РОМАН-ХРОНИКА
Автор Анатолий Гордиенко
Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).
Продолжение 45
Продолжение 44 http://www.proza.ru/2020/02/07/1182
ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР В ОКРУЖЕНИИ В ЧЕСТЬ ДНЯ КРАСНОЙ АРМИИ
«Ах, как виртуозно играл Николай Васильев! Пальцы его трепетали, как стрекозиные крылья, будто не они прилипают каждодневно к стальному промороженному замку пушки, будто не они хватают горячие, сизые от нагара снарядные гильзы. Николай наклонил крепкую голову с чуть заметными залысинами, сжав тонкие губы, искоса зыркал на свой безымянный палец левой руки, который скользил по ладам то вверх, то вниз. Видна была школа – два года по вечерам ходил Николай в струнный кружок клуба лыжной фабрики. Пели так душевно, так стройно вели свою партию женские голоса! Голос Валентины, крепкий, ещё не обессилевший, выделялся, и тут ничего не попишешь: она была лучше всех.
«Дан приказ: ему на Запад,
Ей в другую сторону.
Уходили комсомольцы
Да на «финскую» войну».
Пели «Катюшу», «То не ветер ветку клонит», «Вечерний звон», «Штурмовать далёко море посылает нас страна». Валентину стали просить спеть украинские песни. Она отчего-то упрямилась, хотя раньше такого не было. Спела она лишь «Дывлюсь я на небо». Когда под низким сводом прокопчённой землянки взмыли вот эти слова: «чому я не сокил, чому не литаю», меня, как давеча, стали душить слёзы, и мне вдруг захотелось стать маленьким, стать Нильсом и улететь отсюда в Петрозаводск, улететь на гусе, на сильной спине большой птицы...
Через час мы с Валентиной ушли в угол и прилегли там, как римские патриции в термах, на левом боку, подперев голову рукой.
– Они меня поймали, как птицу в силки. Давно поймали. О тебе я Московскому не сказала ни единого плохого слова. Я им твердила одно: Климов – честный партиец, – тихо сказала Валентина.
– Закройте глаза. Ваши руки тяжелеют, они не повинуются вам. Ваши ноги становятся свинцовыми, голова не может подняться от подушки. Веки стали непослушными, они не подымаются, всё ваше тело не повинуется вам, – прошелестел я в ответ.
– Я устала поворачиваться за тобой, как подсолнух за солнцем, Коленька...
Валентина уснула, подбив под голову будёновку. Странное дело! Вместо того, чтобы взбунтоваться, оправдываться далее, она спит. В печке треснул сырой сук, я встрепенулся и пошёл к своим.
Спиной к печке сидела Нюра Костомарова с мужем, они слушали Николая Васильева, тихонько перебиравшего струны гитары.
– Мы пскопские, – рассказывал Николай. – У нас свадьба, что пожар, все сбегаются. Зимой завещано свадьбы играть. 28-го января 35-го года пошли мы под венец с Любой, с Любонькой, моей любезной невестушкой. Четыре годика ходил я из нашей деревни Никулино в её Осинкино. Восемь километров каждое воскресенье, четыре туда, четыре обратно. Это ежели сложить все вместе, кинуть на счётах, так, наверно, дошёл, поди, до Москвы. Сядем на бережку, ручки наши переплетём и мечтаем. Над бегущей водой хорошо мечтается! Бывало, и всю ночку просидим, про жизнь совместную думаем. Речка-то у нас знаменитая – Сороть называется. Над ней и Пушкин сиживал, на экскурсии сказывали. От нас евонное сельцо Михайловское всего ничего, вёрст двадцать будет.
Да, вот так. Течёт вода, а за водой течёт жизнь. Вложила Любонька свои белые рученьки в мои колхозные грабли, прошептала: мол, согласная. Все годы ухажёрство мое было честное, мы чистые были, как молодые голуби.
В церкви нас венчали, ещё можно было тогда. Многие лета нам пели. Да, видать, не судьба. Перебрались мы в Петрозаводск, отцепились от колхозной жизни, К городу долго привыкали. Опять же, нет тут садов яблоневых, не гудят пчёлы. Ну да жить-то надо. Нашли работу по своей куцей грамоте –шоссейные дороги строить. В ДРСУ нас взяли с Любой. Вначале оба с лопатой, потом меня в кладовщики перевели: видят – парень бережливый, порядок уважает. Там вот и с корреспондентом вашим обзнакомились. Комнатуху дали в общежитии. Заработок – нельзя жаловаться, не то, что в колхозе. Тут заработал – получи первого числа, а там воду решетом носишь.
Сынок родился, Женей назвали. Я тогда ридикюль кожаный чёрный Любе купил, пусть будет, как у всех городских. 21-го марта Женику нашему годик исполнится. Письмецо бы послать...
7-го сентября прошлого года получаю повестку: явиться на улицу Урицкого в 7-й военный городок. Пошёл раненько, не попрощавшись как следует ни с Жеником, ни с Любонькой. Кто же знал, что сразу на машину и в Колатсельгу? Два письма Люба прислала. Очереди, пишет, в магазинах большие. Цельный день стояла за подсолнечным маслом.
Ну да ладно. Стали нас обучать в Колатсельге. Я, дак, сперва к пушке и подойти-то боялся – вдруг сама по себе пальнёт? Поначалу в ушах, конечно, кололо. Как бабахнет! А куда денешься? Терпи, артиллерист. Да ничего, обвыкся. Глаза у меня зоркие, руки быстрые, поставили меня наводчиком, считать-то я тоже обученный, как-никак кладовщик. Командир меня нахваливает, на учебных стрельбах мы – первые в полку. А потом уж и без командира знал, когда вцелил. Нутром чую; объяснить, правда, не могу, но чую, и всё тут. Но то было на ученьях, в поле, а нынче – лес непролазный. Побили нас, пушкарей, финны крепко. Такое мы вытерпели тут! Все жилы надорвали, когда гаубицы на себе тянули.
Теперь вот последние снаряды дожигаем. Да НЗ ещё лежит, комдив лично мне приказал глаз не сводить и не трогать. Артиллерия – бог войны, сказал он. Только мне морская форма нравилась с детства. Моря я не видел, хотелось глянуть хоть одним глазком. Правда, не понимал, как это корабль железный, а не тонет. Снилось мне море часто, да и сейчас во сне являются то Люба, то волны зеленые с белым гребешком.
И запел тут Николай Михалыч Васильев всем сердцем. А голос-то, голос!
– Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далёко,
Подальше от нашей земли».
Продолжение в следующей публикации.