Меня зовут Базиль. Если человеческая память – река, то моя – пересыхающая лужа, от которой ничего не останется в этой вселенной. А земля, впитавшая ее, вскоре потрескается, образуя узор из паутины на своем теле. Так я перестану существовать. Столько невысказанного, несделанного, а мне суждено умереть в полном рассвете сил, не познав всех радостей жизни. Отчего кому-то судить за нас, когда пришла пора уходить? Я против, я не хочу расставаться с этим миром, но смерть уже занесла нож надо мной. А вы хотели бы знать, когда настанет последний день? Хотели бы вытянуть судьбоносную карту с мрачной датой? Я не выбирал, моя жизнь мне не принадлежит с того самого момента, когда я появился на свет. Мне страшно представить, что будет с моим бренным телом после кончины, поэтому я гоню тягостные мысли подальше, уверяя себя, что с душой так поступить не получится. И пусть подавится Гришка со своими отпрысками, обсасывая мои мослы по праздникам, и жена его Галка, которая прячет злополучные бутылки от муженька, дабы не схлопотать лишнего удара в глаз после беленькой. У меня есть один день, один короткий день для жизни и длинный для ожидания неизбежного, и я хочу рассказать свою историю.
Меня зовут Базиль. И если именами нас наделяют родители или хозяева, то мое пришло от глухонемого соседского парня, старательно произносящего кличку Василий. Добрый малый, за которого опять же решили сверху, наделив увечьем. Мать моя, Дунька, привлекательная особа, жаль только дура-дурой: жевала с утра до вечера, работала на дому, ничем не интересовалась. Отца я не знал, поговаривали, что он пришел из соседней деревни; встреча с матерью была мимолетной, а дальше вы сами все поняли. И почему нам не дают выбора, где и когда родиться, выбрать себе родителей и облик? Впрочем, в сторону философские вопросы.
Дом наш был старый, покосившийся, огород большой, но частично поросший травой. Хозяйство имелось: куры, гуси, поросята, да мы с мамкой и теткой Глашкой. Утром на поле, вечером обратно. Жилось привольно, еды вдоволь, гуляй – не хочу. Но с самого начала я стал замечать, что не такой как все, особенный что ли. Мне нравилось исследовать новые места, узнавать интересные вещи, знакомиться с миром. Тетка с матерью жевали с утра до вечера, отгоняя надоевших насекомых, и изредка извлекая из себя протяжное «му». Мною же они совершенно не интересовались, материнское участие оборвалось ровно там, где закончилась моя потребность в ее молоке, а потом мы стали чужими. Поговорить было не с кем, поэтому я говорил внутри себя, удивляясь скудоумию родственниц. Я пытался достучаться до их затуманенного сознания, но ответом мне было молчание и тупой немигающий взгляд. Не будучи одним, я был одинок. Пытался найти друзей в обществе кур, но тщетно: искал разум там, где его быть и не могло. И только немой сосед изредка скрашивал мою тоску, просто сидя рядом. Он мычал свое «Базиль», поглаживая мое тело, и на душе становилось тепло. Мы ни о чем не говорили: он в силу немоты, я по иным причинам. Голосом я обладал, только он не подчинялся мне. В голове пролетали вереницы слов, но при любой попытке высказаться вместо фраз вылетало это нелепое однообразное слово. В такие минуты я был ненавистен сам себе, я был заперт внутри большого ящика, из которого мне никогда не выбраться. Я часто размышлял, откуда у меня подобная способность? Почему я как белая ворона среди всех? И порой мне хотелось не думать, хотелось сбежать от мыслей, постоянно вертящихся в голове, но от себя не убежишь. Я мечтал ничего не понимать, не осознавать, ведь знал, что дальше черты, за которой я стою, мне не выйти. Это как на гришкин велосипед установить колеса от машины – нелепо и ни к чему, он все равно быстрее не поедет.
Однажды я был влюблен, но так случилось, что мы из разных миров. Моя возлюбленная возникла из ниоткуда, словно ее принес ветер. Она была
так прекрасна и легка, носила с собой букетик незабудок и томик Есенина. Читала его стихи прямо на поле, наполняя каждую строчку любовью, а я таял, слушая ее чарующий голос, распевающий строки. Она была так мила и невинна в белом сарафане и шляпке, скрывающей ее веснушчатый нос от солнца. Я любил ее. А потом она ушла в осень, забыв и меня, и Есенина. Я горевал, а он мок под дождем, пока не растолстел от влаги. Моя история пройдет мимо вас, глупо полагать, что вы когда-либо узнаете о моем существовании. Я растворюсь в последнем вдохе. Ведь вы вряд ли задумываетесь, что чувствовал этот кусок мяса, когда был еще жив? Или, что любил обладатель этих вкусных ребрышек? Я, как и вы, любил жить, хотя не думаю, что кому-то до этого есть дело. Неужели рассвет? Раньше я любил встречать солнце, ведь оно вставало, чтобы поприветствовать меня, оно несло новый день, в котором я старался видеть только хорошее.
Раньше… Сегодня солнце мой палач, я чувствую, что времени почти не осталось. Я слышу приближающиеся шаги. Гришка не совсем трезв, я чувствую запах алкоголя. Надеюсь, он принял для храбрости, хотя, впрочем, какая мне теперь разница. Почему я не пытался бежать? Я и сам не знаю ответа на вопрос. Я как кролик, загипнотизированный удавом, ждал исхода. Да и куда бежать? От них не скрыться, Гришки повсюду, они смотрят на тебя как на кусок мяса, делая вид, что не виноваты в твоей смерти, если не присутствовали на казни. Меняя части плоти на бумажки, они пытаются насытить свои внутренности белками, уверяя себя, что так заведено издревле. Такова правда жизни. Надеюсь, нож достаточно острый, и все закончится быстро. Здравствуй, Гришка, и прощай!
Где я? Меня ударили? Крик! Неужели это мой крик? Я не узнаю своего голоса. Внутри все горит, так больно, больно. Это невозможно, но я снова жив! Я ничего не вижу, темно, мои глаза закрыты, они не способны видеть реальность так быстро. Но я это я, мои воспоминания остались внутри. Внутри чего? Я не готов сказать, я не понимаю сам, не осознаю всего происходящего. Но моя память со мной, а это значит, что я существую.
Кто-то шепчет мне на ухо: «Здравствуй, Максим». «Меня зовут Базиль, меня зовут Базиль», но вместо слов только крик. Умирать было страшно, но отчего я снова здесь? И где это здесь? Я не знаю ответа ни на один вопрос.
Моя жизнь была коротка, надеюсь, то, что происходит сейчас, будет дольше и счастливее прошлого опыта. Надо научиться выживать в этом мире, делать выводы. Я пока не уверен, но, кажется, у меня есть руки. Я размахиваю ими в стороны. Теперь у меня будет возможность оставить о себе память, а не просто испариться. И если я когда-нибудь смогу это сделать, то вы увидите, как я сажусь за мемуары.