***

 
                СЕДЬМОЕ  ЭССЕ.    НЕ  ДЕТСКИЕ  ЗАБАВЫ…
   
    Время,  наш четвертый измеритель пространства, приближает  к  заветной дате – 9 МАЯ 2020 ГОДА, 75-летию  Дня великой  победы в мировой истории войн.  Победа единственной страны – Советской  России над  скопищем стран  Европы во главе  с  фашистской Германией, не знала история.  При всей  нынешней нейтральности нашей власти к странам  Европы  мы, люди  России, не забудем все европейского  бесчеловечного предательства, в том числе и  их  собственных идеалов гуманизма.  И если  мы ныне говорим, прежде всего,  о разгроме  германских войск и их пособников, то обязательно имеем в виду и собственные победы в своем  полу разоренном тылу.  Разорение дошло до стен  Ленинграда – Москвы – Сталинграда на Волге. После таких утрат обычно настигает  гибель государства,  но не России.  У нее в тылу был  СОВЕТСКИЙ НАРОД.…
    Тысячи  предприятий  были  перевезены из мест с  угрозой оккупации  на восток страны, а вместе с ними  и миллионы  их работников. На  голых полевых местах  ставились будущие заводы и еще без крыш над головой  давали свои продукции фронту. Беспримерный и не  повторимый в мире  факт сотворили наши Куйбышевские земляки. 10  декабря 1941  года был  выпущен  первый  самолет ИЛ-2 с начальным производством один самолет в день. Однако производство быстро росло и за годы войны наши земляки  дали фронту  66680 самолетов ИЛ-2.  Необозримый  самолетный парк прикрытия  родных небес.
   Однако  тыл – это  рабочие руки.  И ушедших на войну мужчин  заменили женщины и,  увы, дети. На работу стало, разрешено принимать с 14 лет.  И  щиты  с  решетками под ногами на рабочих местах  детей стали  обычным признаком военного лихолетья. И хотя рабочий день для несовершеннолетних  составлял по закону только шесть часов, но дети тянули его как у взрослых. Работа значила  куда больше чем просто физические действия. Это было сродни не оговоренной святости.
   Вот и я задумал  в 14 лет оставить  школу и пойти работать.  В сентябре для верности продал на рынке учебники  и был принят на оговоренную  работу.  Приняли меня учеником электрика  в авиаремонтные мастерские, где ремонтировался  легкий бомбардировщик ИЛ-4. Очень быстро и с радостью  освоил в аккумуляторном цехе  заправку  и  зарядку аккумуляторов.  Контроль и проверку их немудрящими приборами. На работу шел как на праздник.  Это и  был праздник становления человеком, да еще полноценным в военное время. Да еще после стольких лет  житейских и школьных мытарств.  Особую сложность составляла доставка  аккумулятора  до самолета и его установка на штатное рабочее место.  Трудно, просто непосильно было мальчугану  поднять гигантскую  свинцовую батарею до  уровня самолетного пола. Я обычно подвозил батарею и ждал случайного взрослого рабочего.  И он безропотно,  понимая мою немощь,  брался за рукоятки и  батарея была на полу самолета. А дальше по  рифленому полу самолета  как на санках, доставлял аккумулятор к рабочему месту и закреплял стандартными болтами.  Электрическую часть исполнял  аэродромный электрик.  И, конечно, не мог   не совместить свое появление с обычным мальчишечьим любопытством. Я лазил и глядел по самолету, причем без боязни быть изгнанным….
   Однажды поступила команда:  мной усилили (?)  мотороремонтный цех. Он находился в бывшей церкви -  Никольском храме возле привокзальной площади.  Это  старинное, постройки начала двадцатого века, здание из красного кирпича было  не только сверхпрочным,  но и очень красивым. Для меня  оно исполняло главную задачу храмов всех конфессий – украшение города и,  если хотите, воспитание художественного, архитектурного вкуса населения.
   На входе в храм, слева  было мое рабочее место: не большой верстачок и большая металлическая ванна с керосином. Мне поручили разбирать карбюраторы самолетных двигателей, промывать в керосине их детали  и каждый в отдельной коробке передавать мастерам  ремонта-сборки.  Карбюратор громадного двигателя был и сам не мал, но я  исполнял эту работу с упоением. Пожалуй, здесь впервые узнал, что сложные внутренние связи карбюратора  легко проверить папиросным дымом. Все здание храма внутри было перегорожено на цехи и их посещение было строжайше запрещено. Я впервые видел такое. Мотор – сердце самолета и все было строго оговорено. Однако стенд для обкатки моторов был   поставлен  за пределами здания. Рев обкатываемых моторов заполнял округу. Его воспринимали с радостью, как гимн победе.
   К сожалению, авиаремонтные мастерские при мне продержались не долго. Их перевели, куда то в освобожденный от немцев город. Но  я уже приглядел новое для себя рабочее место.
   Прошли годы  и  годы…. Меня пригласили  быть  членом  государственной экзаменационной комиссии на защите  дипломных проектов инженеров-педагогов  Бузулукского вуза.  Я дал согласие и, конечно же, прошел по всем заветным местам города.  Храм  уже был  прекрасно ухожен и жил своей  религиозной жизнью.  Я вошел и стал  на месте своей бывшей работы и замер.  Не знаю, что у меня было на лице, но контроль над собой я утратил. Не замечал даже священнослужителей. Возможно и они меня.  Чувство собственной вины в осквернении храма  искупалось памятью о Петре Великом, приказавшем снять церковные колокола и отливать из них пушки. То, что реальное бытие осиливает слово известно давно….
    Новое  место работы  привлекло своим названием: дизельная электростанция.  Для абсолютно не знающего человека в этом есть своя привлекательность. Я даже удивился: зачем я им малыш на 15 году?  Но берут….
   Штат был не большой, но удивительно дружный. Возглавлял  его механик, а с ним три машиниста и два электрика,   и  я на подхвате. Половина мужчин прошли фронт, другим по инвалидности он не достался. Вскоре появился еще один мой ровесник, но его терпения на долго не хватило. Сбежал….  Меня  приняли по сыновни и  охотно делились своими знаниями  - умениями.  Это была эпоха полного отсутствия  готовых  запасных частей. Все необходимое изготавливалось на месте иногда с частичным  заказом на городских заводах.  Машинисты на электростанции умели - ВСЕ. Они обладали опытом работы на других электростанциях. И мне казалось, что в городе существует закрытое братство машинистов-дизелистов.  Они хорошо знали друг друга и иногда собирались «за чаркой». Я на равных «делал свой взнос», но не пил и не ел, а только вслушивался в необычайные события в их жизни и жизни проживающих с ними машин. Из их приключений можно собрать  свою библиотеку - «Мир и война». Кстати они уважительно называли свои дизеля. – МАШИНЫ.  Как поделился один только принятый в братство демобелизованный судовой машинист, высокий и здоровенный  с приплюснутой фуражкой и вечно  красным лицом. Устраиваясь на работу его, спросили на каких машинах он работал, дыхнув перегаром он ответил – «На всех, кроме швейных…»  Не взяли….  В те времена  каждое предприятие города имело свою электростанцию  с соответствующей мощностью. Наша принадлежала чулочно-перчаточной фабрике, а до этого она была городской. Но город ее мощности не устраивали, и была построена новая. Впрочем, и новая  город не устраивала. Горожане освещались керосиновыми лампами, коптилками, а свечи были редкостью.
  Впрочем, как я понял куда как позже, наша электростанция  не далеко ушла от коптилок. Двигатели  были  древнейшего производства, но меня тогда это даже не трогало.
   Наш «ветеран» «Горнсби» был изобретен англичанином  Гербертом  Стюартом в 1891 году и выпускался до двадцатых годов двадцатого века.  Его отличительной особенностью  был калоризатор или  калильная головка.  Ее перед запуском двигателя нужно было накаливать до красна паяльной лампой. В нашем двигателе головка была модернизирована, она имела люк и заглушку, куда закладывалась раскаленная в печи железка. В начале карьеры это стало моей обязанностью. Меня, сына кузнеца, нагретый до красна метал, бодрил. Этот момент ловил машинист и в заведомо выставленный двигатель подавался пусковой воздух и топливо-нефть. После запуска я становился к управлению, регулируя невероятное – подачу воды в камеру сгорания и другие заботы. Гигантская чугунная машина с горизонтально расположенным  поршнем около метра в диаметре  и трех метровым страшноватым маховиком неспешно вращала  генератор. В свои годы этот двигатель произвел фурор в промышленном мире, а в мои это уже была рухлядь.  Судьбе словно в насмешку надо мной угодно было через несколько лет на  боевом корабле доверить тогда сверх секретный дизельный двигатель  с частотой вращения в десять, а мощностью в двадцать раз выше «Горнсби». Впрочем, они мне оба равно дороги…..
     Второй двигатель носил громкое имя «Манн». Это был  вертикальный  компрессорный дизель. Компрессор работал не только на создание  пускового воздуха под необходимым давлением, но для распыла топлива форсунками. Гигант во всем, даже клапана в корпусах были размером почти в мой рост. И когда мне доверяли их притирку,  а я это быстро освоил, я становился на специально приготовленную скамейку.
    Я полюбил эти   две металлические махины,  боготворил их. А когда поднимался по служебной лестнице: - ученик - помощник машиниста – машинист счастливее меня не было в округе.  А когда поднимался только для управления  на смотровую площадку «Манн», что было на высоте 3-4 метров над полом, это было сравнимо только с будущим полетом в космос. Однажды на экскурсию привели  группу студенток  экономического техникума.  Когда поймал  их восторженные взгляды на себе, их ровеснике, то впервые почуял себя мужчиной.  И то высокое социальное положение, что нам  невольно досталось. И какая это  ответственность: быть им, а не казаться….
    Двигатели  выходили из строя и на время     их  иногда долгого ремонта нас, машинистов и помощников машинистов  направляли на работу в электростанции заводов, с кем удалось администрации фабрики договориться. Это  здорово расширяло мои «горизонты». Я ходил по цехам и завидовал мальчишкам, кто работали на станках. У них под ногами лежали щиты в соответствии с их ростом, и они выполняли очень односложные операции.  Ну, токарь, протачивал головку снаряда или мины, или  сверловщик  на одних и тех же отверстиях и т.п. И они,  конечно же, быстро набирали в этом мастерство и не уступали взрослым рабочим.  Я должен был  освоить  неисчислимое количество  технологических рабочих операций  возле своих дряхлых двигателей. При этом,  работая радом с  мастерами, о ком слишком скромно будет звучать «золотые руки». Я учился, старался, тянулся  достичь их уровня.
    Однажды я оказался на дежурстве  в электростанции, принадлежавшей двум заводам: машиностроительному и спиртовому.  Руководил  электростанцией, как говорили,  высланный из Ленинграда за неблагонадежность  флотский  инженер. Он пользовался  громадным авторитетом за свои необъятные знания  и умение работать руками.  На моем дежурстве выпало перетягивание  шатунных подшипников в громадном, размером в трамвайный вагон четырех цилиндровом  дизеле. Он был советской постройки и носил марку ДР (Двигатель революции). Накладным ключом с трех метровым удлинителем и тремя мужиками на конце его отвернули гайки  и  инженер сам, в окружении своих рабочих,  удалил лишние прокладки, восстановив  оптимальные зазоры во всех подшипниках.  Он дал мне пример, что высокое профессиональное образование совместимо с мастеровитыми руками. Я это как заповедь пронес по жизни.
    Оборачиваясь  назад в свое  рабочее детство, невольно вспоминаю, что  масса вроде бы  простых рабочих действий оставляла   далеко  идущие для становления  специалиста последствия. Вот совсем простейший пример.  Вышла из строя, треснула головка блока двигателя «Манн».  Головка гигантская «таблетка» метрового диаметра и полуметровой высоты.  Она пронизана посадочными отверстиями и имеет внутреннюю систему для  охлаждающей ее жидкости. С ней масса хлопот: нужно изготовить деревянную ее модель; по ней отлить из чугуна головку, обработать на десятке станков и т.д.  Пригласили мастера снять с нее чертеж. И я, мальчуган и невежда,  стою за спиной чертежника и вижу, как он формирует  ее разрез.  Для меня это было больше чем потрясение. Именно с этого момента я помешался на черчении.  А уж в годы учебы  на инженерном факультете   вуза  чертеж был праздником, особенно если в туши.
    Однако увлечение  учебой в вечерней школе рабочей молодежи вынудило оставить электростанцию. Работа здесь была двух-трех сменная, а это значит неделя-две пропущенных занятий.  И я напросился слесарем ремонтником вязальных  (фанговых) машин.  После дизельной армады  я перешел  на миниатюрную технику, где тоненькая вязальная игла с крючком под откидным крохотным  клапаночком  из слабенькой нитки вяжет готовую продукцию.  Машинка для меня не показалась сложной, со сложностью я расстался. Машинка требовала точность. Почему то оказалось интересным изготовить  сверх точную деталь, после ее термообработки довести до бриллиантового блеска и запустить машинку. К сожалению тогда машинки были только с ручным приводом. И отработать смену, совершая  на ней  руками возвратно-поступательные движения (вправо-влево), для женщины было тяжело. Вот и требовалось чистотой обработки деталей снизить «тяговое сопротивление» машинки.  Машинку на ремонт я принимал у конкретной мастерицы и ей же потом сдавал.  Это требовало  больше чем просто рабочее старание. Перед глазами была дама, иногда твоя ровесница….
    Можно даже утверждать, что фабрика была  молодежной и в основном девичьей.  В  условиях нужды, нехватки, трагизма в стране и отдельных семьях администрация, партийная и профсоюзная организации  понимали особенности своего производственного коллектива. Так непрерывно занимались повышением профессиональной подготовки, а это и повышение заработка. Гигантский швейный цех, вероятно в сотню швейных машин верещал,  изготавливая трех палые солдатские  перчатки  (рукавицы). А это и другие производства давали невольные отходы, они не уничтожались, а шли на изготовления различных бытовых вещей, которые становились подарками  работникам фабрики. Даже  мне на какой – то праздник досталась сшитая из отходов телогрейка, первая новая вещь с начала войны.  На фабрике  активно работали кружки художественной самодеятельности, был свой духовой оркестр, драматический коллектив и другие. И что меня удивляло пример, показывали  своим участием  технические руководители фабрики и цехов. А это невольно привлекало рядовых работников.  Вечера по различным поводам были нормой,  и руководство хоть как-то оживляла жизнь своей молодежи в условиях вселенской безнадежности. 
   Рискну утверждать, что в то жесткое, может точнее жестокое время, когда за опоздание на работу можно было угодить под суд, отношения между руководством всех уровней и рабочими было  ровным, внимательным  без окриков  и понуканий. И люди ценили  свою работу. Душевному отношению нет замены. Фабрика  была эвакуирована в Бузулук откуда –то из Украины. И весь ее инженерно-технический персонал прошел, перенес на себе трудности и боль бегства от войны,  открытие, запуск на новом и пустом месте  новое производство, прежде всего для фронта.  Давно заметил, что личные переживания оставляют в памяти  и действии человека куда больше, чем навязанная  словесная перепалка.
  Сейчас, по прошествии многих лет, настегивая собственную память, могу утверждать, что советский тыл работал  «на фронт» с фронтовой обреченностью. Даже такое не большое производство как наша фабричка выдавала армии ее заказы во время и надлежащего качества. И все это  при нищенском материальном обеспечении.  У меня, технаря, до сих пор стоит перед глазами, как мастер, родом из Тулы, смог изготовить заново полуметровое плато ткацкого станка, ее материал шел на подкладки перчаток, без всяких  специальных станков и с величайшей точностью, измеряемой микронами.  Работа в скромной мастерской, расположенной в подвале, для  меня, мальчишки оказалась рабочим университетом.


   




Двигатель «Горнсби». (слева на право). Самара Ильич Немец- главный механик фабрики; Иосиф Брумин- ученик машиниста;  Васлий Макаров –электрик; Семен Швецов- механик электростанции; Анатолий Шемонаев- машинист.