Эй, Санёк, Санчо, вставай давай! Чё развалился, блин, как тюлень и дрыхнешь!
Он нехотя перевернулся и тихонько попытался открыть глаза. Один, вроде бы приоткрылся. Перед ним, склонившись стояла Нинка, лицо её выражало негодование и испуг одновременно, она трясла его за ворот, и продолжала выкрикивать, чего-то неразборчивое и труднопереводимое на человеческий язык.
- Ну чё те, дура! Чего спозаранку орёшь! Крыс щас всех перебудишь!
-Ты это, подмимайся, Саш, не успеем, там сегодня ночью на Талалихина в двух кабаках сабантуй был, наверняка чёнь-ть в кормушку сбросили.
- А ты почём знаешь? Шлялась опять?
- Да не, разведка донесла. У тя курить есть? Давай не ныкай, делись. Он сделал движение назад, и порывшись в груде тряпья, сложенного поверх труб, выудил оттуда несколько крупных "бычков".
- На, травись, на здоровье,
от сердца отрываю, из своей личной коллекции.
Нинка достала из кармана засаленного, почти чёрного от грязи и копоти тулупа, розовую чистую зажигалочку и прикурила. Едкий дым сразу же повалил ей в глаза, и она утерев их рукавом быстро-быстро заморгала.
Было ей на вид лет сорок, а кому-нибудь могло показаться, что и больше, но по правде недавно исполнилось тридцать два. Годы безотрадного детства, проведённые в одном из детских домов, а потом и последующее взросление в притонах и на улицах среди таких же несчастных как она наркоманов и алкоголиков, наложили глубокий отпечаток боли и измождённости на её совсем недурном и некогда очень милом лице, состарив на годы. А в её когда-то светлом, лучистом взоре, светившемся юношеской надеждой и девичьей нежностью, несмотря на суровую деддомовскую реальность, теперь читалось одно: безысходность, потухшая, потерянная надежда и глубокое отчаяние. Хотя она, конечно, часто была и весела, особенно когда удавалось насобирать на бутылку и вместе с Сашкой или еще с кем придётся, основательно набраться. Шесть лет назад, он подобрал её замерзающую и обессиленную от голода, на Новорязанке, недалеко от трёх вокзалов, приволок к себе, согрел, скормив ей последние на тот вечер хлебные горбушки с просроченным паштетом. С тех самых пор, Нинка так и осталась жить с ним здесь, на задворках Южнопортовой промзоны, на территории какого-то разрушенного завода, в коллекторе теплотрассы. Периодически она куда-то пропадала, иногда, на несколько дней, но потом всё равно приходила назад, бывало что и с деньгами или кое-какими продуктами.
Он привстал с лежанки и медленно, помогая обеими руками, спустил больную ногу.
-Нин, обожди, ты говоришь на Талалихина? Там наверняка уже Колька с друганами прошёлся, их же территория.
-Да говорю тебе ё.... ты балбес, лежит там, я только оттуда сейчас, сложить было некуда, я чё те в шапке понесу что-ли? Назад, вон автобус поймала и быстрёхонько прилетела сюда.
Он привстал, и изо всех сил потянулся вскинув над собой руки, в глазах немного потемнело, а в голове отозвался противный звон, который вскоре прекратился. Потом его взгляд упал на трубы, на разорванные ватники лежавшие на них годами, на единственную лампу на противоположной стене, довольно яркую, ведь сам специально её раздобыл, на 60 ватт, потом снова на трубы, которые вскоре, заворачивая вправо, уходили в неизвестную даль, куда не доставал свет лампы и темнота, из серой пелены, постепенно сгущаясь, превращалась в беспросветную черноту.
- Ладно, пошли
Поднявшись несколько ступенек по холодной, лестнице и отвалив железную крышку с ручкой и на петлях, первой, довольно легко и быстро выбралась Нинка.
- Санёк, ну где ты там, чё заснул что-ли?
Взвалив на себя старинный брезентовый рюкзак с пожелтевшими от времени и грязи пластиковыми контейнерами, он неспеша, вслед за ней оказался на поверхности.
Было еще темно, медленно, небольшими хлопьями сыпал снег, но казалось, что на улице теперь не так холодно, как было вчера. Где-то вдали пронзительным свистом пропищала электричка и они вдвоём с Нинкой то и дело придерживая друг друга,
пошли к белому забору, за которым метров через четыреста день и ночь, не смолкая, шумела Волгоградка.
Опустившись почти на четвереньки, они оба, отработанным приёмом пролезли под полуметровым зазором оставшимся между забором и землёй.
-Нинок, а ты чего всё-таки в такой дали делала, с утра не с.....мши?
Мы, ж вроде вместе уснули вчера, я помню.
-Да я с Колькой ушла, когда ты задрых, он к себе позвал, обещал винишком угостить, говорил, что нынче раздобыл "косарь" и теперь можно немного гульнуть. Вот я и перекантовалась у него до утра, я чё, дура что ли, ночью по морозу пьяная, назад километры махать.
Саша привык и воспринимал всё спокойно, да и кто она ему такая была, жена что ли в конце концов.
Они дошли до перехода, долго и изматывающе, будто издеваясь, горел красный светофор. Ну вот, наконец, через пять минут дали зелёный и они, пошли. Нинка бежала легко, чуть ли не вприпрыжку, то и дело оборачиваясь на него и нарочно делала вид, что крайне всем недовольна. Саша не мог бегать так как она. Больная, обмороженная нога, давала о себе знать и не позволяла быстро ходить, отзываясь при каждом шаге болью и тяжестью. Несколько лет тому назад, когда его ночью без сознания подобрала в каком-то дворе скорая помощь, ногу удалось спасти от гангрены и дальнейшей ампутации, и она со временем зажила, но травма оказалась тяжёлой и нога так и не сумела полностью восстановиться. Они почти уже перешли широченную Волгоградку, как перед носом у Нинки, проскочил како-то молодой наглец на икс шестой БМВ, и, набрав скорость, умчался в сторону центра, видимо спешил на пожар.
-Ты, ... с...а такая, шоб ты падла врезался!, оправившись от испуга, заорала вслед Нинка. Ты видел? Саш! Ведь такой раскатает и даже не заметит, тварь!
- Да видел, видел, чего я теперь тебе, за ним помчусь что ли?
Несколько минут они стояли на остановке, Нинка обшарила урну, нашла там две жестяные банки из под пива и запрокинув голову из одной, из них, влила в себя какие-то остатки.
-Саш не хош? Тут ещё на глоток есть.
-Нет, не хочу, пей сама, меня с утра и так тошнит.
Нинка допила, выцедив последние капли, бросила обе банки на лёд и хорошенько растоптав, сложила в большую клетчатую капроновую сумку, с которой практически не расставалась. Сбор жестяных банок, был для них двоих, основным источником пропитания. За этим занятием они почти каждый день проходили километры и если везло на урожайные места, то удавалось набить полные сумки жести, а значит, обеспечить себе пропитание на грядущий день, а иногда и два, да, возможно ещё и на бормотуху оставить, типа "Виноградного дня". После восьми с половиную лет, прожитых на улице бродягой, у Саши постепенно выработался иммунитет к алкоголю, а печень и почки пребывали в таком состоянии, что сам он уже махнул на себя рукой и каждый день, мысленно, встречал как последний. В отличие от Нинки, его уже практически ничего не брало, но алкоголь в этой жизненной ситуации,
всё равно являлся необходимым фактором для поддержания жизненных сил и как средство сопротивления простуде и инфекционным болезням.
-Нин, кончай топтать жестянки, вон тралик едет.
Троллейбус остановился, чуть проехав остановку и Нинка, первая заскочив в переднюю дверь, приложив, неведомо откуда взявшуюся у неё чью-то чужую социалку, обратилась хриплым, с надрывом, голосом к водителю:
- Слышь, будь добр, открой среднюю дверь инвалиду. Дверь открылась и Саша, вставая обеими ногами на каждую ступеньку, вскарабкался в троллейбус. Здесь находилось всего три пассажира и все они сидели спереди, и они пройдя в хвост, присели на самые последние сиденья и несколько минут молча ехали до своей остановки.
На улице Талалихина, за кафе "Бригантина", во дворе, у котельной находилась площадка, на которой под навесом располагалось несколько контейнеров для бытового мусора из близлежащих домов.
-Глянь Санчо, чего я тебе говорила, вот оно, здесь, смотри, чё хош бери и никто до сих пор вообще не позарился. Давай свои плошки сюды. Поверх множества пакетов с мусором, лежало три-четыре картонные коробки в которых, вперемешку находилось всё то, что было приготовлено и что не успели съесть за ночь гости кафе. Тут было и мясо с картошкой, облитое какой-то гадостью и рыба в кляре и куски каких-то пирожных и много чего ещё. Наполнили они несколько контейнеров и пошли прочь, уходя в сторону Калитниковской.
Ну что, Сашка, пируем сегодня, едрёнть! Во, слышь мне ж тут Колька две сотни подогнал, ну так, по старой дружбе, надо за "Виноградным" зайти в магаз.
-Знаю я вашу "старую дружбу", пробурчал Сашка, этот жлоб просто так и стакана не нальёт.
Купили они с Нинкой пару бутылок и пробираясь долго дворами и закоулками, вышли к Калитниковскому пруду, нашли свою лавочку у Кладбищенской ограды, разложили принесённую снедь, открыли бутылку и, поминутно запивая, принялись, есть всё то, что удалось сегодня собрать заранее припасёнными вилками.
-Слушай, Нинок, а ничего так, неплохо приготовлено, жалко только, что холодное, разогреть негде.
-Да, этот вот, как его, бефстроганоф, кажись, прям будто во рту тает, вкусно, блин! Откуда-то к ним подбежал коричневый лабрадор и, дружелюбно завиляв хвостиком, принялся их обнюхивать, а потом, учуяв еду, запустил морду в плошку, понюхал, и облизнувшись, сел и стал выжидательно на них смотреть, переводя взгляд то на него, то на неё.
-Ну, что тебе мой хороший! Не кормят, поди, хозяева, небось сухой дрянью потчуют, соскучился по мясцу, бедный ты мой мальчик. Саша заметил, как Нинкино лицо выражало при этом, какую-то неподдельную и искреннюю теплоту, ту, которую он видел однажды, когда она шесть лет назад, очнувшись у него в берлоге, пришла в себя и до неё дошло, что она осталась жива и ничто ей больше не угрожает, и тогда она вот ТАК посмотрела ему в глаза.
-Чарли, Чарли! Ко мне, сюда, беги скорей, давай! Лабрадор Чарли, будто извиняясь, наклонил голову на бок, резко вскочил и развернувшись на 180 градусов, поскакал к хозяину.
-Чарли, ты зачем пристаешь ко всяким бомжарам, ты чего заразу подхватить хочешь, глупый ты пёс!
День понемногу оживал, солнце взошло достаточно высоко и парк у пруда стал потихоньку наполняться гуляющими с колясками мамашами и папашами. Была суббота.
-Чё, Сань, давай откупоривай ещё одну, эх, б...... хорошо, ж позавтракали мы с тобой сегодня, правда, Саш? Ну, чего, б ты без меня делал?
Нинка, уже захмелела и принялась рассказывать какую-то байку о том, как они с Зойкой с Бауманской, нашли на улице телефон с большим красивым экраном и как Зойка сразу смекнула, куда его можно сдать.
-Ща, Нин, говорит, всё устрою, говорит, сдадим его в мастерскую к Сурену, тот за него больше "штукаря" отвалить должен и как Сурен отвалил им не одну, а целых пять "штук" и они вдвоём, довольные, купили нормальной, человеческой водки, взяли оливье и заливной язык и устроили себе праздник жизни.
Саша уже не слушал её, в голове медленно и неотступно возникали образы и воспоминания той далёкой и казавшейся уже неправдоподобной, обыкновенной, нормальной жизни, жизни, которую проживают большинство, так и не разобравшись толком в её великой цели и смысле, каждодневно набивая вкусной едой своё чрево, и услаждая себя чрезмерным отдыхом и ленью, воспитывают детей, желая им добра но, будучи сами неспособны творить по настоящему, что-то поистине доброе, своими руками выращивают их подобными себе.
Саша вспомнил, как восемь лет назад, подав на развод, от него ушла жена, ушла к родителям, взяв с собой двеннадцатилетнего сына, который, хотя и любил отца, но мать все-таки больше и поэтому, никогда не смел ей прекословить.
Потом были два месяца беспробудного пьянства, он потерял работу и однажды, когда сидел в баре, пропивая оставшиеся деньги, к нему подсели двое приятных молодых людей и угостив пивом, поведали о том, что есть один порядочный студент, их друг, который приехал в его родной Псков, учиться в аспирантуре и был бы непрочь снять комнату, в спокойном районе и с порядочными соседями. На том и сошлись. Месяца три всё шло хорошо, студент оказался и вправду, порядочным и тихим. Только потом снова пришли его те самые друзья, и под предлогом совместного празднования сданной сессии, напоили его до такой степени, что он самолично, не отдавая отчёта в своих действиях, подписал сфабрикованные бланки дарственной на квартиру. Вспомнил, как очнулся в полиции, без паспорта, без денег. Когда его отпустили, он сразу поспешил домой, но дверь больше так и не смог открыть, а на настойчивые требования, высунулась чья-то рука и ткнула ему в нос подписанные им самим бумаги.
Доказывать было нечего, дома больше не было, прописки тоже, ни денег ни работы, ничего. Родители его давно умерли оставив ту самую квартиру, которую он так легко и непростительно глупо потерял. Путь был один, в Москву, искать правды, искать лучшей доли, приспосабливаться к новой реальности. И столица, с множественными вариантами огромных возможностей и колоссальными денежными потоками, казалась ему единственным разумным выбором. Первое время, он жил в районе Трёх вокзалов, где достаточно натерпелся от местных, давно застолбивших эти места и не пускавших к себе чужаков. Но, наконец, одной зимой, оказавшись на Волгоградке, и ища убежище от холода, он набрёл на свою нынешнюю берлогу, да так и остался в ней жить, оставляя только на летний период, когда они с Нинкой перебирались в долину реки Сетунь, где в непролазном кустарнике, строили шалаш. Еще он вспомнил, что ему недавно исполнилось всего пятьдесят, но окружающие его воспринимали как седого, обросшего и отживающего свой век бродягу-старика. И еще, что он Степанцов Александр Кириллович, мастер на все руки и плотник, который сейчас не смог бы даже поднять топор.
-Нин, чего дальше то будем сегодня делать? Может до Таганки пройдёмся? Давно в центр не заглядывали.
Нинка взглянула на него с таким видом, будто он предложил ей вот здесь прямо сейчас пойти к пруду, раздеться и вдвоём занырнуть в прорубь.
-Сашок, ты чего-то, в последнее время, наверное того, да? На кого в этот раз хочешь нарваться?
-Это ты, вечно куда-то влипаешь, то менты тебя примут, то кто-нибудь из чужих отделает, за то, что на их территории ходишь стреляешь.
-Ну, конечно, ты у нас герой, гуляешь себе, баночки по помойкам ищещь, никого не трогаешь, никуда не попадаешь, наоборот радуешь окружающих своим изумительным амбре.
-Ладно, оба мы с тобой два сапога пара. Ты как хочешь, а я пойду, погуляю, нет у меня больше сил с тобой спорить. Ты только возвращайся вечером, не залипай нигде. Сигареты нужны? Он достал из внутреннего кармана, не по размеру большой, дутой куртки Яву, и протянул ей пару новых сигарет.
-Ну, насчёт того, что приду или не приду, ничего не обещаю, не знаю Саш. Как получится. Она взяла сигареты и одну тот час закурила, он тоже последовал её примеру. Они оба теперь силели молча, думая каждый о своём, Нинка больше не трещала, и о чём она задумалась в этот момент, лучше было и не спарашивать, если не хочешь нарваться на грубость.
Он встал со скамейки, взвалил рюкзак с баклажками и сказал:
-Пойду, потихоньку, бывай, Нинэ.
-Ауффидерзейн, мой прынц! Скатертью дорога. Она залилась своим хриплым смехом, поперхнулась, сплюнула и осталась здесь, допивать начатую бутылку и доедать оставшиеся ресторанные объедки.
Он шёл вдоль пруда, на другом его берегу, чуть позади, на конечной, стояли трамваи и Саша подивился, какими новыми и красивыми они стали с годами. Ведь могут же делать, если захотят, а может импортные? Кто его разберёт.
Когда он вышел на Абельмановскую заставу, было около девяти утра. Народ нескончаемым потоком ехал в Покровский монастырь, к Блаженной старице Матроне, а ещё люди готовились встретить Пасху и несли с собой на освящение
сумки и пакеты с Пасхальной трапезой: куличами, пасхами, яичками и многим другим сдобным и вкусным. Миновав монастырь, Саша шёл по Таганской улице. На всём её протяжении, начиная от монастырских ворот и вплоть до Таганской площади, стояли многочисленные нищие и попрошайки: на костылях и без, старые и не очень, в военной форме и в инвалидных креслах, кроме того, местами попадались цыгане с запеленованными младенцами на руках. Все они вопрошали о милостыни, желали проходящим мимо благословения Божьего и поздравляли всех с Праздником. Некоторые продавали свечи, у кого-то на раскладом столике стоял ящичек для пожертвований. Большинство из них блестяще исполняло свою роль голодных, униженных и обделённых жизнью, работая на негодяев, которые в нужное время, забирали у них почти всё подаяние. А люди, повинуясь зову милосердия и сострадания, всё равно подавали и подавали, даже понимая, что, возможно, их обманывают. Саше путь в это общество был заказан, это стало бы для него подобно самоубийству. Тем более он за всё время своего бродяжничества ни разу не протянул руки.
Показалась Таганка. Он долго пересекал её, переходя исходящие из её сердца, множественные улицы-лучи, простаивая по две минуты на каждом переходе. Наконец, Саша оказался на другой стороне и зашагал к набережной. Ещё часа полтора, он шёл по ней, попутно складывая в рюкзак с баклажками, найденные жестяные банки и, оставив позади Кремль и Храм Христа Спасителя, поднялся вверх по переулку и сел на лавочку в пустом скверике, у Зачатьевского монастыря. Раньше, он бывал здесь один раз, но уже не помнил когда. Он достал сигарету и закурил. В голове не было ровным счётом ничего: вакуум, полное отсутствие мыслей и чувств, болела нога, ему хотелось спать, и, стараясь пересилить сон, Саша на чём-нибудь решил сосредоточиться.
-Почему я всё ещё жив? подумал он. Ведь почти все, кого я встречал на своём пути за прошедшие годы умерли, все по разному. Женька чем-то траванулся, Серёгу кто-то убил два года назад, Лёха заболел и однады просто не проснулся. Почему не я, зачем я вообще сегодня здесь? Может я сам должен покончить с этим? Может вот, прямо сейчас дойти до реки, спуститься с набережной, нырнуть под лёд и дело с концом. Он закрыл глаза и ему почему-то представилась Нинка, как она ищет его, спрашивает Кольку с друзьями не видели, может где Сашку, а потом, по прошествии месяца, просто махает на всё рукой.
-Ну был, да и ладно, ну и сплыл, жизнь то продолжается.
В это время, кто-то присел на другой краешек скамеечки и зашуршал пакетами.
-Батюшка, не побрезгуйте, возьмите!
Тонкий, приятный мелодичный голосок, исходил откуда-то слева. Он открыл глаза и вскинув вверх усталый взор, увилел прямо перед собой, милое, нежное лицо, обрамлённое мягким кружевным платочком. Личико улыбалось, и от это улыбки, исходили искренность и доброта. Перед ним стояла молодая женщина и протягивала большой пакет, в котором что-то лежало.
-Возьмите, батюшка! Повторил приятный голосок, Во Славу Божию!
-А что это? Зачем? Мне? Он взял у девушки пакет, и приоткрыв, заглянул внутрь. Здесь был большой, нарядный, ярко украшенный пасхальный кулич, а по краям, как бы обрамляя его, лежали штук пять или семь разноцветных яичек, и всё это свеху было присыпано большой горстью шоколадных конфет.
-Кушайте на здоровье! - продолжала девушка, завтра Праздник Воскресения Христова! Не грустите, Бог любит нас и пришёл в этот мир ради нас, пострадал, умер и Воскрес, и ему будет тоже грустно, если вы будите грустить на Праздник Светлой Пасхи.
Саша почувствовал, как к горлу медленно подступает ком. Из его глаз, одна за другой, заструились слёзы и, стекая вниз по большой густой бороде, закапали на куличик, размывая красочную посыпку. Сдерживаться он больше не мог.
-Доченька, миленькая, как же так, спасибо, родная, как же я смогу тебя..... Его голос то и дело срывался на рыдания, он всхлипывал, утирая нос рукавом, продолжая что-то бормотать и сквозь слёзы, застилавшие его глаза, он видел глаза её, этой девушки, светло-серые, исполненные любви, мира, покоя, сострадания, всего того, чего он до этого никогда в жизни ни в ком не видел, даже в своей жене, в их ребёнке, а может просто не искал, не верил, не нуждался.
-Батюшка, да полно вам, не плачте, пожалуйста, вы и меня сейчас заставите грустить. Как вас зовут?
-Александр…Саша…
-А я Маргарита. Рада познакомиться с вами! Я состою в Православной молодёжной организации "Ковчег", хотя, конечно, уж и по возрасту не гожусь, переросла немножко. Она прикрыла ротик, кончиком платочка и мило засмеялась.
А вы что умеете делать, чем когда-то занимались? Саша, к этому моменту, потихоньку успокоился и немного всхлипывая носом ответил:
-Да вот, Маргарита, был я когда-то плотником, избы ставил, срубы в основном, бревенчатые, и бани тоже делал. В основном у нас по области заказы были. Только вот сейчас и пилу с топором в руках, боюсь не удержу.
-Я ведь к чему вас спрашиваю-то. Мы с друзьями, занимаемся тем, что оказываем помощь бездомным и попавшим в сложную жизненную ситуацию людям, помогаем в их реабилитации и если требуется, то и помогаем решить некоторые жизненно важные вопросы. Чувствую я сердцем, что человек вы добрый. И раз уж так, я вот что хотела вам предложить. В начале мая, мы набираем группу, для помощи в работах по восстановлению одной очень старой обители, которая была долгие годы заброшена, а сейчас потихоньку возрождается. Нам очень нужны рабочие руки: плотники, столяры, каменщики, да много кто ещё. Большое жалованье не гарантирую, но кров и бесплатную кормёжку, это обязательно. А главное, ведь, вы не представляете, какая там первозданная природа! Это Вологодский край, одним словом! Ну, что вы думаете?
Саша несколько секунд пребывал в замешательстве, перерабатывая, так внезапно высыпавшуюся на него неожиданную информацию.
- А, а я ведь без паспорта совсем, как же я-я ведь, кто ж меня возьмёт, да и не один я, со мной Нина живёт, она без меня тут пропадёт, погибнет совсем.
-Так мы вас вдвоём запишем, поедете вместе, нам не меньше нужны женские умелые руки. Вы не представляете, сколько там работы по хозяйству, а огород? О-оо! А паспорт мы вам сделать поможем, сейчас это стало намного проще, чем было раньше. Вы крещёный? - Саша утвердительно кивнул- Нательный крестик носите? Ладно, вижу, что нет. Она улыбнулась, своей доброй, лучезарной улыбкой и сказала:
- Подождите тут минуточку, я сейчас, только не уходите, прошу вас, ради Бога! Минуты через три она появилась, держа в руках како-то маленький свёрток и протянула его Саше со словами:
- Возьмите, Александр, это вам. Саша открыл его и увидел маленький деревянный нательный крестик на чёрненькой тесёмочке и иконку Божией Матери, именуемую "Взыскание погибших"
-Вы крестик обязательно оденьте, и иконку постарайтесь приспособить у вас в жилище на видное место, Божья Матерь будет с вами пребывать всегда, невидимо, вы только не забывайте её, молитесь иногда, если не знаете молитв, то молитесь своими словами. Вот вам моя карточка, здесь адрес и телефон нашей организации, если не будет возможности позвонить, приходите 12 мая, к 11 утра. Спросите матушку Алевтину, я о вас её предупрежу. Не унывайте, Саша, я очень на вас надеюсь!
Она закончила речь, встала, перекрестила, благословив его и сказала напоследок:
-Помощи вам Божией, я обязательно буду молиться за вас! До свидания!
Она убежала так же быстро и неожиданно, как и появилась, оставив его одного наедине с обуревающими сознание мыслями. Он сидел и думал, продолжая не верить, во всё произошедшее с ним. Он думал о Нинке, о том как скажет ей о предложении, со стороны этой прекрасной, милой женщины, которая сейчас, по прошествии получаса, казалась ему мимолётным виденьем, а может светлым Ангелом, явившимся к нему за тем, чтобы даровать самое главное, в чём он нуждался: веру и надежду.
Саша стукнул себя ладонью по коленке, встал со скамейки и произнёс, обращаясь к самому себе:
-Нет, не дождётесь моей смерти, не уйду я никуда, я выбираю жизнь, выбираю белый свет, выбираю любовь, наконец. Он вышел на тротуар. Неподалёку, слетевшиеся голуби, клевали оброненные кем-то семечки, мимо проехал автобус, окатив его ноги снежной кашей, на главном соборе зазвонили колокола, предвещая грядущую радость о Воскресшем Спасителе.