Подо мной пританцовывал гнедой жеребец. Конь был великолепен, молод и силен, носил кличку Верный, и, несомненно, заслуживал все те превосходные степени, которыми его рекомендовал мне конюший. К седлу было приторочено оружие, а в переметных сумах сложены провизия и смена одежды. Несмотря на вес поклажи и седока, гнедой оставался резвым, и, казалось, вовсе не замечал своей ноши, оставаясь при этом послушным под уздой. Разве только говорить он не мог. Путь мне предстоял неблизкий и опасный, и такой конь, несомненно, станет мне на нем добрым товарищем.
Когда все немного пришли в себя после свадебного инцидента, быстро выяснилось, что практически никто не пострадал. Если не брать в расчет выбитые стекла, несколько легких ушибов, полученных в панике, пару обмороков и разбившийся монокль, то все остались целыми и невредимы. Ах, да, еще перепуганную кошку вышеупомянутой королевы пришлось снимать с самой верхушки дерева.
Однако, Василиса пропала. Поиски во дворце и за его пределами ничего не дали. Никаких следов, никакой зацепки. Выдвигались различные предположения, от банального побега из-под венца, вплоть до версии Бориса-царевича о террористическом акте, осуществленном враждебно настроенными к нашему государству организованными преступными группировками, с целью похищения и последующего выкупа. Причем Борис настаивал, чтобы именно эта версия стала официальной и была занесена во всевозможные протоколы, чтобы, как он объяснял, мы могли избежать негативных внешнеполитических последствий. Но и она не выдержала критики потому, что никто не мог припомнить ни одной подобной группировки. Всех поражала стремительность события, его бессмысленность и отсутствие следов. В конце концов, все пришли к выводу, что перед нами какое-то сильное и никому не известное колдовство, ибо иначе объяснить все это не удавалось. Тогда впервые и прозвучало это слово — Кощей.
Начали собирать информацию. Ее оказалось достаточно много, но была она противоречивой, запутанной, а иногда и неправдоподобно-сказочной. Например, одни говорили, что живет Кощей в замке, другие утверждали, что в пещере, а третьи вообще поселяли его в подземное царство. Единственное, в чем большинство сходилось, это то, что обитает он где-то на севере за три-девять земель. Одни считали его тамошним царем, другие узурпатором, третьи захватчиком. В любом случае, приходилось признать, что властью он обладал. О способностях его мнения также разнились, ибо одни утверждали, что Кощей — искусный чародей, другие — что не менее искусный воин, но все сходились во мнении, что справиться с ним будет нелегко. С внешностью тоже ясности было мало. Кто-то утверждал, что он обладает вечной молодостью, кто-то описывал его как дряхлого старца, а некоторые вообще считали его ожившим скелетом. В связи с этим последним пунктом, совершенно непонятно было, для чего ему нужны женщины, которых он якобы регулярно похищает из разных мест, ибо и в этом вопросе существовало как минимум три мнения. Те, кто придерживался первого, утверждали, что он их ест, второго — истязает в темнице, третьего — что он на них женится. Означать все это могло только то, что по доброй воле Василису он не отдаст. Следовательно, из плена ее нужно было освобождать.
Было решено не выносить сор из избы, а разрешить проблему в семейном кругу.
Это привело к определенным трудностям. Перво-наперво, было отмечено, что царь-батюшка — долгих лет ему жизни — хоть и выглядел на торжествах молодцом, и сам он заявляет, что чувствует себя сбросившим пару десятков лет, но по факту является уже человеком возраста пожилого, и хоть наша семья издревле славится своим здоровьем, но подобная экспедиция может потребовать от него таких усилий, которые для его, хотя все еще крепкого, но все же не юного организма, могут оказаться чрезмерными. Одно дело царю остаться без невесты, и совсем другое государству без энергичного, но умудренного жизнью, правителя. Следовательно, его кандидатуру с повестки дня можно было спокойно снять. Это рассуждение встретило со стороны самого царя-батюшки решительный протест, сопровождаемый бурной жестикуляцией и аргументом, что хорошо вам, философам, тут рассуждать, когда не ваша невеста украдена. Нам с братьями все же удалось остудить пыл новобрачного, причем я никак не мог отделаться от ощущения, что батюшка был этому только рад.
Во-вторых, выяснилось, что кандидатура Бориса-царевича для данной миссии тоже не является идеальной. Нет, конечно, в случае долговременной отлучки ныне здравствующего — долгих лет ему жизни — монарха, он, Борис, вполне в состоянии заменить его на престоле, тем более, опыт государственного управления у него уже имеется. Однако, есть опасения, что подобная рокировка может быть воспринята в определенных кругах как попытка государственного переворота, что грозило бы нашему царству рядом осложнений внешнеполитического характера. В случае же отправки со спасательной миссией самого царевича, дело принимало еще и этический характер, так как Василиса (и этот факт уже справедливо был отмечен) не является его невестой. Сам же он, Борис, без промедления готов взяться за выполнение этого, безусловно, почетного дела в том случае, если сумма аргументов за, превысит сумму аргументов против. Учитывая как политический, так и этический аспект, естественно. Батюшка вновь стал протестовать, хоть и не так бурно, как в первый раз. Впрочем, я не совсем понял, против чего именно.
Как нетрудно догадаться, аргументы в пользу кандидатуры Аркадия-царевича носили экономический характер. Наше государство на данный период, согласно его словам, располагает значительными финансовыми средствами, и еще большими природными ресурсами, которые по оценкам некоторых авторитетных экспертов, можно считать неисчерпаемыми. Учитывая то, что природные ресурсы при определенных условиях, можно превратить в ресурсы финансовые, то можно однозначно утверждать, что в распоряжении царя-батюшки — долгих лет ему жизни — находится достаточно средств, чтобы оказать беспримерное экономическое давление на любую страну мира, в том числе и на вышеупомянутое царство Кощеево. Кроме того, финансовая мощь нашей державы такова, что позволяет обеспечить содержание войска, вполне ей соответствующего по количеству, и вооруженного самым передовым на данный момент вооружением, с целью отправки означенного войска в любую известную точку, и пребывания там необходимого (читай — любого) количества времени, при полном денежном довольствии. С этой стороны проблем никаких нет, кроме одной: неизвестно, где находится это пресловутое Кощеево царство и какими резервами располагает, соответственно не понятно, каким образом на него можно оказывать экономическое давление и куда присылать жалование войску. Но есть и другая сторона вопроса, и она снова касается этики. Мы не имеем никаких доказательств, что против нас были применены какие бы то ни было экономические меры, а равно и меры военного характера, с привлечением масс войск. Все факты, нами собранные, указывают, что акт похищения был совершен Кощеем в одиночку, с использованием минимума финансовых средств, что в свою очередь диктует нам применение ответных мер в соответствующем формате. На этот раз протесты батюшки были еще боле сдержанными и еще менее внятными.
Будучи самым младшим, я терпеливо дожидался своей очереди высказаться. Но когда эта очередь до меня все же дошла, то вопрос был фактически уже решен. По мнению родственников, я оказался единственной кандидатурой, подходящей для этого дела по всем критериям. Спорить я не стал, да и не собирался. Скажу больше, если бы выбор пал на кого-то другого, я бы все равно поехал. Даже, если бы мне запретили. Даже, если бы меня удерживали. Единственное, о чем я сожалел, так это о том, что не сделал этого раньше.
Теперь я направляюсь на север, имея весьма смутное представление о маршруте. Много времени отнимают расспросы, но без них продвижение было бы попросту невозможно. Я готов отдать все свои деньги за карту, пусть даже плохонькую, но когда собеседники узнают, карту чего я хочу получить, то либо разводят руками, либо смеются над моей просьбой, либо в страхе умолкают, пытаясь поскорее улизнуть. Я уже согласен даже на кривой план, начерченный палкой в грязи, но никто не предлагает даже этого. В худшем случае меня потчуют красочными легендами, где вымысел невозможно отличить от реальности, в лучшем — неопределенно машут рукой в северном направлении, добавляя, что теперь я ближе к царству Кощея, чем был вчера.
Не стану описывать земли и народы, которые я уже оставил позади, но выражение «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается» неожиданно обрело для меня географический смысл. Чем дальше забираюсь я на север, тем менее населенные места мне встречаются. Можно запросто проехать два-три дня, не встретив следов жилья, так что я даже не заметил, как начал разговаривать со своим конем. Конечно, ответов получить я не могу, это монологи, зато могу быть предельно откровенным.
Знаешь, Верный, говорю я коню, мы с тобой славное дело делаем — едем освобождать человека из неволи. Это тебе не на кулачки махаться. Нет, конечно, спорт тоже немало славы приносит, тут никто не спорит. Однако, слава эта не только скоротечна потому, что сегодня великий чемпион ты, а завтра тебе на смену приходит кто-то более великий, эта слава еще и увядающая, потому, что вряд ли сохранится в веках. Много ли ты знаешь великих чемпионов, которых упоминают в учебниках истории? То-то. Зато имен полководцев там столько, что не протолкнуться. Вот и выходит, что ратная слава куда предпочтительней спортивной. А учитывая то, сколько лет наше государство живет мирно и сытно, то нам с тобой выпал просто уникальный шанс. Мы с тобой, Верный, сейчас вершим историю.
Жеребец поводит ушами, кивает головой, всхрапывает, и мне кажется, что на самом деле он прекрасно понимает, о чем я говорю, настолько вовремя и к месту он все это делает. Поэтому продолжаю.
Из всей ратной славы самой почетной есть слава освободителя. Конечно, история хранит нам и имена жестоких захватчиков. Однако имена эти покрыты позором. Конечно, позор, особенно великий позор, тоже можно считать своего рода славой. Но, согласись, разве может подобная «слава» соперничать своим блеском со славой освободителей, прозрачной как хрусталь и сверкающей, как снег на горных вершинах? И нам с тобой на долю выпала не слава, запятнанная позором, а слава чистая, которая зиждется на благодарности людской.
Теперь добавим к этому еще вот какую деталь. Мы с тобой, Верный, едем освобождать не просто человека, а батюшкину невесту, которую злодей украл прямо из-под венца, проявив неслыханное вероломство. Знаешь народную мудрость про три самые страшные разлуки? Первая — разлучить мать с ребенком, вторая — народ с волей, а третья — разлучить жениха с невестой. Поэтому дело наше выходит не просто славным, а еще и благородным. Воссоединить два любящих сердца наша священная обязанность. Если только… Если только эти сердца любящие. Знаешь, я никому не говорил, но тебе, Верный, скажу: не очень я верю в их любовь. Батюшка, конечно, выглядит счастливым, но все же почему в эту экспедицию отправили нас с тобой? Думаю, здоровье его тут совсем ни при чем. И еще одну вещь я скажу тебе потому, что знаю, ты не выдашь: не идут под венец с таким взглядом, как у Василисы. Как только я этот взгляд вспоминаю, у меня внутри все холодеет, и уже не такой желанной видится мне слава освободителя. У меня такое впечатление складывается, что не по любви, а как бы даже и не по доброй воле согласилась Василиса на это брак. От безысходности какой-то. Вот и получается, что если я родительскую волю исполню, придется мне из одного плена передать ее в другой. Из огня да в полымя. Не вызволить ее я не могу, но и под венец вернуть тоже будет преступлением. А самое главное в том, что не хочу я ее батюшке возвращать, никак не хочу. Вот если бы была возможность мне самому… Что же мне делать, Верный, а?
В этот момент вдали показалась группа людей. Я пришпорил гнедого, радуясь, что появилась возможность отвлечься от мрачных мыслей, которыми изводил себя много дней. Я намеревался, как обычно, выспросить у них про дорогу, но приблизившись, понял, что это вряд ли удастся. Люди дрались, вернее, били человека. Их было десятка два или три, одетых в грязные лохмотья, вооруженных чем попало, в основном вилами и кольями, с искаженными ненавистью гримасами вместо лиц, и каждый норовил попасть своим орудием в отчаянно зовущего на помощь человека, катающегося по земле. И хотя оборванцы были не ахти какими бойцами, но ввиду их численного перевеса, жертве все же доставалось изрядно. Сразу было ясно, что живым они его отпускать не собирались.
Вонзив шпоры в бока коню, я направил его в гущу тел, по пути доставая нагайку. Сражение, если только его можно так назвать, было коротким. Врезавшись в толпу, я рассыпал удары плетью направо и налево, не жалея сил, и вскоре оказался над пострадавшим, который при виде всадника сначала сжался, прикрывая руками голову, но когда увидел, что плеть предназначена не ему, завопил во все горло: «Добрый человек! Спаси меня, добрый человек!». Я протянул ему руку, он вцепился в нее содранными в кровь пальцами, и я втащил его в седло. Дав коню шпор, мы выскочили из окружения озлобленных оборвышей, махавших нам вслед вилами. В спину нам неслись гневные крики «Изверг! Кровопийца! Чтоб тебе пусто было!».
Когда нападавшие скрылись из виду, я сбавил ход и пустил Верного шагом. Видя, что опасность его жизни миновала, спасенный спрыгнул на землю и, забежав вперед, упал на колени:
— Добрый человек! Ты спас мне жизнь, как я могу отблагодарить тебя, добрый человек?
Вид он имел довольно жалкий. В глазах его стояли слезы, голос вибрировал. Дорогая некогда одежда после потасовки превратилась в лоскуты, бурые от запекшейся крови. Лицо и тело покрывали многочисленные ссадины, но к счастью, серьезных ран я не разглядел.
— Мне от тебя ничего не нужно.
— О, добрый человек! Как только я тебя увидел, то сразу понял, что ты очень добрый человек, а сейчас вижу, что еще и великодушный. Не сходя с этого места, клянусь всем самым дорогим, что до конца своих дней буду молиться о тебе, добрый человек. Позволь только мне недостойному узнать имя своего спасителя.
— Иван-царевич.
— О, небеса! Вы не только подарили мне спасение в лице этого доброго человека, вы еще наградили его благородным происхождением. Ваше высочество, позвольте припасть к вашим ногам, и хотя бы в этом выразить вам мою признательность, которая не знает границ.
— Не стоит, правда. Я же спасал тебя не для того, чтоб ты мне ноги целовал. Лучше скажи, как тебя зовут.
— Кудеяр, ваше высочество. — Человек в поклоне коснулся лбом земли.
Мне показалось, что называя себя, Кудеяр немного замешкался. То ли он боялся моей реакции, то ли еще чего-то, но все-таки голос его дрогнул. Однако его имя мне было совершенно незнакомо.
— Ты из местных, Кудеяр?
— Нет, ваше высочество, я родом не отсюда, но здешние места знаю очень хорошо. Мне знакомы здесь все дороги, все города и села, все реки и леса. Если эти знания могут чем-то помочь вашему высочеству, то Кудеяр со всей любезностью предоставит их в ваше полное распоряжение по первому вашему высокородному требованию.
— Тебе известна дорога в царство Кощея?
— О, мой благородный спаситель, царевич Иван! Неужели небеса столь снисходительны ко мне, что не только даровали мне жизнь в твоем лице, но еще и предоставили возможность услужить моему благодетелю? Да будет известно вашему высочеству, что дорогу эту Кудеяр знает не хуже, чем свои пять пальцев.
Это была удача!
— Покажи мне ее.
— Если ваше высочество будет благосклонно ко мне, как были благосклонны до сего момента, то Кудеяр не только покажет вам эту дорогу, но и проведет по ней. Тем более что и сам недостойный раб ваш туда направлялся, пока не попал в беду, из которой вы его так храбро избавили.
— Веди. И давай обойдемся без всей этой придворной чепухи. Отвык я.
Ехать со мной на коне Кудеяр вначале отказался наотрез. Заявил, что не может себе позволить подобного неуважения к персоне царских кровей и будет сопровождать меня исключительно пешим порядком, а на мое возражение, что вот, ехал же, ответил, что тогда он был в неведении о моем высоком происхождении, и только оттого вел себя неподобающе дерзко и т.д и т.п. Мне пришлось пригрозить ему, чтобы прекратить поток славословий в свой адрес. Кудеяр было оскорбился, но все же внял. Через некоторое время, сидя на гнедом позади меня, он уже вел себя настолько по-свойски, что я начал сожалеть о своем запрете. Говорил он без умолку, в самых эмоциональных моментах хлопал меня по плечу, называл Ваняткой, смеялся так, что поднимал в воздух стаи пичужек, и громко отрыгивал в кулак. С пищеварением у него, судя по всему, было не очень. И вообще, этот человек вызывал у меня странное ощущение чего-то скользкого. Чувствовалась в нем какая-то фальшь, но никак не удавалось разобрать, какая. Приходилось терпеть потому, что заполучить другого проводника не представлялось возможным.
Местность, которую мы проезжали, становилась все более дикой и угрюмой, хотя дорога, проложенная вдали от селений, оставалась хорошо накатанной, что свидетельствовало о регулярном ее использовании. Дичи в дремучих лесных чащах было в избытке, поэтому проблем с провизией у нас не возникало. Устраиваясь на ночлег, мы разводили костер и пекли на огне мясо, а после ужина ложились спать спиной к спине, укрываясь одной попоной. Мои наблюдения за Кудеяром пополнились выводом, что молчал он только когда спал или ел. Хотя последнее было актуально не всегда: с набитым ртом он тоже пытался говорить.
Из той лавины информации, которую он на меня обрушивал, большая часть представляла собой хвастовство, жалобы на судьбу и неприкрытая лесть в мой адрес. О себе Кудеяр говорил охотно, много и противоречиво. То вроде бы он был сиротой, не знавшим родителей, то вдруг пускался в пространные намеки на свое знатное происхождение, восходящее чуть ли не к половине престолов известных земель. А то вдруг распалялся, доходя до совершенно абсурдных утверждений, что, дескать, ему по праву принадлежат полсевера и полюга, и наступит день, когда он свое возьмет себе. Тогда глаза его сверкали алчностью, челюсть выдвигалась вперед, а голос звенел неожиданным металлом. Иногда он говорил о себе, как о служилом человеке, занимавшем какую-то большую должность, которую, впрочем, он отказывался называть. В этом случае все люди превращались у него в завистников и клеветников. А иногда представлял себя бывшим монахом-отшельником, чуть ли не полжизни проведшим в каких-то отдаленных скитах, замаливая свои грехи и страдая за чужие. Правда, при этом он часто путал скит с острогом, а вериги с кандалами, но клятвенно заверял, что это по сути одно и то же. И тут же мог объявить себя командующим, под началом которого находится некое войско, отличающееся неслыханной отвагой и доблестью. Но и здесь его преследовала терминологическая путаница, ибо по его словам «воевода» и «атаман» были синонимами, а выражения «отважные богатыри» и «лихая братва» просто с разных сторон описывали его дружину.
Обо мне Кудеяр выспрашивал осторожно, но все же с заметным интересом. Из какого царства я родом? Далеко ли оно расположено? Богато ли и чем богато? Сколько сыновей у царя, кроме меня? Любит ли он нас, наследников, и насколько сильно? Велико ли войско и как тщательно охраняется граница?
Долго ли, коротко ли, но дорога привела нас к развилке. Шлях, уходящий вправо, мало чем отличался от того, по которому мы прибыли. А вот левый… Левый поворот охраняла огромная, грубо обработанная каменная стела, по форме напоминавшая гроб, и почерневшая то ли от времени, то ли от копоти. На ней, раздирая рот в немом крике, был вырезан человеческий череп. Несколько обломков костей, тоже явно человеческих, были разбросаны у основания. Ничего более зловещего я никогда не встречал. От всего этого зрелища леденела кровь, и становился ясен намек, мол, не влезай.
Кудеяр у меня за спиной зябко передернул плечами:
— Вот она, земля Кощеева.
Я и сам уже догадался, куда ведет левый путь.
— Слушай, Ваня, не в службу, а в дружбу, раз уж довел я тебя, куда тебе было надобно, подсоби и ты мне. Вот за этим леском, — Кудеяр махнул вправо, — есть овражек. Там мои братишки меня дожидаются. Отвез бы ты меня к ним, а потом бы и ехал по своим делам. Тут рукой подать.
Все еще находясь под тягостным впечатлением от увиденного, я кивнул и повернул гнедого направо.
«Лесок» оказался довольно-таки глухим дремучим лесом, а «рукой подать» затянулось на несколько часов, так что к «овражку» мы подъезжали, когда солнце уже клонилось к вечеру. Нам открылась обширная долина между пологих холмов, уходящая вдаль, на сколько хватало глаз. На ее дне расположилось множество крытых наподобие фургонов повозок. Большинство из них были расчехлены, и подъезжая ближе, становилось понятно, что они забиты всевозможным добром, начиная от ковров, мебели и меховой одежды, заканчивая золотой посудой и оружием. В небо поднимались дымы множества беспорядочно разбросанных костров, у которых сидели свирепого вида люди, облаченные в самые разнообразные одежды. Все это скорее напоминало табор, чем военный лагерь.
— Эй, ребятушки, — закричал из-за моего плеча Кудеяр, — встречайте гостя дорогого!
Люди зашевелились, поднимаясь со своих мест, и вскоре нас уже окружала изрядная толпа. Все они оказались вооружены.
— К нам в гости пожаловал царевич Иван, знаменитого царя сын! — Кудеяр спрыгнул с коня и, взяв его под уздцы, глянул на меня. — Приветствуйте гостя дорогого, гостя желанного!
— Здрав будь, Иван-царевич. — Нестройно проорала толпа, разевая гнилозубые пасти в плотоядных улыбках.
Кудеяр не унимался:
— Ванюша, не откажи нам в любезности, откушай с нами. Да и коню своему роздых дай. Братушки, просите гостя!
— Отку-ушай, — Подхватили сиплые голоса, сжимая вокруг нас кольцо.
— Благодарю за приглашение, но ты ведь сам знаешь, Кудеяр, недосуг мне.
— Эх, Ваня, невежливо отказывать честной компании. — Глаза Кудеяра сверкнули нехорошим огоньком. — Ладно, не хочешь по доброй воле, придется по неволе. Братцы, налетай!
Не успел я схватиться за оружие, как сзади на меня набросили аркан, и затянувшаяся петля прижала к бокам мои руки. Аркан дернули и я свалился с коня. Сверху тут же навалилась орава, смердящая застарелым потом и винным перегаром, меня перевернули на живот и ткнули носом в траву, а запястья крепко связали веревкой. Веревкой же туго обмотали мне плечи, локти, колени, всунули в рот кляп. Их было слишком много, я был застигнут врасплох, и ничего не смог поделать.
— Ну, братцы-разбойнички, удача нам сегодня улыбнулась! — Гремел надо мной голос Кудеяра. — Крупная дичь попалась в наши силки, жирная. За этого царевича его батюшка царь нам такой выкуп отвалит, что весь обоз наш золотом загрузим! До конца дней своих можно будет пить да гулять!
Сиплые глотки восторженно взревели «Уррра атаману!»
Наклонившись, Кудеяр похлопал меня по спине и вкрадчиво сообщил:
— Слишком добрый ты человек, Ванятко, доброта твоя тебя и погубила. Разбойнички мы, по большим дорогам ходим, людей грабим, да на города-села налеты делаем. А тех людей на дороге, которых ты нагайкой отделал, я как раз перед нашей с тобой встречей обобрал. Силы, правда, чутка не рассчитал, да чуть жизнью за то не поплатился. Коли б не подоспел ты вовремя, вышибли они б из меня дух долой. Спас ты меня, Ванятко, за то и не убью тебя сразу, у меня тоже понятие о благодарности имеется. И службу ты нам еще сослужишь: на золото тебя менять будем.
После этого Кудеяр приказал бросить меня в шатер и стеречь.
Лежа на соломе в душном шатре, я размышлял о том, как, в сущности, слабо я разбираюсь в людях, сколько ошибок допускаю и наверняка допущу еще, если не научусь доверять внутреннему голосу. Ведь чуяло же сердце! Слушая звуки празднующих удачу разбойников, приглушенно доносившиеся снаружи, я вспоминал Василису, ее взгляд, пронзивший меня как клинок. Каково ей сейчас в неволе Кощеевой? Ради нее я был готов пожертвовать всем, что раньше было мне дорого, даже родственными узами, иначе говоря, предать собственного отца. Однако, миссию по освобождению Василисы из плена пока приходилось отложить на неопределенный срок. Наступающую ночь я сам встречал в плену.