Андрей Беляков
ТРИ МИНУТЫ
I.
Он хорошо запомнил то время, когда встретил ее, такое не забудешь никогда. И вовсе не весна была и даже не лето, — январь был, разгар зимы. Но та теплота, в которую он окунулся той зимой, осталась теперь в его сердце навсегда. Первые зимние каникулы. Кто учился когда-нибудь в военном училище, хорошо знает, как хочется домой после первого, пожалуй, самого трудного полугодия. Егору повезло, он вовремя сдал все экзамены; более того, по математике умудрился получить «четыре» автоматом — такое, наверное, случилось впервые в истории училища. Друзья удивленно так промолчали, когда преподавательница перед началом экзамена объявила всем: «И еще... Смолин, Смолин получает «четыре» автоматом.» — Как же ее звали? — Пеликанша, ее звали Пеликанша за горбинку на носу. Замечательная такая женщина, а прозвище какое-то нехорошее, но курсанты на прозвища мастаки и такие безжалостные в этом отношении. Как-то неровно она к нему дышала, эту ее симпатию он тоже запомнил на всю жизнь.
А прилетев домой, Егор в первый же вечер встретился со своими друзьями. А те пригласили на встречу девчонок. Так вот он впервые и увидел Марину!
Марина! Круглолицая такая, с большими карими глазами, длинными ресницами, как у куклы. Густыми волнистыми каштановыми волосами, красавица неписанная. Еще особенностью девушки было то, что она немного заикалась, но это не только не портило ее, — наоборот, придавало некий шарм. Егор влюбился сразу, с первых минут, с первых взглядов, с первых слов. Может, сказалась нехватка женского внимания в последние полгода жизни Смолина или что-то другое, но факт остается фактом — он в нее влюбился! А она оказалась к тому же свободна, словно друзья нарочно пригласили ее для него. Нет, как выяснилось потом, она пришла с сестрой и о приезде Смолина заранее ничего не знала. И закрутилось все, и завертелось, быстро и стремительно, быстрее даже, наверное, чем положено. В первую же ночь они стали близки. Она была его первой женщиной; он, правда, не первым ее мужчиной, а она — первой! Егора это совершенно не смутило, влюбился, потерял голову, и не было теперь в его жизни человека важнее и ближе, чем она. Бедные его родители, особенно мама. За эти две недели, что сын был дома, она лишь несколько раз видела его! Расставание было тяжелым, другим и быть не могло, — таким трогательным со стороны, но тяжелым для них обоих. И казалось, никакие расстояния и преграды не сломают теперь эту любовь! Егор уехал...
И полетели письма, такие длинные и трогательные, словно поэмы, — и писатели позавидовали бы их содержанию. Марина писала замечательные письма, полные любви, надежд и ожиданий. Марина умела писать, а он уединялся с ними в свободное время и читал их снова и снова. Весна пролетела, и лето подходило к концу, — говорят, когда ждешь чего-то сильно, время замедляется, но это не их случай — время летело. И снова отпуск, а теперь целый месяц! Их медовый месяц! Друзья и родители лишь разводили руками, а они, они наслаждались жизнью и друг другом. И птицы по утрам пели для них, и ветер по вечерам разгонял духоту, создавая прохладу, и солнце, солнце днем светило и светило — и, казалось, тоже только для них одних. Время только вот летело, и летело, независимо от их желания и воли. И казалось, чем счастливее они, тем быстрее оно ускорялось.
Наступила осень. И вот осенью-то и появились первые трещинки в их отношениях. Марина вдруг стала писать реже и как-то более сдержанно, сухо, как показалось Егору. А он занервничал, задавал в своих письмах много вопросов, и все не мог понять, что же не так с его Мариной. И время, как назло, замедлилось в стенах училища, и он не мог дождаться следующих каникул. Но все когда-нибудь наступает или заканчивается, — наступили и они, следующие каникулы. И они снова встретились. А после их близости она разочарованно так заметила: «И это все? Я тебя столько ждала, написала столько писем, и ради чего? Ради этих трех минут.» Это был удар ниже пояса. От обиды на нее хотелось плакать, но Егор сдержался, слов лишь подходящих в ответ не нашел. И не получилось второй раз, и долго еще эхом отдавались в его голове эти слова. Они не расстались, как-то сгладили, перевели тему и таки остались вместе. Ходили в кино, встречались с друзьями, и дискотеки посещали, где все так же надрывалась CC Catch, но что-то шло уже не так, не было уже того полета, той искренности, какая-то нежность и привязанность остались, и была еще ночь любви, перед расставанием, но уезжал он с тяжелым сердцем, и воздуха не хватало ему в салоне самолета, и чувствовал он, предвидел, что это конец. И время словно остановилось, и безразлично стало все вокруг.
Она написала потом то, о чем он догадывался и чего так боялся. Нет, она не сказала ему прямо, что у нее появился новый парень. Марина умела писать, она изложила все более тонко и деликатно, старясь не обидеть Егора. Она писала, как проходят ее годы, как стремительно меняется мир вокруг (на дворе были 90-ые), что нужно жить сегодня и сейчас, а не строить иллюзий и планов на будущее, что жизнь так коротка, и как живут ее подруги, найдя себе крутых парней, и еще, еще — что парень всегда должен быть рядом, она много чего написала. И Егор все понял, он не стал ей отвечать, не наложил на себя в карауле руки, он пережил. Ушел в себя, стал более замкнутым, несговорчивым, но пережил, рубец на сердце остался, но он справился. Она написала еще пару писем, но не получив ответа, писать перестала. И все сошло на нет. И любовь! — любовь, казалось, такая бесконечная и бескрайняя, заменяющая Смолину целый мир, — в один миг схлопнулась в занозу, размером с булавочную головку, и впилась в сердце, причиняя теперь лишь только постоянную боль. А летом она вышла замуж за парня из «рощинской группировки», и осенью родила ему сына. Егор в свой летний отпуск домой не поехал, провел его у своего друга в Подмосковье. Бедные родители, бедная мама, сейчас, вспоминая все это, становится так стыдно за свое поведение, но по-другому тогда он просто не мог. Дома все напоминало о ней — и птицы, и ветер, и даже солнце. Она не прожила с мужем долго, через год его убили, — ну, 90-ые были, крутые времена, крутые нравы. Ты либо пан, либо пропал. Кто-то стремительно богател и взлетал вверх, а кто-то уходил в мир иной, уступая место другим, более наглым и амбициозным. Смолин, закончив училище, домой так и не вернулся, распределился в город Псков. Родителей, конечно, навещал, но Марину избегал и больше ее с тех пор не видел. А через два года после училища попал в Чечню, можно сказать, сам напросился.
II.
Вспоминая все это, Егор посмотрел на часы, по его расчетам у него было три минуты, осталась уже одна. Его разведгруппа попала в засаду, двоих ребят скосило сразу, а ему пулями перебило обе ноги. Разведчиков спасли вертушки, что пролетали неподалеку от места боя. Смолин выпустил сигнальную ракету и тем самым привлек их внимание. Вертушки дали залп в чащу леса, внеся сумятицу в ряды чеченцев, а разведчики, воспользовавшись их замешательством, попытались оторваться, но с раненым командиром, старшим лейтенантом Смолиным, это было невозможно. И Егор принял решение, трудное, но единственно верное. Нужно было остаться и прикрывать ребят, тогда у тех появится хоть какой-то шанс, а так погибнут все... Разговор с сержантом Даниловым не дал никакого результата, и Смолин перешел на крайние меры. Он взял того за грудки и почти прокричал в лицо:
— Товарищ сержант, слушай мой приказ! Я тебе приказываю вывести личный состав в конечный пункт нашего маршрута и без потерь! Слышишь меня? Без потерь! Головой мне за каждого отвечаешь. Понял меня?!
— Но, командир, русские на войне своих не бросают, — плакал сержант. Смолин тоже прослезился — то ли от нервов, то ли от досады, что бесценные секунды таяли, словно снежинки на теплой ладони.
— Да пойми ты, Паша, ну не будь дураком, ты же боевой сержант, а не мажор книжный, не уйти нам, п...ц всем будет, сделай это ради меня, так память сохранишь, это не мало, поверь, и ребят выведешь.
— Да, командир, — вытирая слезы, заверил сержант.
— Все, уходите, я их задержу, у тебя есть 10, максимум 15 минут, если захотят взять меня живым, — и смотри у меня, не убережешь ребят, я тебя с того света достану. Понял меня?
— Да понял, понял, — и они обнялись. И каждый потом обнял командира — и все, они ушли, вернее, убежали, взяв нужный темп.
А Смолин остался...
«Фу,» — выдохнул офицер, словно огромный груз свалился с его плеч; он почувствовал такое облегчение, будто сделал главное, самое важное дело всей своей жизни. Он включил секундомер на часах и занял позицию. Ноги болели, но жгуты были наложены, и обезболивающий вколот, больше ничем себе помочь офицер не мог. Боль можно было терпеть, минута осталась, минута! Почему в эти последние три минуты жизни вспомнил он ее, Марину? Марину, предательницу, а не друзей или родителей? Ну, с родителями все понятно, мозг просто блокировал все мысли о них, зная, какое горе придет скоро в их дом, и к этому страшно было даже хоть как-то прикоснуться. А почему не друзей? Да черт его знает, не было ответа, зато с Мариной было все предельно ясно. Все то светлое, что было в его жизни, связано было с ней, ну, и разочарование, и горечь, конечно, тоже. Но горечь прошла, время лечит, а вот то светлое так и осталось в сердце, и с этим и хотелось покинуть этот мир.
Егор ждал...
Из кустов на противоположной стороне опушки показались человеческие фигурки. Сердце бешено заколотилось. Смолин посмотрел на часы: «Прошло 3 минуты 20 секунд, ма-ло-ва-то, но сколько есть, и за это спасибо. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь», — считал фигурки офицер, а потом сбился и прекратил. Он прицелился и два раза выстрелил. Одна фигурка, взмахнув руками, упала назад, вероятно, пуля попала ей в грудь; другая, скорчившись, зигзагом повалилась вперед, ей пуля, вероятно, попала в живот. Смолин резко перекатился на несколько метров вправо. И началось! Место, где он еще недавно находился, буквально бурлило от пылевых фонтанчиков, поднятых пулями. Егор посмотрел на часы: «Еще 30 секунд! 3 минуты 50 секунд. Только бы решили взять живым, только бы!..» Офицер нащупал гранату, боясь, что она выпала в суматохе. «На месте, это хорошо! Очень хорошо! — Нужно показать им, что я жив и опасен. Боже, как болят ноги,» — Егор почувствовал, что силы покидают его, много потеряно крови, жгуты уже не помогали. Смолин перещелкнул свой АКМ в положение «Очередь» и дал три длинные очереди вперед, влево и право, патроны можно было уже не жалеть. «Либо убьют сейчас, либо будут брать живым», — Егор зажмурился, ожидая удара пули. Ответа не последовало. «Клюнули чехи! Обходят, будут брать живым! Время? Еще 30 секунд, 4 минуты, 20 секунд, почти километр. Ребята оторвались уже на километр. Хрен теперь догоните! Эх, если бы не ноги, рванул бы сейчас сам, да что об этом. Еще немножко потерпеть, осталось совсем немножко!» Собрав последние силы, Егор попытался ползти, чтобы занять новую позицию, но сил больше не было. Ноги онемели, голова кружилась. Смолин поерзал на месте, словно пытаясь зарыться поглубже в землю, автомат стал таким тяжелым, неподъемным просто, и он отложил его в сторону. Оставались только часы и граната, две последние вещи в жизни офицера.
— Эй, русский, сдавайся. П...ц тебе, жить хочешь, бросай свой автомат!
— Да бросил уже, бросил!
«Где-то 50-100 метров, — определил Смолин, — Время? Еще целая минута! Ну все, дело сделано.» Егор выдернул чеку и сжал скобу. «Сил бы хватило удержать до того, как они подойдут, забрать бы еще кого-нибудь с собой, одному как-то обидно и скучно уходить», — Егор даже попытался улыбнуться своей шутке. «Ну, еще раз на часы, 8 минут!!! Пока провозятся со мной, все 15 будут, а, может, даже 20, три километра, хрен догонят...».
Два боевика подошли к офицеру вплотную, один даже пнул его по ноге, Смолин ничего не почувствовал, ног он уже не чувствовал совсем.
Последними мыслями Егора были: «Все получилось!» — и он разжал скобу...
…...