"Моя душа мгновений след..."
Дорогие друзья. В память о моем горячо любимом педагоге, Сабире Куанышбековной Кожамкуловой, перед талантом которого я преклоняюсь и по сей день, мы, совместно с моим отцом, написали сочинение, целью которой была попытка воссоздания по моим воспоминаниям, образа этого необыкновенного человека.
***
Была осень. Во дворе стояли теплые и ясные дни «бабьего лета». За окном, тихо перешептываясь, падали последние осенние листья. Один из них залетел в раскрытую створку окна и осторожно, словно извиняясь за свое невольное вторжение, лег на подоконник. Сабира Куанышбековна встала из-за фортепиано и, подойдя к окну, взяла в руки незваного гостя. Это был огромный, пурпурно-красный кленовый лист, с черными крапинками по краям. Сабира Куанышбековна повертела его в руке и, вздохнув, произнесла; «Ну вот, еще одно лето прошло». Я подошла и встала рядом. «Странно, вроде, только вчера я, как и ты, сидела у инструмента и отвечала урок. И жизнь за окном казалась бесконечной, а она, вон, пролетела так быстро и незаметно», - она посмотрела на меня и улыбнулась, в ее глазах я заметила еле уловимую грусть. «Что-то случилось?» - осторожно спросила я ее. «Нет, ничего», - ответила она, отворачиваясь к окну. Некоторое время мы оба молча наблюдали за листопадом. «Хочешь, я прочитаю тебе стихи?» – прервала молчание Сабира Куанышбековна. Я кивнула головой. «Вот, слушай, - она осторожно провела указательным пальцем по прозрачному оконному стеклу и медленно начала декламировать, -
«Вот и лето прошло, словно и не бывало.
На пригреве тепло. Только этого мало.
Все, что сбыться могло, мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло, только этого мало…».
«Как прекрасно! Я не знала, что вы пишете стихи!» – со всей искренностью воскликнула я. «Пишу стихи? - удивленно посмотрела Сабира Куанышбековна на меня и широко улыбнулась. – Это - Арсений Тарковский. Знаешь такого?» Я отрицательно качнула головой. «Ну конечно, где вам, нынешней молодежи, знать Тарковского. Правда, он немного сентиментален». Она протянула мне кленовый лист и, отвернувшись к окну, о чем-то глубоко задумалась. Это продолжалось минуты две. Я краем глаза наблюдала за ней и стояла тихо, боясь нарушить тишину. Наконец она глубоко вздохнула и резко провела ладонью по лицу, как бы отгоняя свои мысли. «Однако, продолжим урок», - произнесла она и села за фортепиано. Но ее настроение теперь передалось мне. Как-то тревожно защемило сердце. Я невольно задержалась у окна и вышла из состояния оцепенения только после первых ударов по клавишам. Это был один из последних уроков Сабиры Куанышбековны со мной. Через несколько месяцев ее не стало.
Сабира Куанышбековна была моей учительницей девять лет. Все эти годы она терпеливо, «от вешки до вешки», вела меня, как и многих других своих учеников, по нелегкому пути познания. За годы учебы мы привыкли к мысли, что она всегда рядом, что готова каждому из нас протянуть руку помощи и развеять любые сомнения, если таковые у нас могли возникнуть. Мы всегда чувствовали себя за ней, как за «каменной стеной». Но когда я села писать данное воспоминание о ней, к своему удивлению заметила, что не могу выйти за рамки банальных рассуждений, что, мол, моя любимая учительница была человеком добрым, отзывчивым, что она воспитала N-ное количество учеников и тому подобное. Видимо, такое случается потому, что мы, все время занятые чем-то лично для нас очень важным, вечно куда-то торопясь, пытаясь чего-то постичь, не всегда обращаем внимание на то, чем живут близкие нам люди, чем наполнен их внутренний мир. Нас вполне устраивает то, что они есть, рады тому, что они просто живы и здоровы. Спохватываемся только тогда, когда близкого человека вдруг не оказывается рядом и с удивлением, а иногда и ужасом, начинаем понимать, что, прожив «бок о бок» много лет, ничего существенного о нем не знали. И все же, как не прискорбно было это осознавать, мне удалось собрать разбросанные в дальних уголках своей памяти крупинки «золотой пыли», которые, на мой взгляд, составят, пусть малую толику, того духовного мира моего учителя, которым она жила и руководствовалась в своих делах и поступках.
***
Сабира Куанышбековна родилась и выросла в предгорьях Заилийского Алатау. Алмата в шестидесятые годы был маленьким и чистеньким городом, утопающий в яблоневых садах. Я это знаю по рассказам своих родителей. Того города давно уже нет. На месте некогда цветущих яблоневых садов теперь громоздятся высотные здания из пластика и бетона. Возможно, они лучше смотрятся на фоне горных вершин, чем яблоневые сады, а может быть мир стал так тесен, что стало негде строить дома – не берусь судить. Но в те прекрасные годы на склонах Алатау плодовых деревьев росло бесчисленное количество. Весной на несколько недель все предгорье окутывалось в розовую дымку. В воздухе стоял пьянящий запах цветов и дикого меда. В такие дни девочка Сабира испытывала состояние, когда, кажется, что вот-вот случится что-то необыкновенное, похожее на чудо. Рой светлых, таинственных мыслей переполнял сознание. От его напора замирало сердце, а тело готово было взмыть в синеву. «Одной волной подняться в жизнь иную, учуять ветер с цветущих берегов...» - читала она чьи-то стихи. Тогда ей жизнь представлялась сплошным нескончаемым потоком счастливых, беззаботных дней. Мать называла свою дочь ласково - «моя маленькая Саби». Она мечтала, что маленькая Саби станет певицей. К огорчению мамы, в музыкальной школе, куда она привела свою дочь, в тот год не оказалось класса по вокалу, и маленькую Сабиру пришлось отдать на пианино. Мамины мечты скоро позабылись. В музыкальной школе Сабира аккуратно проучилась до окончания восьмого класса. Потом начались годы учебы в колледже. Детство быстро и незаметно улетело куда-то.
***
Тихие летние ночи Алма-Аты были прелестны. Сабира любила сидеть на старой скамейке посреди двора до поздней ночи и вдыхать хрустальный горный воздух, приправленный ароматом ночных фиалок. Цветы росли в маленькой клумбе посреди двора. Фиалки особенно благоухали в полночь, после первой росы. Со двора были видны вершины гор. Они светились таинственным серебристым светом. Девушка вдохнула полной грудью. Сегодня для нее был особенный день – в музыкальном колледже закончились выпускные экзамены. Можно на некоторое время расслабиться и отдохнуть. Но на душе все же было не спокойно. Прислушиваясь к ночным звукам, она думала, что вот уже прошла часть жизни, а она все еще не определила себе свое будущее. Мечты о карьере пианистки разрушились еще на первом курсе музыкального колледжа. Семь лет учебы в музыкальной школе оказались напрасны. В колледже, по совету учителей, она перешла на факультет хорового дирижирования. Ее заветной мечте стать хорошей пианисткой и своей игрой доносить до слушателей легкий, неуловимый восторг души великих мастеров, так и не суждено было сбыться. Впереди ждала неопределенность. Правда, ее успокаивало то, что она могла попасть в класс знаменитого в те годы хормейстера Бориса Михайловича Ляшко, студенческий хор которого уже был известен в Союзе. Борис Михайлович считался прекрасным педагогом. «Может все обойдется, - подумала она, - закончу хоровой факультет консерватории и буду просто преподавать музыку. В конце концов, раскрывать талант ребенка не менее сложное дело, чем виртуозно играть на пианино». Через месяц она сдала документы в Алматинскую консерваторию, на факультет хорового дирижирования, а теплым сентябрьским днем знаменитый маэстро приветствовал своих новых учеников, среди которых была и наша Сабира.
Годы учебы под руководством талантливого музыканта прошли не зря. Борис Михайлович Ляшко научил свою ученицу тонко чувствовать настроение музыки и умело передавать это настроение другим. Требовал никогда не быть бесстрастным и к своей работе, и к своим ученикам. «Чтоб был легендой день вчерашний, чтоб был безумьем каждый день!» - любил цитировать он Марину Цветаеву.
В годы учебы девушка сумела четко определить свой дальнейший творческий путь. Теперь она не жалела, что выбрала именно эту специальность. «Что может быть интереснее и благороднее, чем раскрывать в сердцах юных созданий любовь к музыке?» - говорила она не раз. За годы работы в Алма-Атинской консерватории, куда ее пригласили работать сразу же после окончания ВУЗа, через ее руки прошло огромное количество учащихся. Некоторые из них, впоследствии, работали с ней на одной кафедре, продолжая перенимать ее опыт и передавать его другим.
***
Летом 1998 года Сабира Куанышбековна получила приглашение в, только что открытый, столичный музыкальный ВУЗ – Академию музыки. Для нового учебного заведения нужны были опытные специалисты. Приглашение приняла с легкостью. Ее обрадовала возможность смены обстановки. Новые места, новые лица – всегда как свежий ветер в лицо. Собралась быстро. В дорогу взяла самое необходимое. Личные вещи, книги, ноты уместились в один небольшой чемодан. На перроне вокзала суетились отъезжающие пассажиры, нетерпеливо посматривая в ту сторону, откуда должен был вот-вот появиться поезд. Сабира Куанышбековна стояла в стороне от, ожидающей поезд, толпы. Людской шум мог спугнуть новый рой ее мыслей. День выдался теплый и безветренный. По синему небу тонкой серебристой лентой пролетали паутинки. Сабира Куанышбековна была рада приглашению. «Может быть, на новом месте я найду для себя что-то новое и необычное», – думала она. Но на душе все равно было немного грустно. Она понимала, что это состояние вызвано разлукой с любимыми местами. В такие минуты она всегда задавала себе вопрос: «Почему любимые места, когда с ними надо расставаться, бывают особенно хороши?». Вот и сейчас все вокруг было необыкновенным. И синее безоблачное небо, и прозрачный, теплый воздух, и одинокая паутинка в небе, и, даже, людская суета, которую она всегда старается избегать. Сабира Куанышбековна вздохнула полной грудью. «Все-таки, жизнь стоит того, чтобы жить», - произнесла она про себя.
Перед самым отъездом в Астану Сабира Куанышбековна зашла попрощаться с Анатолием Васильевичем Молодовым. Молодов был недоволен ее отъездом. Он уважал постоянство. Но, в тоже время, прекрасно понимал, что новому учебному заведению нужны опытные специалисты. Они долго беседовали. Анатолий Васильевич дал несколько дельных советов как эффективно использовать учебное время и учебный материал, и, даже, раскрыл некоторые свои профессиональные секреты. «Только прошу тебя, не лезь сразу в пекло, сгоришь дотла, - строго, по-отцовски, предупредил он, - если, конечно, не считаешь себя птицей Феникс». «А что, думаете так страшно сгореть дотла?», - притворно удивилась Сабира Куанышбековна. «Не знаю…, этого не может знать никто», - вздохнул глубоко Молодов. «Может знать, милый Анатолий Васильевич! Может! Правда, только тот, кто сам и сгорит дотла!» - засмеялась Сабира Куанышбековна и звонко чмокнула в щеку знаменитого мэтра на прощание. Опасения Молодова были не безосновательны - он хорошо разбирался в человеческих характерах.
Астана, как показалось Сабире Куанышбековне в первые минуты пребывания в столицу, встретила ее недружелюбно. Пронизывающий насквозь, ветер, мелкий, холодный дождь и низко ползущие свинцовые облака нагоняли на нее тоску. «Как же все образуется?», – с запоздалой тревогой думала она, одиноко шагая по опустевшему перрону старенького вокзала. Но творческая обстановка, в которой она оказалась в стенах Академии музыки, полный энтузиазма, коллектив, среди которых были много знакомых лиц, очень скоро развеяли сомнения первых минут. Все были погружены в работу. Нужно было в кратчайшие сроки организовать нормальное функционирование всех структур Академии. Только, вот, с учащимися была настоящая беда. Многие дети, поступившие в первый год, не имели никакого музыкального образования. Их музыкальные способности определялись членами приемной комиссии интуитивно. Помню, как меня, пятиклассницу, впервые определили в класс Сабиры Куанышбековны. «Как я с ней буду работать? – ужаснулась тогда Сабира Куанышбековна. - Она ведь не знает ни одной ноты». Я же, не понимая, что ее во мне не устраивает, встала из-за парты и спокойным шагом направилась к ней. Педагоги кафедры бросились успокаивать, что, мол, в этой семье у всех пятерых детей прирожденный музыкальный талант и, что ей, Сабире Куанышбековне, не придется долго мучиться. «Но, я надеюсь, вы не отдадите мне всех пятерых?» – воскликнула Сабира Куанышбековна. «Нет, пока только одну, но самую, самую», - засмеялась заведующая кафедрой. Нас в первый год поступило не пять, а только трое – я, моя старшая сестра и брат. Так произошло мое первое знакомство с Сабирой Куанышбековной Кужамкуловой. Потом начались долгие годы учебы под ее руководством.
***
Сабира Куанышбековна была неординарной женщиной. Это замечали все. Она легко вступала в контакт с любым человеком. С ней чувствовали себя комфортно и коллеги по работе, и ее ученики. Могла с легкостью угадывать настроение своих воспитанников, а ученики любили ее за то, что она умела их прощать. Как бы не ругала и не страшила плохой отметкой, во время экзаменов Сабира Куанышбековна за детей всегда «стояла горой». Она всегда помнила, кто и насколько не усвоил пройденный материал, могла остановить своего ученика где угодно - в коридоре, на лестничной площадке, на улице, – и обязательно спросить, сумел ли он самостоятельно разобраться с заданием. Иногда прямо на месте начинала объяснять не усвоенный материал. На своих уроках она старалась уходить от стандартной формы обучения. Отбросив, внешнюю «декорацию», всегда пыталась найти дорогу в те сокровенные мечты, что живут у каждого ребенка в сердце. «Ничто человек так глубоко не прячет, как свои мечты, потому что они не выносят прикосновения чужих рук. Угадать их и, тем более, «вытащить наружу» может только тот, кому ребенок искренно верит. Без глубокого духовного единства со своим учеником, не может быть и плодотворной учебы», - утверждала Сабира Куанышбековна.
Ее внутреннее совершенство и духовная зрелость наложили неизгладимый отпечаток на всем ее облике - на жесте, манере говорить, на одежде. Внешнее изящество, соединенное с ее внутренней уверенностью, проявлялись в ее точных движениях, во внимательном взгляде, в походке и даже в костюме, который она носила несколько аристократично. Тайно гордилась тем, что принадлежит, как и ее учитель, выпускник Ленинградской консерватории имени Римского-Корсакова, Борис Михайлович Ляшко, к «аристократической», школе «хорового искусства».
Сабира Куанышбековна всегда была строга и требовательна, но в меру, и в меру снисходительна. Держалась всегда ровно и никогда не показывала свои слабости. И все же дети, каким-то шестым чувством, угадывали доброту ее сердца. Как-то на праздник 8 марта, мы преподнесли ей огромный букет тюльпанов. Каково было удивление присутствующих, когда Сабира Куанышбековна вдруг заплакала. Дети бросились ее успокаивать. «Ничего, ничего, - сквозь слезы проговорила она, протирая глаза, поданным кем-то, носовым платком, - вы, что, считаете меня «железной леди», не способной плакать?». «Нет, конечно, - хором закричали студенты и ученики, - мы давно уже знаем какая вы добрая!». «Если хотите знать, то я, в обязательном порядке, раз в неделю, проплакиваю свои глаза, так сказать, для профилактики», - улыбнулась она сквозь слезы. А однажды, ранней весной, Сабира Куанышбековна передала в интернат Академии музыки огромную банку смородинового варения, видимо, решив, что нам, интернатским, необходимы витамины. Всегда кочуя по съемным квартирам, вряд ли она имела возможность сама сварить варение. Скорее всего, купила ее на рынке специально для нас на свою скромную зарплату.
***
И все-таки мы не всё знали о нашей учительнице. Под ее внешне спокойным и добрым характером, изяществом в манерах поведения, бурлила бунтарская страсть к жизни. Возможно, эта внутренняя страсть и настораживала профессора Молодова. Но Сабира Куанышбековна умела ее скрывать. Неосторожный всплеск этой энергии наружу мне иногда приходилось наблюдать. Вот как это случилось однажды.
На родине Сабиры Куанышбековной, предгорьях Алатау, вдоль проселочных дорог растут тополя. Жители называют их «белыми тополями», возможно из-за их серебристых листьев. Высота этих деревьев достигает в десятиэтажный дом. Когда-то тополя росли и на улицах Астаны. Но они были все низкорослые. Суровый северный климат не давал им развернуться в ширь и в высь. Кривые ветки беспорядочно расползались в разные стороны. Сейчас тополей в городе почти не осталось. Власти решили избавиться от них из-за пуха, которым они покрывали весь город в начале каждого лета. Редко, но встречались среди северных тополей и свои великаны. Один из них рос рядом с домом, которую снимала в одно время Сабира Куанышбековна. Как-то она пригласила меня к себе. Мы вышли с городского автобуса и, осторожно ступая по, скользкой после недавнего дождя, дороге, направились к ее дому. Пока мы шли, небо снова затянуло тучей и поднялся ветер. Собирался дождь. Мы ускорили шаг и успели вовремя забежать во двор. Порывы ветра резко усилились. Сабира Куанышбековна открыла дверь и впустила меня в прихожую, а сама побежала обратно в сторону калитки. Я взглянула в окно. Сабира Куанышбековна стояла одна около калитки и, запрокинув голову, смотрела на могучее дерево. Под напором ветра густая листва тополя гудела, как исполинский орган. Верхушка гнулась так, что казалось, вот-вот треснет и рухнет на землю. Но Сабира Куанышбековна этого не замечала. Она завороженно смотрела на гудящий тополь, поражаясь могуществом великана. Я выскочила из дома и, прикрывая платком голову, побежала в ее сторону. Стихия разыгралась не на шутку. Порывы ветра были такой силы, что меня бросало из стороны в сторону. В лицо били крупные капли дождя. Подбежав, я тронула Сабиру Куанышбековну за плечо. Она оглянулась на меня и, указывая на дерево, крикнула у самого уха: - «Смотри, какая мощь! Я всегда любуюсь им в такие минуты». Лицо ее светилось торжеством. Я кивнула головой. Она еще некоторое время смотрела вверх. Потом махнула мне рукой и мы, придерживая друг друга, поспешили домой.
Этого гигантского тополя позже тоже спилили. По тому месту, где стоял «великан», проложили тротуар из асфальта. Жизнь не стоит на месте - она движется вперед, порой прокладывая себе путь и подобным образом.
***
Я нашла стихи Арсения Тарковского, которых Сабира Куанышбековна прочитала мне той, последней для нее, осенью. Теперь я догадываюсь, почему ей нравились стихи этого «сентиментального» поэта – вся поэзия Арсения Тарковского была пронизана вечной тоской по счастью. Слова стихотворения удивительным образом подходили и к ее, всегда ищущей смысл бытия, биографии.
...Понапрасну ни зло, ни добро не пропало,
Все горело светло, только этого мало.
Жизнь брала под крыло, берегла и спасала,
Мне и вправду везло. Только этого мало.
Листьев не обожгло, веток не обломало...
День промыт, как стекло, только этого мало.
У меня от этих строк, точно так же, как и тогда, на уроке, снова защемило сердце. Теперь я часто испытываю это стеснение сердца, сталкиваясь с жаждой счастья и с несовершенством человеческих отношений.
***
Была зима. Я сидела у окна, прислушиваясь, как во дворе протяжно воет метель. На моих коленьях лежала тетрадь с, только что законченной, работой – воспоминанием о моем любимом педагоге. Ветка старой яблони осторожно стучала в оконное стекло. «Бедняжке, наверное, холодно», - подумала я. Яблоня росла у самого окна и была такая старая, что добрая половина веток давно высохла, но срубить ее мы не решались. Уже который год, каким-то чудом, она переносила суровую зиму и весной на кончиках ее нескольких, оставшихся в живых, веток, будто капельки последних надежд, появлялись маленькие розовые цветочки.
Есенова А.Б. г. Астана, 2016.(Из интернет-журнала "Нур кисса" по ссылке nurkissa.ru)