Мы пришли вдвоём, нагруженные, с гор: Платеро - майораном, я - жёлтыми ирисами.
Был апрельский полдень. Всё на западе, что было кристаллами золота, позже стало кристаллами серебра; хрупкая и светящаяся аллегория хрустальных лилий. После необъятное небо будет как прозрачный сапфир, переходящий в изумруд. Я печально возвращался...
Уже на склоне. Городская башня, увенчанная блестящей плиткой, приобретает, в благородство этого чистого часа, монументальные черты. Вблизи кажется, что это вид издали на Хиральду, и моя ностальгия по городам, острая весной, нашла в ней меланхолическое утешение.
Возвращаюсь... Откуда, от чего для чего?.. Но ирисы, что я нёс с собой, пахли сильнее в освежающей прохладно наступившей ночи; пахли пронзительней и, в то же время, более эфемерный, будто выходит из цветка без самого цветка, только запах цветка, что опьянял тело и душу оттуда, из одинокой тьмы.
- Душа моя, ирис в темноте! - говорил я.
И подумал, вдруг, о Платеро, который, хоть и шёл за мной, но, будто бы забытая частичка моего тела...