными остаются и все попытки дьявола искусить Спасителя мирской славой и почестями князей мира сего, ибо Господь ищет не земных сокровищ, царского владычества и ничтожного блеска суетной славы, но свободной хвалы признательных и любящих сердец, видя в народе не жалкое стадо и пестрый сброд, а собрание уникальных личностей, каждая из которых – произведение премудрости и любви Создателя. Упорствуя в искушениях, Сатана открывает Христу вид столицы Римской империи, показывает разврат ее властителей, заботящихся лишь о наслаждениях, и обещает посадить обетованного Мессию на престол римских кесарей, но Богочеловек отбрасывает прочь мысль о мировых царствах с их скоротечной славой, взыскуя преображения душ человеческих. Понимая, что царский венец не манит Христа, искуситель демонстрирует Его взору всю славу Афин и всех эллинских мудрецов – Сократа, Платона, Аристотеля и всех иных величайших мужей Древней Эллады, все искусство и музыку, всю гармонию стиха, идущую от Гомера. В ответ дьяволу, Сын Божий возвещает, что все эти великие мудрецы не имели истинного понятия о Боге, душе, смысле жизни, грехе и искуплении, что же до музыки и гармонии эллинских стихов, то Христос говорит, что их невозможно сравнить с песнопениями Псалтыря и боговдохновенными писаниями пророков. Наконец, Архивраг предлагает Спасителю броситься с кровли Иерусалимского храма, дабы доказать Свою Божественность, но Иисус возражает Сатане: «Не искушай Господа и Бога твоего». С этими словами посрамленный Сатана исчез, и Ангелы небесные воспели славу Сыну Божиему, преодолевшему все искушения и одержавшему победу над искусителем. Образ Христа в поэме «Возвращенный Рай» конечно не каноничен, ведь поэт наделил Его многими чертами своего характера: будучи ребенком, не любил Я детских игр, Мой ум стремился к знанью, к общественному счастию и благу». Надо сказать, что в изображении Мильтона Христос по Своему человечеству, воспринятому от Девы Марии, не всеведущ: «влечет неведомая сила Меня сюда, в пустыню – для чего? Не знаю Я и этого быть может, не должен знать. Пути Свои Господь откроет Мне, когда настанет время». Всеведение и премудрость – это вечные свойства совершенного ума Божиего и ими обладает каждая Ипостась Святой Троицы. Но некоторые богословы в протестантизме и католичестве, и даже в Православной Церкви – митрополит Иларион Алфеев и профессор Осипов, архимандрит Рафаил Карелин и протоиерей Геннадий Фаст, опираясь на слова в Евангелии от Луки: «Иисус же преуспевал в премудрости и в возрасте и в любви у Бога и человеков» (Лк.2:52), и на ответ Христа ученикам Своим о том, когда настанет конец времени: «О дне же том или часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» (Мк.13:32), пришли к мысли, что человеческий разум во Христе Богочеловеке не имел всеведения Божиего, но возрастал в премудрости и знании с летами. Но если бы Христос не был всеведущим, то о Нем не было бы сказано в Священном Писании как об истинном Боге «в Котором сокрыты все сокровища премудрости и ведения» (Кол. 2:3). По учению Православной Церкви существует перихоризис – взаимопроникновение свойств двух природ, заключенных в единой Божественной Личности Иисуса Христа – нетварные энергии Его Божества пронизывают, освящают и преображают Его человечество – во Христе человеческое естество обожено. На основании этого преподобный Иоанн Дамаскин учил, что «Божество Христа обогатило Его человеческий разум всяческим ведением». И по умозаключению преподобного Максима Исповедника: «Сын Божий знал все вещи, и по этой причине Его человечество, не по природе, но по единению с Логосом знало их. Ибо подобно тому, как раскаленное в огне железо имеет все свойства огня – ибо горит и жжет, – хотя по природе не огонь, но железо, так и человечество Господа, по единению с Логосом все знало, и все, что подобает Божеству, в нем было явлено». Во Христе человеческий ум приобрел Божье всеведение – духовно преобразился и освятился, сделался совершенным. Во Христе Божественный Логос соединен с человеческим умом неслитно, неизменно, нераздельно и неразлучно, и когда Господь сказал, что о тайне последних дней не знают ни Ангелы небесные, ни Сын, то Он произнес это от лица всего человечества – никто из сынов человеческих не сможет постичь эту неизъяснимую тайну Божию – тайну конца времен и Страшного Суда. Что же касается строк из Евангелия от Луки о преуспевании Христа с возрастом в премудрости и любви, то и евангельский сюжет о том, как Отрок Иисус явил старцам у храма в Иерусалиме Свою несравненную мудрость и знания, и рассуждения Иоанна Дамаскина в «Точном изложении православной веры», свидетельствуют, что Христос и по Его предвечному Божеству и по воспринятому Им человечеству, освященному Божественными энергиями – премудр и всеведущ: «Говорится же, что Христос преуспевал премудростью, и возрастом, и благодатью (Лк. 2:52), увеличиваясь возрастом, а через увеличение возраста обнаруживая находившуюся в Нем мудрость, а кроме того, преуспеяние людей в мудрости и благодати и исполнение желания Отца, то есть и Богопознание людей, и спасение их считая Своим собственным преуспеянием и повсюду присваивая Себе то, что было нашего. А те, которые говорят, что Он преуспевал мудростью и благодатью, принимая как бы увеличение их, полагают, что соединение произошло не с начала бытия плоти, и не почитают соединения как ипостасного, но, следуя бессмысленному Несторию, ложно рассказывают о соединении относительном и простом вселении, «не разумея ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают» (1 Тим. 1:7)». Когда я размышляю об образе Христа Богочеловека из поэмы «Возвращенный Рай», в Котором воплотились все нравственные идеалы Мильтона, мне невольно вспоминается картина Ивана Крамского «Христос в пустыне» – этот «философский трактат в красках», где изображен Спаситель, может и далекий от церковной традиции, но выражающий видение художника. В центре картины – одинокая фигура Иисуса Христа, сидящего среди каменистой пустыни в глубоких и горестных раздумьях, уже исполненного «готовностью сделать первый шаг на каменистом пути, ведущем к Голгофе». Трагическая фигура Христа, словно прозревающего все многоскорбные события страстной седмицы – моление о чаше в Гефсиманском саду, предательство Иуды, поругание и осмеяние у Пилата, крестный ход на Голгофу, распятие и Свою мученическую смерть на Кресте – монументальна, и напоминает колосса, возвышающегося до небес, пред Которым весь видимый мир необычайно мал. Земной мир мал в сравнении с Богом и душой человека, ибо она сама – целый мир. Задумчивый взгляд Христа и скрещенные пальцы рук, приковывающие к себе внимание зрителя, свидетельствуют о Его сосредоточенности и отрешенности от сует мира сего, о величайшем напряжении мыслей и чувств, а босые ноги Спасителя, израненный от хождения по острым камням, возвещают о жертвенной миссии Агнца Божиего, берущего на Себя грехи мира. Но если настроение картины «Христос в пустыне» элегическое, а образ Спасителя глубоко драматичен в изображении Крамского, то в поэме Мильтона образ Христа Богочеловека – величествен и героичен, напоминает могучую и несокрушимую скалу, о которую бессильно разбиваются все бушующие волны дьявольских искушений. Поэма «Возвращенный Рай» – это богословских трактат в стихах, написанный по мотивам сюжета из Евангелий от Луки и Матфея, повествующих об искушении Иисуса Христа в пустыне, религиозно-нравственная драма о победе Спасителя над Сатаной, во многих местах перекликающаяся с книгой Иова и отвечающая наиболее животрепещущим философским размышлениям английского поэта и богослова.
Драматическая поэма «Самсон-борец» – это последнее произведение Джона Мильтона, его лебединая песнь, подводящее итоги его жизни и творчеству, всем его духовным исканиям и философским раздумьям. Художественное своеобразие этой поэмы заключается в том, в отличие от Шекспира и большинства драматургов Нового времени, для которых образцом драмы была римская трагедия в манере Сенеки, Мильтон обратился к древнегреческим трагикам и взял за образец их трагедии. Размышляя о драматической поэзии, она будет писать: «Трагедия, если писать ее так, как писали древние, была и есть наиболее высокий, нравственный и полезный из всех поэтических жанров. Аристотель полагает за ней способность пробуждать сострадание, страх и ужас, и тем самым очищать душу от этих и сходных с ними аффектов, то есть смягчать ее должным образом…» Жанр трагедии высоко ценили Цицерон и Плутарх, приводящие цитаты из трагических поэтов, чтобы придать красоту, отчетливость и убедительность своим мыслям, сделать свои рассуждения более высокими. По утверждению Мильтона сам апостол Павел не чуждался античной культуры и не посчитал кощунством включить в текст Священного Писания известный и правдивый стих Еврипида – «худые сообщества развращают добрые нравы» (1 Кор.15:33). Святитель Григорий Богослов любил философию и искусство, он и сам был поэтом, написавшим трагедию «Христос Страждущий». В предисловии к поэме «Самсон-борец» Мильтон настойчиво и рассудительно поясняет, что «Эсхил, Софокл и Еврипид – три поныне непревзойденные трагические поэты и наилучшие учителя для тех, кто пробует силы в этом жанре». В основе сюжета своей драматической поэмы он взял историю из Ветхого Завета о могучем Самсоне, коварно обманутом красавицей Далилой, взятом в плен филистимлянами и ослепленном. Внимательный читатель сразу поймет, что выбор Мильтона далеко неслучаен, ведь на образе Далилы не могли не повлиять драматические перипетии с его первой женой-роялисткой – Мэри Поуэл, а незавидная участь Самсона – ослепленного и оставленного в живых на потеху торжествующим врагам, находит явные аналогии с жизнью самого поэта, его неудачами в безуспешных попытках просветить народ, и постигшей его слепотой – самым мучительным и страшным несчастьем. Разве на закате своих земных дней Мильтон не мог бы воскликнуть словами Самсона: «Мой дух надломлен, не сбылись надежды, всем естеством я от себя устал. Прошел стезею славы и позора я до конца и ныне твердо знаю: уже недолго отдыха мне ждать»? Библейский сюжет этой трагедии – философская притча и собрание аллегорий, скрывающих жизненную драму самого Мильтона, те отчаянные сомнения в своем призвании, мученические размышления о вечных вопросах, нареченных впоследствии Гейне – «проклятыми», те экзистенциальные муки и думы, что захватывали его ум, душу и сердце до последних дней земного существования. В этом смысле Джон Мильтон – религиозный экзистенциалист, а его Самсон-борец – это не символ народа, борющегося за свободу и разрывающего цепи рабства, а лирический герой – проекция внутреннего мира поэта, литературный портрет его души и ее духовного состояния. И здесь я могу полностью согласиться с высказыванием Игоря Гарина: «Мильтон стал явлением мировой литературы не потому, что выразил страсти и чаяния революционной эпохи, но потому, что проник в экзистенцию человека». Заключенный в темницу, полуживой, с померкшим светом в очах, Самсон не утрачивает веры в Бога, понимая, что «грех роптать на Провиденье, преследующее, быть может, цели, умом непостижимые», но осмеянный, поруганный и всеми презираемый, он вынужден признать – жизнь его есть «затменье без просвета и надежды на возвращенье дня!» Из уст великого война, некогда голыми руками разорвавшего самого грозного зверя – разъяренного льва, вырывается вопль отчаяния: «Так неужели я, Божий назорей, для подвига предызбранный с пеленок, взращен был лишь затем, чтоб умереть слепым рабом и жертвою обмана, вращая жернов под насмешки вражьи и силу, что Творец мне даровал, как подъяремный скот на это тратя? О! при столь дивной силе пасть так низко!..» Эти строки напоминают мне ночное раздумье Печорина перед дуэлью с Грушницким из «Героя нашего времени» Лермонтова, также чувствовавшего в душе силы необъятные и цель высокую, но так и не осуществившего ее, прожившего многие годы жизни без оправдывающего ее смысла. Жизненная драма Самсона заключается в потери смысла жизни и утраты веры в свое предназначение: он знал – Господь избрал его для избавления Израиля от филистимского ига, но теперь, когда он ослеплен и сам средь узников томится в цепях, вращая огромный жернов, потеряв былые силы – великий дар Божий, как он может исполнить предначертанное свыше? Читая произведения Мильтона надо помнить, что он искусный символист: вращение огромного жернова – это наша жизнь, проходящая в суете мирской, узник Самсон – дух человека, прикованный к заботам земного мира, потеря зрения – утрата духовной мудрости, знания своего назначения и смысла жизни. Все сцены этой драмы – отражение той духовной борьбы, что разворачивается в сердце Самсона – борьбы веры и неверия, надежды и отчаяния, а главный герой ее – душа человеческая, томящаяся как узница на земле, где счастье непостоянно, горе – неимоверно, а смерть – неизбежна: «Нет, лишь душа того, чье зренье отнято – подлинно узница, замкнутая в ночи телесной, коей скончанья нет, ибо внешний не может свет вспыхнуть там, где навек внутренний свет померк». Величайшая мука Самсона – это чувство Богооставленности, доходящее до отчаяния, которое без сомнения в страшные часы испытывал и сам Мильтон. Несчастный слепец, брошенный в темницу, не знает Божьей воли о себе, не понимает сокровенный смысл происходящего, и лик Господень скрыт от его померкших очей. Земная судьба человека трагична и полна несчастий, горестей и бед, но даже в состоянии поверженного раба, опозоренного и бичующего себя самого, Мильтон назидает нас не отчаиваться и не падать духом. Когда немощный старик Маной – отец Самсона, входит в темницу и с ужасом видит своего искалеченного сына, которому ранее мир не видел равных в величии, то он не в силах сдержать душевного волнения и самых горьких вопросов, обращенных к небесам: «О, страшное паденье! Неужели передо мной Самсон непобедимый, по силе равный Ангелам, гроза язычников, в чьи города входил он, отпора не встречая; тот, кто прежде, один с собою войско заменяя, на вражью рать кидался и кого сегодня на длину копья к себе трус не подпустит. О, сколь неразумны мы, веря в наши силы! О, сколь часто то благо, о котором просим мы, оказывается проклятьем нашим! Бесплодности стыдясь, я о потомстве молил Творца, и у меня родился сын – да какой! – сородичам на зависть. Но кто из них судьбою поменялся б со мной теперь? О, для чего Господь мне внял, взыскав меня безмерным счастьем? Зачем Его щедроты нам желанны, коль скоро, словно жалом скорпион, нас каждый дар Его язвит бедою?» Но поверженный Самсон являет благородство духа и в ответ на многоскорбную речь отца своего, просит его не роптать на Бога, ибо он сам на ложе брачных наслаждений открыл тайну своей силы изменнице Далиле, прельстившись ее красотою. О днях обманчивого счастья, проведенных с Далилой, заключенный в темницу герой вспоминает с горечью, как о времени пагубных страстей, осквернивших его душу и взявших вверх над разумом, ибо, будучи подобен Богу, он прельстился чувственной красой земной женщины, и это погубило его. И неслучайно о красе Далилы – содомской красоте, соблазняющей и искушающей, отвращающей от правды и высшего служения Богу, хор в трагедии Мильтона поет: «Как властна красота! Пусть даже ей уже не воскресит любовь былую, нас все равно она, как встарь, волнует, и мысль о ней мы отгоняем прочь лишь с тайным сожалением и болью». В темницу к Самсону, скованному цепями, приходит филистимлянский воин Гарафа в полном вооружении, и, насмехаясь над слепым героем, от которого отказался даже народ иудейский, надменно заявляет: «На Бога, каков бы ни был Он, не уповай. Ты Им забыт, от племени отторгнут и предан в руки недругов, которым позволил Он лишить тебя очей и заточить в тюрьму, где ты вращаешь с рабами и ослами вместе, жернов и где твои воинственные кудри тебе без нужды. Нет, ты не противник для воина, которому невместно меч благородный пачкать об того, с кем ножницами справится цирюльник». На издевательства Гарафа, осмеянный Самсон отвечает покаянным признанием собственной вины, верой в справедливость кары Господней, что постигла его, и вызывает своего обидчика на смертный бой, дабы показать ему силу Божию, не оставившую навсегда героя Израиля. В сцене разговора Самсона и Гарафы, Мильтон изображает моральную победу силы правды и духа над эмпирически торжествующим злом со всем блеском его мимолетного величия и воинской славы. Наступает час последнего испытания Самсона – его призвали, как раба, явиться на праздник в честь вражеского божества – Дагона, и на потеху филистимлянской знати, сделаться шутом. С духом непокорным богохульному приказу, он отправляется на самое страшное поругание и на величайший подвиг своей жизни – избавление Израиля от ига филистимлян, обрушивая кровлю храма во время празднества, и погребая вместе с собой весь цвет филистимлянской знати. Вся поэма Мильтона насквозь проникнута пафосом христианского стоицизма – готовностью человека, сохранившего в сердце своем веру в Бога и надежду на Него, противостоять всем превратностям судьбы, бороться до конца и жертвовать собой – не только ради народного блага, счастья будущих поколений, высокой идеи, ставшей смыслом жизни, но прежде всего – ради Бога и достоинства личности, являя необоримую силу духа и характера в уничижении, и в этом смысле плененный Самсон выступает как ветхозаветный прообраз страдающего Иисуса Христа. Драматическая поэма «Самсон-борец» – это философская трагедия, в центре которой – вопрос о Промысле Божием и благости Творца – «можно ли верить в любящего Бога и Его Провидение, когда в мире торжествуют злодеи, а праведники страдают?». Нет ничего удивительного в том, что мильтоновский Самсон терзается печальными раздумьями Екклесиаста и претерпевает душевные и духовные муки Иова, но не желает отрекаться от веры в Бога и надежды на милость Провидения:
В конце концов, хотя сомненья
Мы и питаем в нем подчас,
Всеведущее Провиденье
К благой приводит цели нас.
Считал Самсон, что лик Свой гневный
Скрыл от него навеки Бог,
Но минул миг, и гибели плачевной
Герою Газу он обречь помог,
И стал могилой град надменный
Для тех, кто шел на торжество,
Так отомстил Творец вселенной
Гонителям избранника Его
И снова возвратил покой блаженный
Сынам народа Своего.
Джон Мильтон был щедро одарен Всевышним величавой наружностью, проницательным умом философа, огромным поэтическим дарованием и сердцем, любящим свободу и правду и ненавидящим рабство и ложь. Душу этого великого поэта сравнивали с морем – то умиротворенным в момент заката, то грозным во время бури, обрушивающей разъяренные волны на скалы, но всегда – величественным. И если мы глубоко вчитаемся в лучшие страницы его монументальных поэм, элегий и переложений Псалмов, то не только будем охвачены мощью его поэтического вдохновения, но и потрясены глубиной мысли – бесценными жемчужинами богословской мудрости актуальной и для человека нашего времени. Мильтон творил для вечности, и он – вечный спутник для всех, кто любит искусство и чья мысль бьется над разрешением вечных философских вопросов, мучивших Иова и Соломона, Сократа и Платона, Данте и Микеланджело, Байрона и Лермонтова, Достоевского и Соловьева. Поэтическое богословие Мильтона не свободно от нареканий и имеет много уязвимых мест для критики с позиции православной догматики – взять хотя бы оригеновский субординационизм в понимании Святой Троицы, отрицание всеведения Иисуса Христа, типично протестантское пренебрежение Священным Преданием, но вместе с тем поэт восторгался античной драмой и ее героической искренностью, прекрасно знал древнегреческую философию, схоластику и многое из патристического наследия Церкви, а его поэмы – во многом непревзойденные произведения искусства, проникнутые библейским колоритом и пламенной религиозностью. Даже в политических трактатах своих Мильтон пользуется языком, страстями и образами, заимствованными из Священного Писания, ибо он – просвещенный христианский гуманист, защищающий свободу и ищущий не собственной славы и всенародного признания, а похвалы от Бога. Никогда не вожделея в сердце своем мирской славы, Мильтон стал почитаться поэтом равным Гомеру, Данте и Шекспиру, а его поэмами восторгались Байрон, Шелли, Гете и Пушкин. Все великие поэты имели свой особый стиль, и творения Мильтона – уникальны в своем роде, они отличаются музыкальностью и многомерностью, аллегоричностью сюжета и возвышенностью языка, монументальностью образов и сцен, сочетаемостью лирики, драмы и эпоса, художественно раскрывающей всю безмерность и величие духовной жизни, простирающейся от мрачных бездн преисподней до сияющих небесных сфер. Даже Элиот, критикующий литературный стиль Джона Мильтона, соглашался с тем, что он – мастер белого стиха, а его поэтический язык – уникален и не может быть сымитирован. В произведениях Мильтона ощущается не только великий ум мудреца, нравственная стойкость религиозного проповедника и поэтическое дарование, но и шекспировская сила характеров и страстей, космический размах внутреннего мира героев, соответствующий содержанию его грандиозных поэм. Не многие поэты столь глубоко проникали в душу своих героев и столь эпично изображали их внутренний мир, как это сделал Джон Мильтон – виртуоз психологической драмы, поэт и богослов, творец грандиозной христианской эпопеи, по глубине и силе равной «Божественной Комедии».