ШЕСТАЯ ГЛАВА
— Ну и почему так долго не хотели исполнять свой долг перед Отечеством? — тупо вперив в Холода взгляд, сказал майор в засаленной фуражке.
— Некогда было. Да и вообще у твоей Родины я ничего не занимал.
— Кришнаит? Баптист? Пацифист?
— Онанист.
В то время комиссия перебирала личное дело призывника.
— Крепкий паренек. Боксер-разрядник, за бандитизм в свое время привлекался, но не осудили. Вот куда такого?
— Давай ко мне, в ВДВ. Мы сейчас новый полк под Нижним собираем.
— Да куда тебе такой нужен? Вон сколько хороших деревенских, а этот... В стройбате ему место.
— Нужен. Такой не сбежит никуда. Не трус он.
Холод, набегавшись за день по медкомиссиям, с наслаждением вытянулся на жестких нарах "отстойника". Скрипнула дверь и весь дверной проем загородил силуэт седого мужчины в камуфлированной форме и голубом берете.
— Командир роты десантно-штурмового батальона, старший лейтенант Павлов Андрей Васильевич. Можно просто Василич. Забирай вещи, поехали.
— Итак, салаги, запомните два правила. Правило один: дед всегда прав. Правило два: если дед неправ — смотри правило один. Там, на гражданке, вы девок щупали, за юбку мамкину держались, а здесь полтора года на автомат подрочить придется. Здесь я для вас царь и бог. Я! Старший сержант ВДВ, дед Российской армии, Садыков Марат Михайлович. У кого есть деньги, сигареты — просьба оставить у меня на хранение. Вам они пока по сроку службы не положены. Карманы на общак!
Сержант подошел к Холоду.
— Теперь ты, — и ткнул кулаком в грудь.
— У меня нет ничего.
Три недели Холод постигал в учебке нехитрые премудрости воинской жизни. Чеканил строевой плац, в сапогах на размер больше, учился мотать, похожие на обрывки туалетной бумаги, портянки, застилать по натянутой леске кровать, в общем все, что положено знать молодому бойцу великой Красной Армии.
И вот наконец Холод попал в боевые части.
— Ну вы тут и повеситесь, духи, — сказал на прощанье прапорщик, передавая его группу наряду по КПП.
Изнуряющие марш-броски, полевые тактические занятия, огневая подготовка, ночные стрельбы, занятия борьбой и рукопашным боем в спортзале — все это не сильно изматывало Холода. Ко всему этому он привык в той жизни. Он научился терпеть и сжимать зубы. Казалось, пес внутри Холода был укрощен. Дисциплина — это порядок. Но старший сержант Садыков...
Садыков всех тех, кто почему-то вовремя не пошел служить, считал "косарями" и люто ненавидел, тем более москвичей. А этот парень, молчаливый, неразговорчивый, холодный какой-то. Так, ничего не подозревая, он вернул Холоду его прежнее имя.
Садыков сидел в каптерке со своими корешами-дедами. Они пили спирт на отобранные у духов деньги. Мечтали о своих клевых телках на гражданке, расхваливая свою крутизну. Все было хорошо, но вот сигареты у Садыкова и его дружков кончились.
— Эй, дневальный, станок е***льный, слетай в сортир и посмотри, кто там курит. Забери у него сигареты и принеси нам, — проорал в глухой коридор сержант.
— Там этот, новенький, молчит все время который. Курит, но мне ничего не дал. Да еще и послал, козел.
— Ну сейчас мы с этим уродом разберемся! Пошли пацаны.
Холод увидел четырех человек, которые, усмехаясь, заходили в умывальник. Впереди гордо и пьяно шагал Садыков.
— Ну и че, козел, крысятничаем? Пацанам нормальным курить нечего, аж уши пухнут, а он тут в одиночку травится. Баклан поганый!
Он подошел к Холоду и схватил его за майку. И тут, впервые за двадцать два года, лицо сержанта, явно необогащенное интеллектом, исказила гримаса животного страха. В его тупые глаза смотрели холодные суженные глаза Волка-человека, убивавшего не раз, готового за свое порвать на куски, наглого и уверенного в своей правоте.
— Ты, падаль, на кого рот раскрываешь? Нюх потерял? Скалишься? — стараясь оправдаться перед своим страхом и друзьями, проорал Садыков.
— На тебя, мразь злое***ая, — прозвучало в ответ.
И Холод снова начал бить. Зверь проснулся. В его движениях не было никакой тактики боя. Он бил сильно, бил для того, чтобы покалечить. Сержант распластался на полу, а цепкие пальцы все крепче сжимали его горло. Садыков хрипел и задыхался. Следующим ударом Холод сбил с ног крепыша из Томска, необдуманно бросившегося на подмогу своему другу. Хрустнула нижняя челюсть. Третий, переломленный через его коленку, судорожно валялся у писсуара, пуская кровавые пузыри. А четвертый благоразумно отошел. Ведь он увидел перед собой опасного противника — волка-одиночку, бирюка. Там, у себя в далеком Мухосранске, он не раз видел таких ребят, прошедших огонь и воду, ненавидящих всех и готовых разорвать за свою правоту. Он видел их глаза, приходя к отцу на работу, в зону закрытого типа, глаза безжалостных убийц. Он опустил лицо, загипнотизированный их адским блеском. Холод, наматывая на руку ремень, подходил к нему.
— Все, хватит сынок, ты их сделал, — на него смотрели добрые и понимающие глаза друга Василича, но это был другой Василич...
* * *
— Согласно приказу Министерства Обороны из Вашей части Вы отправляетесь для наведения конституционного порядка в Чеченскую Народную Республику. Старший лейтенант Павлов, Вы назначаетесь старшим группы в количестве тридцати человек. Кого Вы с собой возьмете — подумайте на досуге.
Павлов построил свою роту.
— Ребята, вы знаете, что сейчас происходит в Чечне. Мне нужны добровольцы. Желательно из тех, кто отслужил больше года.
Каждый думал о чем-то своем.
— Слышь, Василич, я тебе там нужен? — спросил Холод, когда группа была уже набрана.
— Ты лишний, сержант.
— Я тебе там нужен?
— Да.
— Тогда я иду с тобой.
Вечером Павлов позвонил в штаб полка и сообщил командованию, что с ним туда идет тридцать один человек.
* * *
Казалось, эта земля прокляла их. Куски развороченного человеческого мяса, запах пороха, раздражающий ноздри, смерть молодых ребят. Его война и в то же время какая-то чужая. Он видел лица этих людей, которые ненавидели его, солдата.
Первый раз в жизни он убил человека, защищая свою жизнь.
Безумный, обкуренный гашишем наемник, намертво приросший к своему пулемету, несколько часов подряд поливал огнем, мешая двигаться дальше Его взводу. Двигаться к той намеченной высотке.
Прикрываемый автоматом Василича, Холод подполз к разрушенному дому. Взяв в руки нож, он медленно, словно тень, подкрадывался к этому безумному арабскому пулеметчику. Он почувствовал, как кровь сочится между его пальцев, когда воткнул тесак в горло врага и перерезал сонную артерию. Сколько их там осталось на этой высотке?
Он увидел на этой войне все. Молодых солдат с отрезанными ушами, яйцами, изуродованными лицами. Он чувствовал запах еще не впитавшейся в землю крови.
Однажды молодой мальчишка с обыкновенным русским именем Ваня вышел из дома покурить. Его крик оборвал спокойствие ночи. Холод видел, как этот мальчик корчится на земле с простреленными ногами. Тех, кто к нему пытался подойти, смачно отстреливали из снайперской винтовки. И последнюю пулю этот паренек получил не в грудь и не в сердце, а между ног.
— Снайперша, сука, — сказал тогда Василич.
Они ушли вдвоем. И где-то там, среди развалин кишлака, они взяли симпатичную молодую женщину тридцати пяти — сорока лет, говорившую с легким прибалтийским акцентом.
— Ты же, тварь, детей убиваешь! Ванька мог сыном твоим быть
— Деньги решают все, — сжав зубы, выхаркнула она.
Да, деньги действительно решают все. Кому нужна была эта война? Горному пастуху, которому в принципе все равно в стране с каким названием пасти баранов? Ведь даже он понимает, что если сменить название и получить независимость, то травы больше не станет, а бараны жирнее не будут. Вся интрига была где-то там, наверху. Люди двух наций в дорогих костюмах расставляли черные и белые фигурки на шахматном поле боевых действий, безжалостно разменивая их жизни.
— Не все деньги решают, — глядя на снайпершу в упор, сказал Холод, — тебя не будет, тебе и деньги не нужны. А вот Ваньке жизнь была нужна, для того, чтобы просто жить.
Они разорвали на ней камуфлированные штаны и теплые колготки и засунули туда, в нутро, лимонку Ф1. И только тогда Холод, глядя в ее глаза своим безумным блеском, сказал:
— Никогда ты больше не родишь таких уродов как ты. Прогремел взрыв.
Зло порождает зло.
* * *
Голодный пес всегда хочет крови только потому, что он голоден. Иногда не собака виляет хвостом, а хвост виляет собакой.
Они сопровождали последний, пятый караван, с которым они возвращались домой, не зная, что многие из них до дома так и не доедут. Напали неожиданно. Холод интуитивно передернул затвор автомата. Броню БТРа оплавляли очереди. Он видел, как черепную коробку сидящего рядом парня из Калуги, расколола надвое пуля. Он чувствовал на себе его мозги. Стрелять, как можно чаще, стрелять в никуда, стрелять пока есть патроны. Есть патроны — есть жизнь.
"Залечь всем!" — прозвучала команда Василича. Но этих всех осталось только десять. Крики раненных тонули в разрывах снарядов гранатометов. Их били... Били наверняка. Где-то там, на броне, радиста срезала очередь. Подмоги ждать было неоткуда. Он видел, как Василич сполз по скату БТРа, схватившись за окровавленное плечо. "Командуй, сержант!" -только и успел прокричать он. Холод вставил новый магазин.
— В кучу, ребята! Сколько нас осталось?
— Шестеро.
— Стоять всем до конца. Беречь патроны. И запомните, падлы, жизнь мы свою дешево не продадим.
Путь их колонны пересекся с отрядом одного полевого командира, который уже третьи сутки безуспешно пытался вырваться из кольца окружения Федеральных сил.
Холод стрелял как сумасшедший. Он видел бородатые лица, выглядывающие из-за камней. Он видел, как спотыкались о его пули и пули его друзей, идущие в атаку в слепой ярости моджахеды. Азарт и месть закипали в нем.
— Я буду жить! — кричал он им, — я буду жить, козлы черножопые! Не возьмете меня так!
Еще один боец его малочисленного отряда с окровавленным лицом уткнулся в жухлую горную траву. Холод чувствовал, как пули в нескольких местах оцарапали его тело. Но он, словно обезумевшая бойцовская собака, дрался за свою жизнь.
Неожиданно все стихло.
— Эй, русские, — навстречу им шел огромный человек с седой бородой, — меня зовут Аслан, я командир отряда "Волки ислама», народной армии Ичкерии. Я вижу, Вы настоящие солдаты. Я знаю, что вы не сдадитесь в плен. Да даже если сдадитесь, я не смогу вас убить. Вы сильнее меня. Но у вас нет патронов. Давайте сделаем так, как делают одинаково сильные бойцы, встретившись в чистом поле — они расходятся. Я ухожу первым, потому, что вы лучше меня. Уйдите и Вы с моей земли.
И Холод снова поверил и вышел навстречу кровожадному Аслану, посмотрел на него и сказал:
— Я заберу и унесу с собой всех раненых и убитых. Только тогда я уйду.
— У тебя нет машины. Я дам тебе грузовик. И ты уйдешь.
— Хорошо.
— И еще. Как тебя зовут, воин?
— У меня нет имени. Меня зовут Холод.
— Скажи мне свое имя.
Холод, глядя в глаза этого старика, назвал свое имя, спросив: "Зачем тебе это, старик?"
— Я не старик, — ответил Аслан, — моя жена умерла. Но я всегда хотел иметь сына. И теперь я знаю, как его зовут. Он родился с именем воина. Возьми это, — и он протянул Холоду серебряную цепочку с мешочком, — в мешочке амулет. Я носил его с раннего детства и поклялся на могиле отца, что отдам его своему сыну и выращу этого сына воином. Теперь у меня есть этот сын.
— Что там?
— Клыки волка.
* * *
Разбитый, раздолбанный "Урал" подъехал к воротам полевого госпиталя города N-ска. Из кабины выскочил парень.
— Быстрее! Они еще живы! — Он поднял на руки тело своего командира, старшего лейтенанта Василича, — терпи, мы еще повоюем, — шептал он ему.
— Ты настоящий солдат, — устало прохрипел в ответ Василич.
* * *
Из приказа командующего Северокавказским военным округом:
«За доблесть и мужество, проявленные при защите Конституционного порядка, наградить младшего сержанта (…) орденом Мужества. За героизм, проявленный при спасении товарищей и боевого командира, а также в связи с ранениями, полученными в ходе боевых действий, младшего сержанта (…) уволить из рядов ВС досрочно, направив на излечение в областной клинический госпиталь имени Бурденко города Москвы».
Для кого ты расстреливал небо?
Чей нелепый приказ выполнял?
У солдатских могил ты не спросишь ответа,
Кто на чьей стороне воевал…