Мишке исполнилось четырнадцать, когда умерла мама. Сердечная недостаточность. В голове у мальчика не укладывался такой диагноз.
«Странно, – размышлял он, – мама никогда не жаловалась на боли, всегда была весела, подвижна, радостна. Почему? Как это – недостаточность сердца?»
Он будто в полусне смотрел на похороны. Никак не верилось, что больше никогда не увидит, как мама улыбается, ерошит ему волосы и нарочито сердится, что сын мало ест.
После того, как могилу закопали, Мишка незаметно отошёл в сторону, на поминки идти не хотелось. Мальчишка углубился в лесную чащу, что начиналась сразу после погоста. Не задумываясь, не разбирая ни тропинки, ни пути, он пробирался меж деревьев и кустов пока нога не увязла между корней. Паренёк рухнул наземь, сильно ударился локтем, сердито зашипел сквозь зубы.
Кое как освободив стопу, Мишка доковылял до берёзки, сел, упираясь спиной о белый с тёмными порезами ствол. Растирая ушибленные места, отдышался. Боль, что поселилась в груди, давила и давила на сердце, заставляя часто делать длинные вдохи.
Чуть погодя, он поднял глаза и увидел слева две сросшиеся берёзки. Посреди стволов розовело закатное солнце. Ласковые лучи скользили по резным листочкам, которые слегка трепетали то ли от солнечного нежного прикосновения, то ли от лёгкого летнего ветерка. В этот миг по полянке разнеслись соловьиные трели. Казалось, что пейзаж – это сцена, соловушка – солист, а мальчик – нечаянный зритель.
Завороженно слушая серенького певца, что сидел на одном из рябиновых кустов, Мишка забыл обо всём. Внезапно он почувствовал, что холодный жгучий ком в груди растаял и вылился плачем, долгим и безутешным.
Соловушка замолк, слёзы высохли, солнышко скатилось к горизонту. Михаил встал. Он понял, что отныне кончилось его беззаботное детство. Он взрослый человек. Бросив последний взгляд на полянку, сын поспешил домой, к отцу.
Андрей открыл дверь, кивнул, развернулся и ушёл в комнату. Неожиданная смерть Веры породила в нём растерянность, упорядоченная привычная жизнь рассыпалась, словно детские непослушные кубики – сколько не собирай их, никак не получается полная картинка.
Андрей исправно ходил на работу, отказался взять отпуск. Находиться дома без жены было трудно, каждая вещь служила напоминанием о ней. Холод, что поселился в груди, отступал лишь в минуты выпивки. Рюмка, другая по вечерам позволяла ему почувствовать, что он ещё жив: кровь бежит по венам, сердце размеренно стучит, лёгкие дышат.
Прошло сорок дней. Муж и сын стояли перед могилой.
– Пап, ты веришь в жизнь после смерти?
– Что? В чью жизнь? – Андрей машинально потёр подбородок. – Никакой жизни после смерти любимого человека нет… Понимаешь? – Его тоскливый взгляд остановился на сыне. – Ничего нет…
Михаил с трудом сглотнул, пересохшее горло судорожно сокращалось, пытаясь вспомнить, что надо делать.
– А я? – еле выдавил сиплым голосом.
– Ты? – Андрей сфокусировал взор, наморщил лоб. – С тобой всё будет хорошо, сынок. Ты закончишь школу, выучишься… встретишь самую лучшую девушку на Земле…
– Папа, тебе всего сорок один…
– Да… увы, мне ещё долго коптить это небо…
– Время лечит! – это прозвучало беспомощно.
– Что? – Злая ухмылка перекосила лицо. – Что ты з-знаешь о времени? Что ТЫ можешь з-з-з-з-знать о времени, жиз-з-зни и любви?
В минуты волнения Андрей начинал слегка заикаться, злился на себя за это и заикался ещё больше.
– Я видел маму, – беспощадно бросил сын.
– Что? – Плечи отца опустились, лицо вдруг смялось, побледнело. – Ты… у тебя видения? Объясни.
– Пошли! – Миша решительно мотнул головой в сторону леса, повернулся и быстро зашагал, не оборачиваясь.
Они вышли на край поляны в нужное время – солнце как раз находилось между берёзками перед тем, как соскользнуть вниз, в одеяло облаков, чтобы уснуть. Михаил опустился напротив, отец, тяжело дыша, рухнул рядом. Молчание висело между –разделяющий занавес, холодный, тяжёлый и абсолютно равнодушный.
Солнечный шар пытался сжечь эту преграду, но, увы… люди смотрели на солнце и молчали. В какой-то момент Андрей хотел подняться и уйти, но случилось нечто: перед ним возникло улыбающееся лицо Веры. Рыжие пряди обрамляли нежное лицо, глаза щурились, ямочки на щеках задорно сияли. Андрей хотел спросить: «Как?», но слова застряли, царапая глотку.
Нежные трели взметнулись в воздух. Два соловья, иногда в унисон, иногда по очереди исполняли вечернюю арию.
Лицо Веры медленно истаяло, Андрей вытер слёзы, глухо спросил:
– Почему здесь?
– Не знаю, – пожал плечами сын. – В тот день я брёл наугад и попал сюда.
– Часто здесь бываешь?
– Нет… когда совсем невмоготу… – Михаил чуть запнулся, – когда ты пьёшь и всю ночь бессмысленно смотришь в стену.
– Да? – Занавес непонимания исчез без следа, но они уже забыли о нём, потому что впервые за эти сорок дней смотрели друг другу в глаза. – Прости, я этого не помню. – Отец неловко обнял Мишку за плечи. – Я был не прав, когда сказал, что ничего нет. Остаётся! Остаётся нечто. То, что живёт тут, – он положил ладонь на грудь слева. – Это самое главное.
Прошло несколько лет.
– Милый, ты задержался! Я съела всё, что приготовила, вот так! – Нарочито нахмурившись, молодая женщина показала язык и, не выдержав, засмеялась.
– Всё-всё? – Он подхватил её за талию, закружил по комнате, наполненной солнцем. Вернее картинами, на которых сияло солнце во всевозможных ракурсах. Здесь висели репродукции знаменитых мастеров и подлинники никому неизвестных художников.
Михаил поцеловал жену в нос.
– Придётся жарить картошку или… закажем пиццу?
– Простую пиццу, где много сыра! – подхватила Ольга. – Она похожа на солнце.
– А солнце похоже на тебя!
Они целовались и солнце внутри них и вокруг разрасталось, чтобы растворить всё ненужное и взрастить одно настоящее в этом мире – любовь.