…Пётр вернулся. И я его не узнала. Ни следа дурашливости или наива. Упругий, уверенный шаг. Подстриженные волосы и строгий костюм. Серьёзное, красивое лицо, молодое и загорелое, - и скучное в своей серьёзности. И ещё – он больше не заикался. Совсем. Как я ни старалась, я не могла обнаружить ни малейшего следа света или намёка на его зародыши. Зато – белые хризантемы в руках. Цветы он протянул мне. Я взяла, ощутив их обманный запах и трепет. Я готовилась стать счастливой.
Но он сказал мне:
- Я повзрослел и поумнел, Инта, я был благоразумен. Со мною ничего не случилось. Кроме одного. Я нашёл девушку, Инта. Такую, о которой мечтал. Какую хотел. Она похожа на тебя. Ты понимаешь меня? Понимаешь, какую?
Да, я понимала, какую. Земную. Телесную. Которую можно любить не только душой, но и телом. Плотью. Иметь с нею детей.
«Я тоже… тоже… становлюсь земная!» - кипели и бились в горле слова, не имеющие исхода. – «Я такая же, как она!» - кричало всё моё существо. – «Я тоже смогу любить тебя так, как ты хочешь, мой земной мужчина!» Но я молчала. Сердце моё сломалось…
- Я познакомлю вас, если хочешь. Если хочешь, ты даже сможешь стать свидетелем на свадьбе. Ты рада за меня, Инта? Ты не обижаешься? Ты благословишь нас?
Я кивнула и заставила себя улыбнуться ему. Но я не могла заставить себя почувствовать радость или счастье. Только выдавливала наружу, из самых глубин моей боли, улыбку – и отступала назад, тщетно пытаясь зарыться лицом в душный букет.
- Ну, ответь мне что-нибудь. Ты меня пугаешь. Ты плохо выглядишь. Много работала?
- Да, я рада. И я желаю вам счастья. Но уволь меня от присутствия на вашей свадьбе.
- Почему? – искренне удивился он, взял меня за плечи, останавливая, заглянул в глаза. Смятый букет не позволил ему обнять меня, прижать к груди, как бывало - словно брата или друга.
«Милый, ты только кажешься поумневшим. На самом деле, эта земная девушка сделала тебя глупым, или тебе просто не суждено поумнеть. Прости, прости, я не хотела обидеть. Но неужели ты не видишь, не чувствуешь, как я ждала тебя, как я люблю тебя, как хочу тебя, как ты желанен мне…»
Он почувствовал лишь то, что я сжалась, сжалась испуганно и потерянно, и с недоумением ещё больше приблизил свои глаза, глаза ночного зверька, к моему лицу.
- Инта, ну сама посуди! Я не монах и не отшельник. Всё шло к этому.
- А если бы… если бы я была другой? Обычной?
- Под вопросом. Не запаривайся вероятностями - тогда исчезла бы твоя исключительность. Не грусти – у нас останутся совершенно необыкновенные воспоминания.
- Я хочу побыть одна, - виновато шепнула я, отводя лицо. – Пожалуйста. Пожалуйста! Отпусти меня! От-пу-сти!!
Я кричала «Отпусти!» вопреки чувствам, вопреки тому новому, что сидело во мне теперь. Всё моё существо стремилось к нему, внутри сладко ныло, и замирало сердце от дрожи желания.
- Ну вот, ты всё же обиделась, – констатировал он. – А мне казалось, мы будем дружить. Все вместе. А ты ревнуешь.
- Ведь я тебя опекала всё это время, как же мне не ревновать, - попыталась я скрыться за шуткой, вывернувшись из его рук. – Ведь я – Ангел-Хранитель. Надеюсь, она сумеет о тебе позаботиться. Так, как я, или почти так. А я пока хочу уйти. Не держи меня.
- С тобой что-то неладно. Инта, куда ты пойдёшь? Ты в своём доме. Я должен знать, где тебя искать.
- Ты не должен знать, куда я пойду. Это мои обязанности – знать всё о тебе. Скажи, тебе… хорошо с ней?
Зачем я об этом спросила? Его слова резали, точно лезвие.
- Настолько хорошо, что мне впервые не хочется писать и петь. Я хочу её так, как ни одну женщину прежде. Её нутро – это бархатная шкатулка для драгоценностей, полная тайны. Она горячая, просто раскалённые угли – об неё можно обжечься, и всё равно снова и снова стремишься обжигаться!
Он увлёкся, его глаза разгорелись, он сиял своей победной улыбкой, подкупающей, чистой, обаятельной.
Ангел?.. Нет, Ангелы не умеют так злиться!
…Я выбежала из комнаты, роняя цветы, только бы он не заметил, что я больше не могу удерживать слёзы. Ну вот, всё закончено. Милый, славный мальчик превратился в мужа, не нуждающегося в моей опёке. Мужа сильного – и поглупевшего от счастья.
Я не нужна ему, не нужна ему, не нужна… - бился в груди горячий ком.
Как много может вместить, оказывается, такой короткий миг жизни на Земле! Всего за год пронёсся ошеломляющий калейдоскоп событий, судеб, переживаний...
Глотая слёзы, я шла, почти бежала по знакомым улочкам, по тёмному бульвару к тому перекрёстку, за которым был самый короткий путь к огромному лесопарку. Тому самому, где ежедневно разыгрываются многочисленные жизненные интермедии, драмы или фарсы. Здесь старики обсуждают политику и болезни, собачники обсуждают своих питомцев, матери укачивают младенцев, пожилые перемывают косточки знакомым, подростки учатся курить и материться, забулдыги распивают свой эликсир, торопливо пробегают те, которые спешат домой после работы: немного подышать воздухом – и проскочить мимо возможных неприятностей…
Я мёрзла – новое тело не давало покоя и тепла, а мелкая осенняя морось покрыла волосы изысканной серебристой сеткой. Идущий навстречу шаткой походкой краснолицый дед внезапно протянул мне недопитую бутылку резким и властным движением: - На, допей! Мне больше нельзя, а ты согреешься.
Я машинально взяла бутылку и так же машинально поблагодарила, послав благословение. Дед крякнул, хмыкнул, потоптался и, пошатываясь, отправился дальше. Я осталась глаз на глаз с бутылкой. Она казалась мне раскалённой.
Омерзительное пойло ожгло горло. И впрямь стало веселее. Или мне это показалось?
В первой же сумрачной аллее, куда я завернула, шла возня в орешнике, перемежаемая руганью и девчоночьим хихиканьем. На открытое место меж кустами выкатилась пара дерущихся, причём одному из парней приходилось хуже. Как только ему удалось вырваться из железной хватки, к нему с отборным матом подлетела ещё одна пара. На парня обрушились остервенелые удары тяжёлыми ботинками – он лишь вскрикивал сдавленно, передёргивался и пытался прикрыть окровавленными ладонями голову и лицо.
Я отвернулась и поспешила обойти свалку, точно кучу мусора. Какое мне дело до них? Может, его бьют справедливо? А разве побои бывают справедливыми? Даже если они – за провинность? Я развернулась и прыгнула в самую гущу. Не тратя лишних слов – здесь они всегда лишние – и не контролируя силу, мощными ударами я раскидала нападающих в разные стороны, дождалась смачного звука падения и женского визга с матерными причитаниями.
- Гуляй дальше, - бросила я с презрением избитому, скорчившемуся на земле, и пошла прочь.
Паренёк оказался прыток и живуч. Через пять минут, прихрамывая и размазывая по лицу кровь из носа, он догнал меня.
- Ну, ты чё убежала? Я даже спасибо не сказал. А ты крутая, бля… Всех в разные стороны… Кусты трещат… Зойка вопит…
- Я кому сказала – гуляй отсюда! – огрызнулась я, едва удерживаясь, чтобы не заорать, и сжала кулаки: - Задохлик!
Парень отшатнулся, постоял немного в нерешительности, и вновь потащился следом, бормоча: - Ты не думай, я не задохлик, бля. Я тоже могу быть крутым – просто тут по подлому – трое на одного, бля. Я бы справился, если б не Зойка, бля…
- Ты свою девицу забыл, - оборвала я его. – Возвращайся к ней – уведут.
- Да на хрен она мне сдалась! – озлился вдруг он. – Из-за неё, стервы… Теперь она задаром не нужна. Да она и сама захотела уйти. Да ты, бля, не беги так, крутая. Как хоть зовут? Меня Виталик. Ну и удары у тебя, бля! Показала бы, а? Хоть парочку…
Так я и шла – по бесконечно длинной тёмной аллее, а сзади, бормоча и припрыгивая, ковылял, как побитый, но верный щенок, незнакомый парнишка…