Тихо разбились рассвета бокалы…
ФедерикоГарсия Лорка («Гитара»)
Ще трётi пiвнi не спiвали.
Нiхто нiде не гомнiв,
Сичi в гаю перекликались,
Та ясен раз у раз скрипiв
Тарас Шевченко («Причинна»)
Наступило лето 1941 года. Старшие ребята, которым предстояло осенью уехать в дом молодёжи, остались в детдоме сдавать экзамены. Остальные в середине июня отправились отдыхать к морю.
Деревня куда они приехали, прижалась к морю там, где светлые пресные воды врезаются по самому стержню в тёмно-синюю морскую стихию. Хаты раскинулись по склону холма не кучно – врасброс, привольно. Вдоль длинной улицы в двух солдатских шеренгах вытянулись тополя. Денно и нощно шумели листвой под ветром, который никогда не утихал на пригорке. Всё здесь нравится Лоле: тёплый южный говорок, незлобивые люди, мягкая природа.
В первый же день пришёл к директору командир стройбата. За деревней, у самого леса, строили запасной аэродром. Задание было срочным, требовалась помощь. Иван Петрович собрал совет отрядов. Объяснил:
- Ребята, ко мне обратились с просьбой военные. Просят помочь в расчистке площадки для запасного аэродрома. Сторится на случай войны. Сами понимаете, насколько это важно. Поручение особое. Как? Поможем?
- И обсуждать нечего. Надо значит надо, - за всех отвечает Фернандо.
- Другого ответа я и не ожидал. Одного побаиваюсь – осилите ли? Работа тяжёлая, физическая. С лопатой расставаться не придётся. А что если кому-то не понравится? Опозоримся тогда перед военными?
- Такого не случится, - заверил Педро.
- А если кто-нибудь отлынивать начнёт? Как в прошлом году? Забыли уже?
- Что было, прошло. Бельём заросло, - Фернандо взобрался на любимого конька: пошли в ход русские пословицы.
- А что если шпионы узнают? – робко спрашивает Хуанито.
- Плюнь себе на язык. – это вместо «типун тебе на язык». – Молчать будем, никто не узнает.
- Иван Петрович, если нам доверяют такое. Вспомним. Сделаем. А луис давно уже осознал. Ну, а если что, сами разберёмся, - подводит итог Педро. – Вы ведь нам верите?
- Верю, хлопцы вы мои дорогие. Итак, сбор завтра в восемь утра на площадке у леса. Там и инвентарь выдадут.
Работали ребята отменно 0 чётко и слаженно, будто сами перед собой трудом своим хвалились. Ровняли землю, срезали дёрн, покрывали им капониры, в которых можно спрятать самолёты, и с воздуха не увидишь. Старались изо всех сил, очевидно, понимая чрезвычайную важность задания.
А Иван Петрович за них гордиля. Знал – случись беда, большое, серьёзное горе, ребята не подведут. Хорошие, крепкие ребята, его воспитанники, его дети. Четырёхлетний труд, когда приходилось учить и учиться самому, давал ощутимые результаты.
А какие парни уехали в дом молодёжи в прошлом году! Не забыли – пишут письма, называют отцом, благодарят, зовут в гости – в Москву. А к осени едут другие. И он мог уверенно сказать самому себе: даже если на этом твой труд считать завершённым, ты выполнил свой педагогический и гражданский долг перд этими детьми, перед их родителями сполна.
Есть красивое русское слово «венец». Строитель, закладывая дом, любовно называет им первую кладку сруба. Но и завершая труд, говорят: конец – делу венец. И так в каждом деле. Четыре года назад он и его русские и испанские коллеги заложили первый венец того невидимого дома, имя которому – коллектив. И вот сегодня он увидел – неколебимо стоит сруб, крепкий, законченный, у в е н ч а н н ы й крышей: новыйдом, хозяева которого они сами.
Фернандо и Педро – при директоре, во всём ему помогают. Фернандо - чернявый, горбоносый, чем-то смахивает на не редко встречающийся тип запорожского казака, только чуба не хватает. Селяне даже фамилию его переиначили на украинский манер: не Мартинес, а Мартинец. А Педро называют Петром. Он не возражает, только разъяснение даёт: «В переводе моё имя означает «из камня», то есть «каменный»».
Строительство запасного аэродрома подходило к концу. Помощь ребят больше не требовалась, и Иван Петрович отправил Фернандо вместе с Михаилом Абрамовичем в детдом по хозяйственным надобнастям.
Девочки к «мужскому» труду не привлекались – работали в колхозном саду, убирали черешню.
Лола заметно вытянулась, посерьёзнела, повзрослела. Да и Кармен подросла – ростом с Лолой сравнялась. У них своя cnadrilla образовалась – подружки неразлучные: Кармен, Росита, Галинка, директорская дочь и, конечно же, Соле. У девочек всё вместе, сообща – вместе отдыхают, вместе работают, и на широккой деревенской улице вместе в обнимку ходят.
Все они попросились в одну хату, пристроившуюся на самой маковке холма. Побелённая извёсткой, с соломенной крышей и глиняным полом, с пожелтевшими иконами в красном углу, с неповторимой русской печью, эта крестьянская хата пришлась им по душе.
А хозяйка, полоная, но ещё крепкая пожилая женщина с грустными глазами была добра и предупредительна. Недавно призвали в армию единственного сына. «Ой, вiна будэ оцэ и призвали», - пригорюнившись, горько приговаривала. И наверняка, вдвойне тоскливей пришлось бы материнскому сердцу, если б не эти шустрые, голосистые «девчата».
- Яка ж ты гарнэсэнька, - говорит она, глядя на Лолу, и серые её глаза насквозь просвечиваются тёплым светом, и лучатся морщинки-паутинки.
И рассматривает её, любуется: тонкий, с горбинкой нос, тёмно-карие с переливчатым огоньком очи, и чёрные, до синевы, волосы – «як нiчь», а на запястьи руки браслет из красиво ополированных деревянных пластин.
У браслета своя история. Профсоюзная делегация из Москвы посетила детдом. У одной из женщин на руке был браслет, привлекшей внимание Кармен и Лолы: с нескрываемой завистью поглядывали на непостижимую роскошь. И женщина сняла его и надела на руку Кармен.
С тех пор подружки носили браслет по очереди. Лолита вспоминает – и у той женщины глаза с добринкой, с затаённой лаской.
А Кармен цыгануой называет хозяйка. Девочка смеётся:
- Я и есть хитана. Меня цыгане подбросили.
И действительно, всё у неё цыганское: глаза чёрные, искрящиеся, характер, что твоя ртуть – неудержимый, рвущийся, а походка… Когда идёт, голову кверху, руки за спину закидывает, ступает броско, ладони назад повёрнуты, как лапки у летящей птицы. Иван Петрович её не иначе, как «смуглянкой» называет.
Сначала девочки спали на русской печке. «Интересно: хата украинская, а печь – русская», - дивится Лола. Все не вмещались, и хозякапредложила широкую деревянную кровать возле окна, на ней устроились втроём – Лола, Соле, Росита.
Спать не хотелось
- Завтра – воскресенье. Пойдёмте утречком в Русалкину заводь? А? Девочки? – не то думает вслух, не то говорит громким шёпотом Лола. – С обрыва всё до донышка видно. Жёлтые лилии. Белые лилии. На длинных стебелёчках, как на цыпочках, сквозь воду к солнышку тянуться. Искупаемся. А?
- Ой, девчата, не ходите вы в тот проклятый очерет.
- Почему? – вскинулись в один голос.
- Це долга история.
- Расскажите, тётя Настя. Расскажите, - упрашивают голоса.
Она охотно сдаётся. Витирает подолом руки, словно за что-то чистое собирается взятся и, сплетая украинское с русским, чтоб им было понятней, начинает:
- Слухайте. Був туточки колысь чоловик. Работала у него наймичка. Красива та гарна была дивчина. Полюбыв её хозяйский сын. И она его крепко любила. Но не пришлось им долго кохаться. Родиля у наймички ребёнок. Выгнал её хозяин. А дитятко оставил – уж очень полюбилась ему девочка. А наймичка с горя утопилась. И, говорят, стала русалкой. И всё ищет свою доню. Как увидит у берега девочку, так и унесёт. Чи то правда, чи ни, а прошлым летом утонула в очерете дочь кузнеца. И плавала хорошо, а утонула.
И Лоле кажется: лилии в заводе - не цветы, а чистые русалочьи души, что тянутся не к солнцу, а к людям, зовут их в своё холодное царство. Так и погружается в дремотное небытие. И видется ей сон, будто дочь кузнеца – она сама, и русалка с распущенными волосами старается утащить её в водяные чертоги
Проснулась внезапно – с непонятным чувством беспокойства, от которого даже среди ночи сон пропадает бесследно.
Темно. Тихо. Таинственно. В открытое окно миллионами звёздных глаз заглядывает ночь. Звёзды – большие, мигучие. Кажется – вот они, рядом: руку протяни – и коснёшся их обжигающего тепла. Мирно пошелёстывает бессонными травами ночной ветерок.
Привстала. И поняла, что разбудило её. По потолку слепо шарила широкая полоса света. Лучь, острый, враждебный, разрезал комнату наискосок, ярко высветил стены. Потом ударил прямо в лицо – ослепительно и зло. Закрыла глаза руками. Зажмурилась.
Лучь не потух. Будто она и была той мишенью, которую он искал в этом большом мире. Отшатнулась и увидела – в море военные корабли. На одном из них горел прожектор. Его луч, обшаривая берег, попал к ним в окно…
Память тревожно выплеснула обломки прошлого. Хищное тело «Серберо», корабля мятежников. Злобные тени самолётов над Бильбао. Пожар . Пожар на их судне. Искажённое гримасой отчаяния лицо матери в минуту расстования. Её печальные, обезумевшие, зовущие глаза. Всё это в одном вихревом порыве перпуталось, пронеслось в голове.
Где она? Что это? Снова война?
- Ма-
Ми-
Т-а-а-а-а! – оторвалось у самого сердца.
Девочки проснулась. Вскочили. Полусонные. Не понимая, в чём дело, столпились вокруг неё. А она, нырнув под простыню с головой, плакала, содрогаясь всем телом.
- Что с тобой, Лолочка, миленькая? – допытывается Галинка.
Ничего не могут добиться. Наконец Кармен и Росита успокоили её. И, вся дрожа, она указала через окно на море:
- Фашисты. Война.
Бросились к окнам.
В призрачном лунном свете, словно из другого мира, строго соблюдая интервалы, щли кильватерным строем военные корабли. Прожектор сгас, и они двигались в полной темноте куда-то на запад. Лишь слунённые, вырванные из темноты, мерцали дула пушек.
Среди девочек началась паника.
- Чого вы злякалысь? Из, мабуть, маневры, - успокаивает тётя Настя. – Спать лагайтэ.
Корабли ушли - ничего не произошло. Снова улеглись. Веки склеило сем-то тягучим – не раскрыть, не разлепить. Уснули. Уже серело. А она то проваливалась в тёмный, вязкий сон – засыпала, то вдруг, словно от какого-то толчка, открывала глаза – просыпалась. Наплывала дрёма. И где-то над головой ласково шептали странные голубые лилии. И будто б она на дне заводи. И её манит к себе русалка с прекрасным бледным лицом. Волнами набегало полузабытьё, тажёлое, тревожное, гнтущее.
И ещё не то вспоминается, не то мерещится – идёт по лесу, видит: много много грибов на полянке насыпано. По кругу они расбросаны, а в серёдке даже травы нет – вымерла. Да это ж «ведьмин круг». И так страшно становится. Бросает собранные грибы и бежит в поле к девочкам. А над самым ухом беспокойный голос тёти Насти: «Погано цэ, ой як погано. Не к добру».
Наконец нервы успокоились, расслабли. И забылась крепким, здоровым сном.
Но спать долго не пришлось. Разбудил пасечник. Возился под самым окном. Опрокинул улей. Кряхтя, смешно поругиваясь, старался его поднять. Но руки не слушались: стар уж очень, ему за сто, помнит ещё крепостное право, барщину.
Лола натянула платьице, выскочила на крыльцо – помочь.
- Доброе утро, дедушка. Дайте я.
- Доброго ранку, дочка.
Из воды лимана вытянулась солнечная подковка. Лола залюбовалась, застыла. А старик зовёт:
- Подмогни улей к солнцу подвернуть.
Лола помогает. Потом бежит по росному лугу туда, откуда поднимается неяркое рассветное солнце.
А старик вслед:
- Росы много насыпало. Смотри – не простудись. Ноги намочешь ведь.
- Не простужусь, дедушка. Я закалённая.
Оглядывается. Там, где пробежала, тёмный следок на травах означился: росу стряхнула. А по обе стороны от этой дорожки каждая стебелинка, и что не росинка – солнечная точка.
Снова оглядывается. Подковка округлилась, силы набралась – глазам больно. Солнышко-солнышко, как яичко. Не простое – золотое, из сказки выкатившееся. Красота-то какая! Не подумала – сказала вслух. Себе сказала, травам, цветам, всему живому вокруг. В глазах восторг загорается, что те солнечные огоньки, высветленные в крупных росинках.
И назад бежит. В самом деле, все ноги до колен промочила. И что-то будто щекочет её изнутри – смеётся хохочет, и на душе радостно: открытие сделала – так вот с чего день начинается – с красоты.
Нагибается, хочет сорвать цветок, выглянувший из травы. Но так и не срывает – в венчике толчётся пчела, деловито вибирает мёд, а сама уж успела измазюкаться – вся в жёлтой пыльце.
Лола выпрямляется. Рядом стоит дед Ефим. Будто прочитав её мысли, говорит мудрый пчелиный старик:
- День-то с труда начинается, дочка. И пчёлки вон тоже. Улей-то мы к солнышку поставили, а как в лётку заглянет свет утренний, так пчёлки от тепла и просыпаются. И с Богом на работу. Так-то, с этого и день начинается. С труда.
А и верно: не с красоты, с труда берёт начало день. Солнце возвестив рассвет, не только осеребрило росную землю. Но и пробудило пчёл, трудяг цветочного царства.
Но, как тучи на солнце, на лучезарную радость пали тени от тех кораблей, что внезапно появились среди ночи…
Днём из детдома пришла голубиная почта. Эрнесто принёс крылатого почтальона к директору. На лапке у птицы была щзаписка, извещавшая о начале войны.
- А не подшутил ли кто над нами? – усомнился директор. – Поверить-то страшно!
- Не думаю – почтарь наш проверенный.
- Вот что, Эрнесто. Пока ни слова никому. Понял? А я тем временем выясню в сельсовете. Хотя деревня далёкая: ни радио, ни телефона нет, но всё же власти о таком известии не могут не знать. Подождём до конца дня – всё прояснится. А ты – молчок. Может это неправда. И ребят зря беспокоить не надо – пусть отдыхают после обеда. А я пока к военным схожу.
К вечеру из города вернулся Фернандо и подтвердил неожиданную новость, принесённую почтовым голубем:
- Война. Фашисты напали на Срветский Союз.
В это голубое тихое утро, когда вызрела крупная роса, предвещавшая ясный солнечный день, в неё пали тяжёлые капли крови. Война! И они ещё не знали. – но это уже случилось – что одна из первых фашистских бомб, сброшенных на землю России в это прекрасное утро, попала на территорию испанского детского дома в Киеве.Сколько их, отлитых из той же добротной немецкой стали, обрушилось на их головы на земле Испании!
Но их землякам в Киеве повезло. Бомба не затронула жилых помещений – она взорвалась во дворе. А другая такая же смертоносная болванка упала во рядом – в спальню русского детского дома. Своим металлическим голосом война возвестила, что не выбирает жертв, что все одинаковы перед её свинцовой ненавистью к живому.
В тот же день, 22 июня 1941 года, некоторые из них потеряли отцов, томившихся в застенках. Фашистское правительство в знак солидарности с гитлеровской Германией, бросившей свои орды против Советского государства, в это безмятежное утро казнило трёх комунистов-депутатов, многих военных командиров, видных областных работников Компартии Испании, десятки патриотов-антифашистов.
Фернандо привёз ещё и письмо, адресованное Лоле и Педро. Первое после стольких лет разлуки и неведения. Оно прошло длинный путь прежде, чем попасть в Советский Союз. И на думая ещё о том, что – радость или горе – принесло оно с собой, Лола схватила конверт, расцеловала со всех сторон и бросилась искать Педро. Разве она могла прочитать письмо без брата?
…а по руссой земле уже несколько часов тяжёлой, кованной поступью маршировала война.
И снова фашисты
В дыму и в руинах
За вами пойдут по пятам.
Ребята,
Должны вы
Вернуться живыми
К испанским,
Родным очагам.
Москва. 17 октября 1979 года.