Удивляться и любить. Дорожная история

               
                Вместо эпиграфа
 
        Минск, магазинчик около вокзала. Лохматый Мужик с другом, торопясь к отходу поезда, покупает бутылочку:
- Ну-ка, милая, покажи мне вон тот бальзамчик!
      Разбитная и веселая продавщица еще не отошла от новогодних праздников.
- Бери, мужик, лучше вот эту, фирменная, белорусская, на тридцати восьми травах.
- Что мне твои травы-отравы! Она всего-то тридцать пять градусов, а мне надо сорок.
             Продавщица обиженно фыркает.
- Ничего, водкой разбавишь.
- Согласен! Давай бутылку.
- Бери две, вас же двое.
- Чипсов давай еще.
- Фигня американская, бери бобруйских пряников!
- Ты, как моя жена, командуешь!
- Вольно! С вас...

                ***
             Стрекотала железная саранча - поезд набирал ход.  Минск остался за вечерними туманами.   

         Пульсирующими протуберанцами вспыхивали фонари, пробегая за окнами. От этого контрастного света картинки в вагоне дробились на отдельные кадры, как в авангардном мультфильме.

     Сутулый проводник гротескной тенью проскакал мимо с парой стаканов чая в костлявых пальцах. Мужики, попутчики, с оглядкой достают из сумок запретную бутылочку, комично, стараясь не пролить, наполняют пластиковые кружки.  Закусывают неизменным салом и чипсами.

     Я и моя соседка по путешествию переглядываемся с понимающей улыбкой. «Вечная картина», - замечает она, помешивая чай в стакане, где ритмично вспыхивают отражения фонарей.

        Это час, когда после вечерней суеты вагон затихает. Кто-то уже спит в теплой берлоге верхних полок, кто-то лениво роется в телефоне.

    Монотонный белый шум разговоров убаюкивает, успокаивает. Здесь время тянется независимо от скорости поезда.  Мысли в голове замедляют свой бег, от человека к человеку протягиваются тонкие нити доверия.

     Насколько позволяет сумрак вагона, разглядываю попутчицу,  по привычке художника,   отмечаю стройный силуэт, прямую спину, что для меня всегда означает стойкость характера и некоторое упрямство.   

       Немолодая, но ухоженная женщина: красивые крупные локоны прически, неторопливые жесты, изящно повязанный шейный платок. Есть в ней какой-то французский шарм, блеск.  Вспыхнет сережка в ухе, блеснут то безупречная улыбка, то легкая смешинка во взгляде, то ложечка в стакане.

    Живописно! Но с печалью понимаю, что некоторые моменты жизни нельзя нарисовать. Только память сохранит их – ненарисованные крупицы былых воспоминаний, порой ненужные и неважные, бесполезные, но дающие острое ощущение разноцветности бытия и многообразия человеческих судеб.

     Один из мужиков вытирает со лба испарину и прижимает руку к правому подреберью.
-  Если бы у печени были руки, она бы вылезла и задушила глотку, – невесело шутит он.
     Второй серьезно кивает.
 – Да, печенка пития не любит, терпит-терпит, да и кирдык.

    Женщина чуть склоняется ко мне и с улыбкой протестует:
 – А вот и нет, даже если всего двадцать пять процентов осталось, пара месяцев воздержания – и клетки начинают восстанавливаться, как миленькие.   

     Видит  вопрос в моем взгляде и поясняет:
 – Я работала в институте цирроза печени. Единственный был в Союзе!
 
   И называет городок в одной из маленьких республик, которые были, как пальцы искалеченной руки, болезненно ампутированы после  развала Союза.

     - Пришлось уехать? - догадываюсь я. Она кивает головой. Молчит какое-то  время, а потом сдержанно и немногословно рассказывает мне свою историю. За скупыми, но точными словами научного работника мое воображение художника видит драматическое кино, фрагменты мозаики человеческих судеб, из которых складывается история.

– Хорошее время было,- невесело усмехается Елена,-   веселое. Жили дружно, работали от души, отдыхали с азартом. Муж защитил диссертацию, потом я. Молодые, талантливые, дерзкие. Жили наукой. При институте клиническая больница была. Привозили туда безнадежных больных.  По нашим разработкам делали лекарства… Такие случаи феноменальные были!

      Я слушаю целую лекцию про печень – удивительный орган нашего организма. Это целое поэтическое отступление в рассказе моей собеседницы.  Я словно сама заглянула внутрь организма и увидела этот феноменальный, второй по размеру после кожи орган. Тысяча двести граммов справа под рёбрами! Печень прокачивает полтора литра крови в минуту. И сколько всего успевает сделать! Уже древние врачи знали, что здоровая печень формирует здоровый мозг. И она такая красивая, как космос. Целая галактика с туманностями, звездными системами…
 
    Рассказывая, Елена словно смотрит в микроскоп. Научные термины льются из её уст, как музыка. Триада печени… клетки Купфера… макрофаги… протромбиновый комплекс… синтез гемоглобина…

   Убаюканная, я уже начинаю засыпать… Впрочем, если бы я сейчас стала ей рассказывать о прозрачности красок, технике сфумато на картинах Леонардо и кракелюрах на голландских натюрмортах, тоже бы увлеклась… Ну, а Елена продолжала  рассказ.

     Все в её жизни складывалось удачно, дочка родилась, добра накопили. По выходным на рынок ходили за фруктами. По праздникам - гитара, стихи. 

     Родители состарились незаметно. Ушли и, слава Богу, что не увидели всего, что случилось. Для неё это было безумием, охватившим людей.

     Елена долго молчала, прежде чем произнесла всего одну страшную фразу:
 - К остановке автобуса подъезжает машина и -  автоматная очередь… по людям, представляешь?.. Квартиру продали за копейки, билеты с трудом достали и с парой чемоданов убежали в Россию…

     Её остановившийся взгляд  как пара черных мониторов, где я считываю то, что она не хочет мне рассказать.       

  - Оказались под Смоленском как беженцы. Никому не нужны:  ни властям, ни горожанам – балласт, обуза. Узнали у таких же бедолаг, что можно в дальней деревне получить землю с домиком. Муж все оформил. Есть в нем настоящее, мужское: в обычной жизни медлительный, человек науки, но в тяжелой ситуации - танк, лев, все брал на себя. Всегда говорил: « Не волнуйся, Елена, все наладится».

    И вот - деревня. Большая, умирающая, грязная – все в город убегали. А мы стали обладателями домика с земляными полами и треснувшей печкой. Спасало чувство юмора: печень восстанавливается, а нам слабо? Работа нашлась в школе. Преподавали физику, математику, биологию. Муж преподавал недолго, не смог недалеким деревенским детям формулы объяснять. У меня терпения больше, осталась в школе.

    А Михаил за 4 бутылки водки купил двух овец в разваленном совхозе. Через три года у него было сто голов, приличная овчарня и хороший сбыт в городе. Дом починили, воспряли, ожили. Мне в школе тоже вначале тяжело было. Все учителя – женщины. Косо смотрели на одежду, прическу. И эту ерунду одолели, подружились. Ездила в город, в отдел образования и науки, узнавала новости, конкурсы. 

     Организовала кружок экологии. Большой проект с детьми осуществили. Исследовали  деревенскую речку.  Всех пиявок и пескарей описали, чистоту воды измерили. Два года вели наблюдение и послали проект на конкурс. Получили большой российский грант, два раза на центральном телевидении выступали.

     Рядом с деревней был детский дом. В кружке много детдомовских было. Мы с мужем посоветовались и оформили опекунство.

     Елена опять молчит, но я вижу, как перед её глазами встают лица, улыбки, вихры мальчишек. Сначала Вася, потом Коля, ну и Семен с Алексеем.

-  А почему одни мальчишки? – удивилась я.
- Муж всегда сыновей хотел, много с ними занимался, хотел вырастить самостоятельными. С утра зарядка, уроки, мастерить учил, с инструментом обращаться, в саду работать.

    Потом добавляет:
 – Да и психологически дочку жалели, к мальчишкам она не ревновала.

  Улыбнулась Елена, а потом чуть помрачнела. В деревне, конечно, пересуды были, мол детдомовских пахать заставляют. Чушь. Пусть бы посмотрели, как они домашние соленья уплетают, свои яблочки, яйца… Мальчишки разные были. Вася красивый самый, ласковый. Семен нервы попортил – генетика. Дрался, воровал, лентяйничал. А Коля с Лешкой втянулись. Ученики из них никакие, трактористами стали.

- Встречаетесь? – спросила я.
- Все школу закончили, уехали. Иногда созваниваемся. Лешка с семьей приезжает. А у дочки талант к языкам открылся. Решили переехать ближе к городу. Маленькую квартирку купили, репетитора наняли. Девочка моя днем и ночью готовилась, поступила в престижный вуз. Язык выбрала французский. И нам с мужем пришлось его учить. Все вместе за ужином щебетали. «Силь ву пле, мадам, донэ муа кусочек колбаски.»

  А потом просто повезло, начались студенческие стажировки, попала она по обмену во Францию, познакомилась с парнишкой французским и осталась. Поженились. Вначале ей тяжело было. Училась, подрабатывала официанткой, за собаками и детьми ухаживала. Как ни спросишь, отвечает:

- Все хорошо мамуля. Вся в нас. Теперь уже своих двое ребятишек.

    Улыбка Елены теплеет.
- Недавно вот была у нее. А муж ни в какую. «Чего я там не видал?» - говорит. К нам в гости внуки приезжают, он  мастерит с ними, читает им Пушкина. А они глазами хлопают вежливо: «МамИ, папИ…» Ничего тяжелее мобильного в руки не берут. Обещала я им микроскоп купить…

      Она вновь улыбается своим мыслям, пьет остывший чай.
           А я, смотрю в ночное окно. Там, как на картинах Рембрандта, десятки оттенков чёрного. И неторопливо думаю о человеческом терпении, способности всё принимать, переосмысливать и начинать сначала.

   Значит, не только печень восстанавливается, но и душа человеческая, потеряв что-то ценное в жизни, может надеждой, любовью, трудолюбием вернуть себе прежнюю силу и смысл…

    Захмелевшие мужики, тоже недавно обсуждавшие смысл жизни, похрапывают на своих полках. Фонари кончились.

   Под неверным светом луны гряды лесов кажутся разрушенными замками. Вдали какой-то большой город мерцает созвездием разноцветных огней. И неважно, в телескоп ты смотришь  или в микроскоп, важно удивляться и любить эту необозримую, неописуемую, неповторимую жизнь!