Ей всегда нравились сны и до, и, особенно, сейчас. Не потому, что она любила спать, хотя не без этого: укладываясь поздно, она каждый раз утром обещала себе сегодня лечь пораньше, но в большинстве случаев обещания так и оставались невыполненными. Она любила сны, потому что там она могла быть любой: могла летать, быть богатой, знаменитой, плыть среди дельфинов в Адриатическом море или просто бежать. Неважно что ДЕЛАТЬ, главное – ДЕЛАТЬ.
Перед ней была авария: две машины столкнулись, перегородив дорогу остальному транспорту. Она решила объехать справа, по обочине, хотя остальные автомобили предпочли левую сторону. Съезжая с дорожного полотна, она попала в колею и решила ехать по ней. Земля вела ее за собой, превращаясь из сухой, укатанной транспортом, в более рыхлую. Трасса немного отдалилась, оставшись по левую руку, а машина подкатилась к людям, столпившимся у свежезакопанной могилы. Кладбище?!
По трассе сновали машины, до нее было рукой подать, вот только слева и справа были могилы, могильные камни и плиты, заключившие машину в трехпалый четырехугольник. Перед ней застыли родственники новоиспеченного покойника, прижав платки к заплаканным лицам и разглядывая Тасю. Она и сама не понимала, как очутилась здесь. Растерянная и сконфуженная, словно увидела то, что было не для ее глаз, она пыталась сообразить, как выехать отсюда. Прямо путь был загорожен свежей могилой, как шлагбаумом, по обе стороны машины возвышались холмики «старожил» кладбища. Единственный путь – пятиться назад.
Она положила руку на коробку передач и застыла. На поверхности свежей могилы показался светло-русый затылок и спина в синей джинсовой куртке; земля рожала мертвое дитя, выталкивая его из своего лона. Парень был явно молодой, отчего Тасе стало не по себе. Она отвернулась, не желая смотреть.
И вот уже машина куда-то делась, и девушка стоит «обнаженная», без защиты железного друга на том же самом месте. Тася почувствовала, как ноги
утопают в почве, ее засасывало. Рывками девушка пыталась освободиться, но земля не отпускала. Тася пыталась кричать: открывала беззвучно рот, напрягая связки. Там, где только что стояли ноги, были глаза, широко открытые от ужаса глаза.
Она лежит в темноте и смотрит, а прямо на ней светится прямоугольное окошко. Там склонились люди, они разглядывают Тасю. Она напрягает зрение, пытаясь распознать лица.
- Да, я нее, - уставший голос. – Маша, я не знаю, что делать, - слушает, как собеседник отвечает. – Постой, кажется, она проснулась.
Тасе приходится открыть глаза. Неизвестно, что хуже, кошмар там или здесь. Раньше бы она встала и прошлась по квартире, успокоив колотящееся сердце, сейчас это было невозможно. Рождаясь, ребенок может только кричать, размахивая руками и ногами, но с каждым днем его умения совершенствуются. Это называется прогресс. За девять месяцев он учится сидеть, ходить, манипулировать предметами.
За девять месяцев Тася разучилась сидеть, ходить и манипулировать предметами. Тело отказывалось подчиняться. Сначала усталость была в ногах: ступни, а затем икры стали млеть, неметь, наполняясь тяжестью, которая, перелившись через край, сделал их неподвижными. Две некогда активные ноги нашли приют в инвалидной коляске, сомкнувшись коленями. Чувствительность не пропала, боли, постоянно преследующие ее, становилось порой невыносимыми. Она осязала прикосновения, уколы, но ответить не могла. Она будто каменела.
Ногами дело не ограничилось. Врачи в недоумении делали один за другим анализы, пытаясь выявить причину, но четко ответить на вопрос: «Почему?» не могли. Как и не знали ответа на «Как помочь?»
Дальше покалывание переместилось в пальцы. Было ли страшно? Вы шутите? Было КАТАСТРОФИЧЕСКИ страшно. Панические атаки, накатывающие время от времени, становились с каждым разом все продолжительнее. Предательские пальцы больше не могли удерживать предметы. Кисти какое-то время слушались, но скоро и над ними Тася потеряла контроль. Только голова оставалась верна ей: мимика, глаза, язык, губы, рацио. По неутешительным прогнозам медиков Тася превращалась в разумный овощ. «Синдром запертого человека», - объяснили ей, и надо быть готовой к худшему: стать заложницей собственного тела. И если у пленников есть хоть какая-то возможность сбежать от похитителей, угнетателей, то страдающих «синдромом» ждало пожизненное заключение в телесной оболочке.
Надежда оставалась: были случаи, когда больные, благодаря реабилитации, восстанавливались, конечно не на 100 процентов, и могли вести нормальную жизнь, но таких людей было ничтожно мало, по сравнению с остальными пациентами.
Однажды она уже испытывала такое. Ночью проснулась оттого, что было тяжело дышать. Она лежала на спине, ощущая на грудной клетке теплую тяжесть, словно кот расположился на ней. В полусне послала в мозг сигнал руке, чтобы согнать животное и поняла, что рука отказывается подчиняться. И правая, и левая ей отказали, впрочем, как и ноги. Выныривая из сна, Тася открыла глаза, осознавая переход в реальность. Ничего не понимая, она с недоумением рассматривала черное пушистое нечто, давящее на грудь. Тело снова не подчинилось. «Я сплю?» - пронеслось в голове Таси.
«Нет», - ответил ей кто-то снова в голове.
Мурашки пронеслись вихрем по рукам девушки, и она снова задала вопрос. «К худу или к добру?» Троекратное «К худу» закончило ночной кошмар, и пушистый гость покинул комнату, резко соскочив на пол. Силы вернулись в тело, и глаз больно кольнул указательный палец. Нет, Тася нет спит. Мурашки продолжали свой путь, подгоняемые ударами сердца, а Тася включила ночник и натянула одеяло до самого подбородка, хоть в доме и было жарко. Надо ли говорить, что кота или какой другой живности в доме не было уже давно. Двери закрыты, впрочем, как и окна, так что залезть в дом животное не могло. И еще это «К худу».
То ли сон, то ли больное воображение, но на следующий день случилась беда. Бабушка вышла ранним утром кормить скотину, стало плохо, она рухнула с крыльца и пролежала под ним три часа, пока ее не нашла Тасина мама. Бабушку парализовало, вернее, парализация была левосторонней; разум тоже ее подвел. Она узнавала всех, но вела бесконечные подсчеты, распределяя несуществующее имущество между детьми и внуками.
Когда второй раз «отказало тело», прошло полгода. Снова «К худу» и январские похороны, совпавшие с днем рождения матери и навсегда омрачившие все последующие.
Сейчас было не так. Тася напрягала все силы, пытаясь поднять руку или ногу, но безуспешно. Минутное непослушание тела в детстве никак нельзя сравнить с тем, что было сейчас. Она вспоминала бабушку: сердце щемило от немощности родного человека. Осознавала ли бабушка происходящее? Может да, а может и нет, Тасе казалось, что лучше ничего не понимать. Тогда она думала, приключись с ней такая беда, она сразу бы умерла, умерла от страха и нежелания жить подобной жизнью, не в силах делать ничего самостоятельно.
Это было 18 лет назад. Сейчас же Тасе нестерпимо хотелось ЖИТЬ, хотелось бороться и верить, что болезнь отступит, не затронув последнего, что у нее осталось. Что в тело вернется сила, и, однажды проснувшись, она поймет, это всего лишь сон, долгий страшный сон, из которого она смогла выбраться. Сон длиною в девять месяцев, длиною в человека, готового появиться на свет.
В родной деревне Тася не показывалась полгода, пытаясь найти решение в большом городе, где медицина хотя бы была. Попросила Васю привезти свою лучшую подругу Раю, которую всегда навещала по приезду домой. Рая жила через улицу, на углу. Маленький домик, палисадник, заросший травой, небольшой огород, где картошка, морковка и свекла всегда свои. Вместо матери – бабка, вместо отца – ремень. Так и выросла черненькая Райка в смуглую Раису, отливая цыганскими корнями. А в прошлом году и бабка умерла, оставив на внучку скудное хозяйство. Тася на похороны приехать не смогла, с Васей ездили Москву смотреть.
Тася ждала Раю, но подруга ссылалась на занятость, хоть и жила одна, да и Вася навещал все реже, а потом и вовсе пропал. Говорил: «И в радости, и в горе», а оказалось только в радости. Тася его не винила, хоть и было больно, кто знает, как поступила бы она?
Мать плакала, мать рыдала, призывая Бога увидеть страдания дочери, стеная, что «родители не должны пережить детей». Тася, некогда отрицавшая Творца, молилась внутри себя, мысленно, ища помощи свыше.
Бороться хотелось в начале, не верить, что поглотит, засосет «синдром». Но понимая, что ее «замуруют» заживо, она просила мать отпустить ее, как только язык откажет девушке, обезмолвив ее до конца. Мать отрицательно качала головой, обещая, что «все наладится, только не опускать руки». Тася горько улыбалась: материальные руки опустились давно, мысленные готовы были последовать за собратьями в скором времени. Она долго беседовала с мамой, после чего выбила из нее обещание. Было страшно осознавать, что скоро она переступит черту, за которой или есть что-то, или нет? Страшно уходить, но еще страшнее остаться здесь живым трупом.
Теперь уже мать она попросила передать Рае, что хочет увидеться, возможно, в последний раз. Подруга поохала, обещала приехать, правда точной даты не назвала. Обещала – приедет, думала Тася, принимая многочисленных родственников, и видела сочувствие в глазах. Так же и она смотрела когда-то на бабушку. Так же она смотрела на инвалидов или смертельно больных, надеясь, что беда обойдет стороной. Не обошла…
Рая смотрела на улыбающуюся подругу на фото из школьной поры. Русая миловидная Тася стояла около качелей немного боком, смотря на высокого брюнета. Рая подвинула к себе шкатулку, немного повременила, и откинула крышку. Пальцы уверенным движением достали иглу, похожую на швейную: толстую у основания, заканчивающуюся колким пиком в конце. На стол запрыгнул черный кот, нервно подергивая хвостом и уставился на хозяйку оливковыми глазами.
- Чего тебе, Вася? – Рая вертела в пальцах толстое ушко. Она еще раз посмотрела на фотографию и, кивнув, будто с чем-то согласившись, вкрутила иглу, шестую по счету, в снимок, прямо в Тасину улыбку.
- Пойдем, я тебе рыбки дам, - обратилась Рая к коту, пряча фото комод.