***

 
                ШЕСТОЕ   ЭССЕ.   ДЕТИ  БЕЗ ДЕТСТВА

   Война или  войны  приносят  неисчислимые  бедствия  воюющим странам.  Даже победителям…. Но первый их удар приходится на  детей. Лишение отца, а иногда и обеих родителей, обнищание, а с ним и недоедание – голод, износ – обветшалость одежды, утрата  воспитательного влияния  взрослых  и потеря интереса  к сугубо  детским развлечениям, которые часто носят воспитательный характер.
   Мы,  мальчишки, в возрасте  10-12  и до 14 лет  (в 14 лет уже принимали на работу)  все это испытали на себе.  И по взрослому  воспринимали   неотвратимость наших бед.  Однако мальчишками мы оставались и, конечно же,  искали заменителей нашим утратам.  Это  были, прежде всего,  содружества по месту жительства, надуманные поводы для вражды с другими,  а иногда и союзы с ними.  Это и легкая вороватость всего доступного, особенно по огородам и садам. Неотвратимый интерес составляла  железная дорога с ее обилием соблазнов и их доступностью. Особую  наивность составляло изготовление и ношение «личного оружия».  Иногда это принимало откровенно глуповатый характер. Так мои друганы лично вооружались паяльниками:  красномедная заостренная болванка на ручке из стальной проволоки. Носить под одежкой носили, но  никто не рисковал ее доставать. Точно знали, что за удар если не нас, то родителей упекут в тюрьму. Абсолютное большинство к  четвертому – пятому классу побросали школы. И никто,   ни когда не хвалился прочитанной книгой.  А я просто скрывал свой интерес к ним. Меня снабжал редкими книжками мой отдаленный родственник, он был старше.  Даже Джека Лондона промолчал. Хотя читал ночи на пролет при свете коптилки. Больше чем на  сутки-двое мне их не давали.
   Однако  наиболее привлекательной для нас, пристанционных,  оказалась свалка металлом, что быстро выросла  между разветвлениями железнодорожных путей.  Их ответвление шло на нефтебазу. Очевидно, она была удобна: подъехал вагон и достаточно только вышвырнуть груз или опрокинуть площадку, если такая имелась.  Металл свозили, казалось, со всего света. Даже с фронта. Однажды мой дружок Юрка Худяков к огромной радости нашел ручную гранату. Мы всегда ходили на свалку с каким-то инструментом и Юрка начал тут же ее разбирать. Взрывом ему оторвало пол руки и выбило один глаз. Это чуть всполошило нас и чуть отогнало от свалки. Но не на долго. Заманчивый интерес превысил все угрозы. Особый интерес представлял лом  из авиаремонтных мастерских.  Детали, узлы и даже куски самолета ИЛ-4  завораживал нас. При  этом на первом месте был интерес к  шарикоподшипникам. В самолете ох оказалось обилие и разных размеров. Особо у нас ценились маленькие, чем меньше, тем дороже. И это стало нашей мальчишечьей валютой.  При этом быстро распространился взаимный обмен и королем обмена стал шарикоподшипник. Я нашел одного чудака, у которого подшипники менял на спички. Не знаю, откуда его родственники их добывали или воровали. Но спички даже у взрослых шли на уровне хлеба.
   Однажды кто-то из мальчишек сделал открытие: выхлопной клапан авиационного двигателя пустотел и заполнен кашеобразной массой тут же названной термитной. Если удалить пробку на торце клапана, то загнутой проволокой можно извлечь термит. А если  термит  бросить в воду,  он издает не большой, но живописный взрыв. Уже нашлись ротозеи, что повредили себе глаза. Как –то рассматривая клапан с выбитой пробкой я обратил внимание, что ее посадочное отверстие  точно подходит под диаметр  гильзы  мелкокалиберного патрона и меня мгновенно осенило создать пистолет со стволом  из стержня клапана. Ребята делали примитивные пугачи: трубка, на деревянной рукоятке согнутая под прямой угол с отверстием для поджига пороха или спичечной серы.
   У Никулиных после отца остались разнообразные инструменты, доступные и мне.  Особую ценность составляли  сверлильный станочек, закрепленный на стене и могучие тиски на колоде.  На подшипники я наменял ножовочные полотна и взялся за клапан  и березовый чурак  под рукоятку пистолета. Соседский мальчишка дал мне круглый напильник и  у меня получилось идеальное посадочное место для ствола, который закрепил хомутами от самолета. Единственное неудобство:  пружина  курка была наружи, нечем было  разделать внутренность рукоятки.  Когда делал первый  выстрел на голову одел зимнюю шапку, а сверху положил лист железа. Руку вытянул до предела вверх и бабахнул. Все обошлось, и  дальше стрелял без опасения. Я и ожидал такое. Ствол не имел внутренней винтовой нарезки, которая обычно создается в огнестрельном оружии. Однако мое ликование длилось не долго: кто-то заложил меня маме. Мама учинила мне  почти фронтовой скандал. Я очень испугался за нее и только тут понял всю преступность своего творения. Я поклялся ей больше не стрелять и высыпал ей в ладонь остатки патронов. Вскоре вспомнил, что взрослый сосед, что живет в третьем доме от нас, просил меня продать ему пистолет. Я тогда отказал, а теперь поплелся к нему. Он сделал контрольный выстрел и предложил за пистолет пять свежих огурцов с грядки. Я почесал затылок и согласился. Мама встретила огурцы с восторгом.
   На  свалку мы ходили в основном группами. Одному опасно встретить  мальчишек из враждующей  ватаги.  В одно их таких посещений невольно задержал взгляд на почти  разобранный  остов зерноуборочного комбайна. Тогда они были только прицепные  (к трактору) и  имели название «Сталинец-6». Он стоял в отдалении, его, очевидно, привезли на грузовике. Меня в нем привлекли  два громадных, более полуметра в диаметре  зубчатых колеса для передачи вращение через звеньевую цепь.  Очевидно, взрослые не смогли их снять. Колеса увлекли мое только еще будущее  воображение технаря. Возникла прямая аналогия  этих зубчатых колес с ведущими колесами трактора, усиленные почвозацепами. Вместо утраченного пистолета я решил создать самобеглую  тележку, где ведущими будут эти колеса, приводимые в движение педалями под ступенями  собственных ног. В следующие свои походы я приходил сюда с инструментами и после долгой возни снял колеса и унес их на наш двор.
   Воображение быстро уточнило детали устройства. Из стального прутка выгибаю вал с двумя коленами под ступни собственных ног. На  концах вала закрепляю два колеса. Между коленами и колесами шарнирно ставлю две рейки-основа будущей рамы. На них площадка для сидения и небольших грузов. На конце рулевая ось с двумя малыми колесами шарнирно на вертикальной оси как в обычной телеге. Управление двумя рукоятками с проволочной тягой. Бруски снял с соседского забора, а прут  под вал нашел во дворе. В тисках с помощью кувалды и молотка по заведомой разметке сделал необходимые изгибы. Колеса на валу закрепил подобранными клиньями. Правда все система немного вихляла и била, но иного способа крепления у меня не было. Тележка на зависть мальчишкам получилась эффектной, но имела обыкновение при малейшем повороте рыхлить почву. О дифференциале я  тогда еще не имел представление….Во дворе я почву берег, а на улице вокруг всю перерыхлил.
   Школа мне опостылела до предела. В четвертом классе завхоз, здоровенный  и хромоногий мужик  схватил меня  дохляка в охапку и приволок к директору школы с обвинением, что  я выбил филенку у входной двери школы. Я стоял зажатый и согнутый, видно с испугом глядел  в интеллигентное лицо директора, очень авторитетного для нас человека. Он  поглядел на меня и сказал завхозу- «Отпусти. Этот выбивать не будет». Завхоз в ненависти вышвырнул меня за порог.  О дружбе с одноклассниками я и не помышлял. Как -то меня пересадили  на другую парту и моей соседкой оказалась  очень милая девчоночка. В душе я возликовал, но когда в самом начале поймал  ее брезгливый взгляд, тут же возвратил себя  на свое место в иерархии ученической компании. О своей физической  непривлекательности  оборванца я понял давно     и терпел, не обижаясь на других.
    В школе встречались очень хорошие учителя.  В пятом классе примерно около трех месяцев  вел математику немолодой  учитель из эвакуированных. Удивительно, но его подвижность, речь с не навязчивым юмором,  и  доступность (наша!) к любым математическим сложностям  сразу же завоевали наше уважение к нему, а весь класс стал математиком.  И мой интерес к математике на все времена от него, но это длилось только три месяца. Великолепной была учительница по литературе.  То же из «наших»…. И мы вместе с ней переживали полученную «похоронку». О других и сказать нечего, если только, что навсегда отучили от химии. Именно из-за единственной тройки по химии я в институте  на защите дипломного проекта не получил «красный» диплом  Другие предметы  кроме математики и физики  я вообще не замечал.
    И. конечно,  школу я разменял на борьбу с маминой болезнью. Единственным лекарством у меня были горчичники, которые  делал сам. Намешивал горчичную муку до кашеобразного состояния  и наносил на бумагу. На это шли газеты, тетради и книги.  Ничего не жалел, мама была дороже всего.  Думал ли я  о школе, ее предметах, успехах в их одолении? Нет!  Наша взаимная неприязнь была нормой жизни, а в ней  я рассчитывал только на свои руки. Как руки сына кузнеца, а пока начинающего слесаря-механика.
  Некому,  ну некому  было привить  уважение, интерес, не говоря о любви к знаниям….
    Однако время  идет, и я неотвратимо приближался к 14-летнему возрасту, когда можно отказаться от шестого класса и пойти работать.  Важно выбрать производство, а еще важнее, что бы  тебя восприняли там, в серьез и дали заветную работу. Очевидно, мой пролетарский вид вызывал  доверие, и я не знал здесь отказов….
    Случай в нашей жизни, особо в возрасте, когда еще не утруждаем себя  размышлениями,   значит многое.   Иногда – все.
   В горкоме комсомола на приеме в его ряды  я дал слово,  что пойду учиться в вечернюю  школу рабочей молодежи (ШРМ). Тогда они были в изобилии и крайне необходимы. Массы повзрослевших людей взялись исправлять загубленные войной школы.  Меня предупредили, что бы я в свои 17  лет не гнушался учиться в шестом классе. Приученный еще с раннего детства отцом держать слово я пошел в ненавистный  шестой класс. Я уже работал помощником машиниста и меня собирались перевести в машинисты, а тут нуднятина только шестого класса. Однажды вернувшись с работы  неспешно
 перекусил, и у меня образовалось времени около полу часа до выхода в школу.  Прилег с учебником ботаники, глянул в запись, домашнее  задание  - горох и его цветок. С обычной ленью стал разглядывать и увлекся.  Цветок гороха имел увлекательное для технаря устройство. Венчик его состоит из 5 лепестков. Самый большой называется парусом или флагом. Два боковых – веслами или крыльями. Два нижних срослись и образуют лодочку, а лодочка  заключена между  веслами. С редким упоением я во всем разобрался, удивился и отправился в школу.  На уроке меня первым вызвали к доске отвечать домашнее задание. Я легко все рассказал, и даже с каким то вдохновением, изобразив сверх нормы на доске схему цветка. Учительница спокойно сказала – «Садись, Отлично».  А у меня словно что-то перевернулось в сознании. Как это не просто разобраться в самом себе! Не знаю и не берусь искать, откуда ко мне приплыл интерес к учебе. В ночные дежурства у дизелей  я сидел обложенный книгами-тетрадями, и только в пол уха слушал дыхание техники. Поэтическая шутка природы – цветок гороха на всю жизнь втянул меня в пристрастие непрерывного познания.  В час, когда пишу эти строки, пришла  очередная «Литературная газета» № 44, а в ней  беседа с выдающемся педагогом Москвы и России, директором  Центра образования  № 109 Евгением Ямбургом.. Он утверждает:  «Главная  компетенция  учителя – учится самому». Не знаю, откуда это пришло к Е.Ямбургу, мне подарил цветок гороха.
   Второе полугодие шестого класса учился вполне успешно. Седьмой класс тогда имел  вес как «Неполное среднее  образование». Это удостоверялось документом  и давало право на поступление в техникумы или  учебные курсы. И я старался завершить его как можно успешнее. С восьмым классом произошел срыв, меня призвали на военную службу, не дав его закончить. Служба на Тихоокеанском флоте  отличалась глубоким обучением военной профессии. По опыту работы  до службы меня  определили в учебную группу мотористов флота. Для меня это оказалось большой удачей,  я с радостью пополнял свои скудные знания  о ДВС  (двигатели внутреннего сгорания).
   После пары лет службы я подбил  тройку друзей просить у командования разрешение на учебу в ШРМ, Служили мы хорошо, нам доверяли и разрешили. Школа находилась на окраине  Владивостока примерно в 10 километрах от нашей базы. Возвращение после занятий только пешком, но это не могло нас сдержать. И даже то, что дорога шла по склону, а на вершине его базировалось подразделение стройотряда. У него был авторитет хулиганско-бандитской команды. И по одному на дороге нельзя было появляться. Мы даже пол группой не ходили в школу. Друзей в девятые классы приняли сразу, а  мне в восьмой отказали, он оказался переполненным. Директор сказал – «Иди и сам посмотри».  Класс оказался переполненным и наполовину матросским. Ко мне подошел староста-матрос и я с ним поделился директорским отказом. Из  кровной матроской солидарности он предложил остаться, он внесет меня во все списки кроме физики. Ее ведет сам директор, а дальше как сумею сам.  И я остался, а на первом уроке физики директор только сверкнул очами, очевидно опасаясь выгонять матроса из матроской среды. Физику я превратил в божество. Я ей «молился» круглые сутки и везде: в море, в строю, за столом на камбузе. Перенес весь курс физики на карточки размером в нагрудный карман форменки и не расставался с ними. Учебник я знал и помнил до последней  точки. Особое внимание уделял решению задач. Я их знал и помнил….  В один из дней  на уроке  физики никто в классе не справился с домашним заданием.  Директор по моим горящим глазам спросил – «А ты?»  Я кивнул головой и пошел к доске.  Директор тут же сказал старосте занести меня в список.
   Однако осень время завершения  очередной флотской кампании с обилием выходов в море. Да еще наш дивизион был перволинейным, имел самые «свежие» корабли и нас гоняли нещадно.  Оказалось,  совместить службу в плавсоставе с учебой на берегу невозможно. Пришлось отказаться.
   Когда дивизион перевели на  базирование в бухту Разбойник, это милях в 50 от Владивостока, мы обнаружили, что в соседнем поселочке Дунай есть ШРМ,  Командование дало нам вездеход «Студебеккер» и мы поехали поступать. На  грузовой машине вокруг бухты это примерно километров 15 и нужно одолеть несколько оврагов с водой.  Трехмостовый вездеход их одолевал, но нам в нашей форме их не пересечь. Тогда нам предложили другой транспортный вариант: дежурный по причалам на шлюпке перевозит нас через пролив (это около 500 метров). Дальше около 3-4 километров пешком. Ночью дежурный возвращает нас на свой причал.  Когда однажды дежурный прикорнул, а мы  больше часа вопили  на противоположном берегу, то по его приходу чуть не утопили…. Так за пять лет и не осилил восьмой класс. После демобилизации в декабре я махнул на восьмой класс, а пошел сразу в девятый и со второго полугодия. Такое  вот изувеченное  среднее образование. «Аттестат зрелости» я получил  в возрасте  27 лет и был старше своих однокурсников в вузе на 9-10 лет.
   Два окна моей  нынешней квартиры  выходят на школу, что расположена рядом за дорогой. И каждое утро наблюдаю заботу школы и родителей о  своих питомцах.  Их бесконечный транспортный поток с доставкой детей к школе и выдержка водителей, когда они переходят дорогу. Особо волнует, когда в школьных автобусах сегодня не достает детей.  Возможно, опять простуда ломает учебный процесс. И, конечно,  любуюсь  укутанностью  ребят  с сохранением юношеского изящества. Обеспечение учебниками и другими учебными пособиями стало нормой, а обсуждение школьного питания вышло на всероссийский   уровень. Приветливость школы, учителей и администрации стало обязательным. Меня особо трогает праздник «День знаний» 1 сентября, что разворачивается  на специально  подготовленном  школьном  плацу не далече у меня за окном. Правда я при этом стою в толпе и  прячу свои взволнованные очи деда и прадеда.
     Как раскрыть современным  детям,  какое  счастье выпало им на их школьные годы. И как показать им какие беды выпали в школьные годы  на их дедов и прадедов в годы войны и после войны. Меня колет  память своей жалкой учебой. Горькая память бродит за мной с настойчивостью тени.