Плывёт в синеве бездонной
Испания – белый цветок.
Где мать и отец? Где дом мой?
Где отчий кров и порог?
Зима прошла, их вторая зима в России. Заголубел, затеплился первый месяц весны – март. Задули тёплые ветерки, протаяли прогалинки на бугорках и боковинках, ярко вспыхнули звонкие птичьи перебранки. А под осенним ноздреватым снегом пробилась вода, хоть ещё и студёная, но весёлая и чистая, будто родниковая. И не журчит, а поёт она, первая вешняя вода, которую так и хочется взять в ладони и омыть её лицо, сказочная. Живая вода-водица.
Но не только это, радостное, есть и траур в первых росчерках весны: снег, хоть и голубой в глубине от прожилок воды, а на поверхности он обтаял, почернел. И земля, через которую ещё не выпростались тонкие, острые лезвия трав, тоже чёрная. Да и лес стоит серо-тёмно-фиолетовый. Даже первые посланцы весны – чёрные птицы: грачи да галки.
По весне облака взъерошеы, взлохмочены, будто кто-то озорной рс=астормошил, растрепал их, да и забыл причесать.
И Лола, глядя на них и на пробуждающуюся землю, чувствует это и радостное и грустное в весеньем половодье.
Задрав головы, она, Кармен и Кармела наблюдают за облаками. На что только не похожи они в разлохмаченном, шальном весеннем небе. Это вот крадётся на мягких ватных лапах хитрая кошка, рысь. А вот то…
- Смотри, Лола, собачёнка ушастая, - сверкает озорными глазами Кармен.
И смеются, радостные, возбуждённые. Смеётся рассыпчатым, будто светящимся смехом Лола. Неудержимо заливается Кармен. Словно мелкие стёклышки раскалывает, резковато смётся Кармела.
Только облака плывут молчаливые, несмеянные. И вдруг девочки смолкают, потому что облако, которое поднимается из-за горизонта и наползает на город, походже очертаниями на что-то очень знакомое. На что же?
- Ой девчонки! – вскрикивает Лола, больно закусив кулак. – Смотрите! Да ведь это Испания, Пиренейский полуостров, большой белый цветок.
И от этого в груди неизъяснимое колотьё: радостно игрустно.
Плывут облака. Пробивается весна тоненькими голубыми ручейками сквозь зачерневшие траурные снега.
И поднимается тяжёлый, недетский вопрос – «Где дом мой? Где родина моя?»
А облако-цветок всё наплывает и наплывает. Бездонная весенняя лазурь ласкает его лохматые края, унося с каждым поцелуем крохотный белый комочек. И оно становится похожим на сердце, живое, трепетное, податливое на ласки весеннего неба и ветра. А затем реряет очертания, расплывается. И восхищённые, широко распахнутые глаза девочек тускнеют, печалятся: расколдовалась небесная сказка – больше нет в синеве прекрасного белого цветка, огромного человеческого сердца. Но вот ветер снова сбивает его в комок, и это уже большой крепко, до боли, стиснутый кулак. И вспоминается – два года уже не было писем ни от отца, ни от матери. Может, и в живых-то их больше нет?
И хочется крикнуть вслед улетающему облаку, этому сердцу, превратившемуся в кулак:
Вновь и вновь прошу, как чуда,
Краешек реки оттуда…
Хосе Морено Вилья («Письмо изгнанника»)