Как там.
В Мадриде?
Держутся?
Не пропустили фашистов?
Всё пошло с этих слов неизвестного писателя. Когда Педро узнал о них , спросил Антона Сергеевича:
- Мадрид выстоял. Уже два года борется. А Островский выжил?
- Нет, ещё в 1936 году умер, в самые тяжёлые для Мадрида дни. И умер Николая Островский, зная что Мадрид борется.
Тогда-то и прочитал Педро «Как закалялась сталь», первую русскую книгу, которую одолел без словаря.
Эрнесто же читать не любил ни по-испански, ни по-русски. Однако, вслед за Педро и он прочитал книгу Н. Островского.
Антон Сергеевич прилагал немало усилий, чтобы привить детям любовь к чтению, пробудить интерес к печатному слову, научить их понимать и чувствовать великий язык Пушкина и Тургенева, Толстого и Горького. Это было совсем нелёгким делом, если учесть, что русский язык был для них не родным, и они ещё не владели им так, чтобы свободно читать художественную литературу. Но при всём этом – он заметил: они с огромныи желанием заучивали стихи и целые куски из книг и рассказов русских авторов и очень любили декламировать. Очевидно, такая художественная декламация придавала им уверенность в том, что они уже владеют языком в такой степени. Что им доступны произведения великих русских мастеров слова. Это льстило их самолюбию и в то же время, действительно, способствовало овладению тонкостями русского языка, прививало вкус к чтению.
Подметив это, Антон Сергеевич стал проводить конкурсы на лучшее чтение стихов или художественной прозы. В качестве наград победители получали книги русских и советских поэтов и писателей с дарственными надписями. В которых он никогда не забывал особо отметить успехи каждого из них в русском языке. Такие конкурсы стали обязательным внекласным мероприятием и проводились ежемесячно.
В младших классах он практиковал чтение вслух интересных рассказов и даже целых книг. Этим занимались в свободное от занятий время. Читал главным образом он, время от времени, однако, привлекая к этому и учеников.
В старших классах он задавал писать изложения по тем рассказам и книгам, которые уже были прочитаны. Самое лучшее из написанного ими выставлялось на общее обозрение в актовом зале. Такие выставки шли под девизом «Мы изучаем русский язык».
В своей педагогичесской практике, на уроках Антон Сергеевич не придерживался того принципа, скрупулёзное соблюдение которого нередко воздвигает стену между учителем и учениками: он не считал, что отрицательные отметки достигают цели, - лучше поощрить ученика перед классом, чем публично отметить его неудачу. А поощрение не всегда поддаётся взвешиванию на весах объективности и не может быть втиснуто в пятибальную шкалу. Да и где точный критерий оценки? Колебания на полбалла или на целый балл вполне допустимы, и почему это не сделать в сторону хорошей отметки? Ведь чрезмерная объективность иногда убивает интерес к предмету, а поощрение, доброе слово учителя закрепляет успех и даже окрыляет.
Этим он не искал у своих учеников дешёвого авторитета – когда надо, умел быть требовательным и настойчивым – это было его убеждение, педагогическое кредо, которое разделял и Иван Петрович.
Ошибки. Ошибки. Ошибки. Письменные. На доске. В тетрадях. Сколько их – не перечесть. И все должны быть исправлены. И надо делать так, чтобкаждый день их становилось всё меньше и меньше.
Антон Сергеевич вёл занятия во всех классах, и тетрадей был, что называется, завал. Когда вечером садился за проверку, тетрадная горка громоздилась выше настольной лампы. И русские слова в них так перекручены на испанский манер, что иногда теряют всякую связь с реальностью.
Стал замечать: грамматика им не по душе – уж очень скучна, им бы что-нибудь поживей, поинтересней. Попытался растормошить. Пригласил к себе в гости. Вечером гадал придут-непридут. И уж думал: нечего ждать, как в дверь постучали.
- Входите. Входите.
У него одна комната, неуютно, по-холостяцки обставленная, во флигеле для преподавателей. Шкаф, забитый книгами. Диван, он же кровать. Стол да стулья. И всё. Небогато.
С интересом оглядывались. Рассматривали нехитрое убранство, скользили глазами по переплётам книг. Отчаянно вытирали ноги – и от октябрьской грязи запахло осенней свежестью.
Ребята бойкие, нестеснительные, а тут стушевались.
- Ну, что топчетесь? Проходите. Садитесь. Прямо на диван можно.
И решил сразу к делу – нечего тянуть. Открыл шкаф. Достал книжку в серой обложке. Педро пробежал заголовок. Удивлённо взглянул на учителя. Учебник испанского языка для русских?
- Да. На уроках я учу вас русскому. После уроков вы меня испанскому. Хорошо? Хочу вести занятия без переводчика.
Мысль понравилась – они будут учить своего же учителя. Это можно.
- Согласны?
- Си, си, камарада Антон.
- Только уговор. Как я с вами на уроках, так и вы со мной. Хорошо буду заниматься, ставте хорошие оценки, ну, а плохо – плохие.
Даже так? Оценки – это здорово.
Но не на долго хватило пороха. Через несколько недель «учителя» перестали ходить к своему «ученику», все, кроме Педро. Но один человек не делает погоды, если задумка была иная: пробудить заметно погасший интерес к предмету.
Как же высечь искорку, которая б, вспыхнув, осветила всё по-иному? А почему б не попробовать…?
Мысль подсказал маленький зубчатый листок бумаги, с которого смотрели пронзительно мудрые глаза испанского художника Франсиско Гойа – марка с его портретом.
Филателией занимался давно, но сейчас на любимое занятие не хватало времени. И всё ж иногда после того, как тетрадная стопка передвигалась с левой стороны на правую, и красный карандаш укорачивался на сантиметр, а то и больше, он раскладывал на освободившемся месте альбомы и уходил в раздумья. Марки – не просто увлечение, они успокаивают душу, приводят в порядок мысли, снимают усталость.
В такие минуты он становился мальчишкой, который ещё недавно бегал по улицам и запоем читал Жюля Верна, Фенимора Купера, Миклуху Маклая, Циолковского. И тогда он плыл к золотому берегу. Огненной земле или к красному морю. Перелистывая страницы, снова видел таинственные земли, давно сошедшие с карты государства: Корриентес, Новую Шотландию, Новый Брауншвейг, Квелинам. В толстых альбомах, аккуратно прихваченные прозрачными наклейками, покоились не просто марки – драгоценные музейные экспонаты.
И было что-то общее между этим увлечением, пришедшим из детства, и тем, что он делал каждый день. Он любил детей, понимал их внутренний взлохмаченный мир, полный поиска и завидной неудовлетворённости.
И снова пригласил к себе ребят.
Пришли Педро, Эрнесто, Хоакин, Медина, мальчик из новеньких,Эухенио и ещё Хуанито прилепился.
Все на диван сели. А Хуанито на краешке стула пристыл-примостился. И молчит. Будто его и нет. Неприметная, хрупкая фигурка. Хуанито тем и заметен, что где б он ни был, его как-то не замечают.
Антон Сергеевич достал с верхней полки толстый фолиант в сафьяновом переплёте. Раскрыл – и вдруг:
- Сельос! (Марки!)
И восхищённо блеснули глаза мальчишек. Альбом с марками Испании. Как тут не восхищаться? И рассматривая, загалдели.
Такого оборота не ожидал. Просто хотел зажечь искорку – заинтересовать: пусть посмотрят коллекцию, переведут надписи на марках, вспомнят что-нибудь испанское, расскажут.
Хуанито оттёрли. Стоит он в сторонке, и такой у него взгляд, будто сказать хочет: «Ну, покажите хоть чуточку. Я-то в них разбираюсь».
Антона Сергеевича осеняет догадка:
- И ты разве…?
- Си, си, камарада Антон. Собираю.
Тут же притих и поправился:
- Собирал. В Испании.
Оказалось: Хуанито хоть и тихий и неприметный, а хорошо рассказывает и много знает.
- Ого. Это революционная марка «Fiesta del trabajo, 1 mayo 1938». Значит «Праздник труда 1 Мая 1938 года». О, а это Кристобаль Колон (Христофор Колумб). У вас вся серия. Это самые красивые марки. И треугольные есть. На них изображены каравеллы, на которых Колон открыл Америку. А вот он стоит на коленях с испанским знаменем на открытой им земле.
Чего только тут не было, разве что одной «фальшивой Изабеллы», самой уникальной испанской марки не хватало.
- Сколько ж ты всего их собрал?
- Пять тысячь штук, - и хвастливо сверкнул глазами.
- Ты их, конечно, оставил в Испании?
- Они сгорели во время бомбёжки, - отвечает Хуанито упавшим голосом и снова становится тихим и незаметным.
Чтоб уйти от неожиданной паузы и вернуть беседу в прежнее русло, по которому она так удачно и стремительно потекла, Антон Сергеевич торопливо спрашивает и сам же пытается ответить:
- А вот эти – что за марки? Испанские – это точно. Только написано ка-то… непонятно. По словарю смотрел. Слов таких не нашёл. На одной – папанинцы у самолёта арктической авиации. На другой – главы советского правительства на канале «Москва-Волга». А сверху стоят: «Nominatje de la URSS».
- Аааа, - вспыхивает Хуанито и он снова в цетре внимания и готов рассказывать до бесконечности. – Это не почтовые марки. А выпущены в Каталунье. (Каталония) Значит и написано по-каталонски.
- Можно посмотреть?
Это Медина, паренёк из Каталонии, начитанный и смышлёный, сын адвоката.
- Да, это по-каталонски. А означает «В честь СССР». Или «Посвящается СССР».
А Хуанито опять перетягивает к себе ниточку беседы:
- Были ещё и пионерские марки. Такие же – непочтовые. А одна благотворительная марка была выпущена в честь В. В. Ленина.
Хуанито сел на любимого конька, не стреноженного, но обузданного, такого борзого, что далеко унесёт-ускачет. И Антон Сергеевич решает: пусть выговорится, а то, что он рассказывает, действительно интересно, и ребята слушают внимательно.
- А вот ещё били марки, давно выпущенные, с Сервантесом. Там Дон-Кихот с мельницами воюет. И Санчо Панса на осле. И Дон-Кихот в рыцарских доспехах.
Антон Сергеевич слушает. А сам осторожно в другую сторону подталкивает:
- А кроме Испании, какие страны у тебя ещё были?
- Мароко и Латинская Америка: Коста-Рика, Венесуэла, Перу, Панама, Эквадор, Аргентина. Да почти все американские страны.
- А где ты их доставал? – и ждёт самого главного.
И Хуанито переходит к рассказу о себе:
- У меня отец – рабочий. Ну, денег на марки не было, да и не давали. Ребята собирали этикетки и картинки, что в шоколадные плитки вкладывают. Серию соберёшь – премия. Но шоколад покупать надо. Да и сколько пачек, чтоб всю серию собрать. А марки можно было и без денег доставать. Мы забирались в мусорные ящики во дворах учреждений. Ну, туда выбрасывали ненужные бумаги, письма. Иногда на них попадались марки. Из разных стран. Всякие. Как-то залезли с ребятами в ящик. А тут бомбёжка. Ну, одна бомба прямо во двор и бабах. А мы силим. Ни живые, ни мёртвые. С ящика крышку снесло. А нас ничего – не тронуло. Ну, а там вместе с бумагами разную гадость выбрасывали. Потом мы вылезли, все перемазанные. Будто кто нас в помойку опустил.
Ребята смеются. А Хуанито замолкает, сьёживается, снова становится незаметным. Мог бы ещё суказать, что тогда чуть не погиб. Да и молчит. Чего там – другим это не интересно. И вдруг снова распрямляется, оживает:
- А однажды нашли конверт с советскими марками. Я нашёл. А ребята завидовали. На одной пионер хулигана поймал за руку, а у того камень. На другой пионерка салют отдаёт. Только у меня одного и были такие марки.
- А у меня есть деньги, выпущенные в Астурии во время фашистской блокады. В 1937 году. Две монеты с собой привёз. Таких ни у кого нет. Я вам их подарю, Антон Сергеевич. – присоединяется к беседе Эухенио, мальчик с техническими наклонностями. И роется в карманах брюк, где у него всегда всякие железяки позвякивают и разного металла в избытке:
- Вот.
И он извлекает откуда-то из самых тайных глубин две монетки достоинством в одну песету, отчеканенные в рабочей Астурии.
- Берите. На память.
И щедрым жестом кладёт их на стол.
- Ну, спасибо тебе за подарок. От души спасибо.
От такого поворота разговор ещё больше теплеет, становится простым, распологает к полной откровенности. И Педро осмеливается спросить.
- Камарада Антон, откуда у вас так много испанских марок?
- Открою вам секрет. Когда в прошлом году приезжал к нам посол Испании, я попросил его прислать последние марки. Вот он и сдержал слово: целую коллекцию подарил…
Хотел сказать «мне», но споткнулся – его словно осенило:
- А ты бы хотел снова собирать, Хуанито?
- Ещё бы. Только где их взять?
- Возьми эти.
Решение пришло само собой и обрадовало своей неожиданной, простотой и ясностью. А почему бы и рнет? Именно так он должен поступить.
- Что вы, камарада Антон? А как же вы?
- У меня их много. Вон сколько, - и широким взмахом руки показал на верхнюю плку, целиком уставленную альбомами.
- Нет, что вы? – опять запротестовал Хуанито. – Не могу.
- Не ломайся, - советует Эрнесто. - Чего ещё? Дарят. Ну, и бери.
Уж кто-кто, а он хорошо понимает Антона Сергеевича, сам такой: да-да, нет так нет. Не любит много раздумывать.
А Антон Сергеевич уже протягивает альбом, и не какой-нибудь, а с марками Испании. Как тут не взять. И Хуанито встаёт с дивана…
Это не был ход конём. Антон Сергеевич и не думал, что такой подарок поможет зажечь притухшую искорку. Всё случилось бесхитростно и даже словно помимо его воли.
Бывают такие минуты, когда, не отдавая себе отчёта, мы поступаем будто и необдуманно и необьяснимо. Но так только кажется. И мы не можем поступить иначе, потому что и разум и чувства намного раньше уже были настроены подобный лад. Во внезапном вспыхивает скрытая суть, раскрывается душа.
Хуанито снова садится на диван и обеспокоенно говорит:
- Понимаете, не могу. Я – он делает упор на этом слове – взять эти марки не могу.
Антон Сергеевич убеждён, что его решение правильно, но он догадывается, что Хуанито тоже что-то решил, и это что-то справедливей и лучше его решения. Что же это? Почему Хуанито упрямится? Ведь он обрадовался подарку. И Антон Сергеевич начинает пониматьах , вот оно что, как он раньше не подумал об этом – марки, подаренные Хуанито, не могут принадлежать ему одному, они общие. И эта мысль справедлива ещё потому, что хотя коллекция пришла и на его имя, она и с п а н с к а я и должна быть достоянием детдома, то есть их общим достоянием. И она предлагает:
- Давайте сделаем так. Хуанито, будет главным гранителем коллекции. Филателист он отменный, в марках толк знает. Для него это любимое занятие: кто получит письмо от родителей или родственников, марки – в общую копилку.
Это предложение приходится по душе всем, и Хуанито бережно, как бесценный дар, принимает из рук Антона Сергеевича старинный альбом, на теснёном переплёте и обложке которого золотая россыпь букв, отлитых в любимое короткое слово «Espa;a».
Хуанито доволен: там, между страничек, притаились мечты, прекрасные, тревожные, зовущие.
- А где ты собираешься хранить коллекцию?
- В Испанской комнате. Где же ещё? – как само собой разумеещеся отвечает Хуанито.
- Правильно. Именно там её место.
Они уходят. Но Хуанито не слышит, о чём говорят идущие рядом ребята. Он как во сне. Тёмной шапкой наползло на землю небо. Кто-то щедро бросил в неё крупные зёрна звёзд. Высоко-высоко в поднебесье уносят Хуанито звёздные мечты.
И опять, крутоносы, летят каравеллы Колумба
К голубым берегам, наплывающим сказкой с утра.
Без компаса, по звёздам, неведомым румбом
В кипень шторма бросают Европу ветра.
Золотой Россинант золочённым копытцем
Негасимые, вечные искры дробит…
Сколько тайн, затаённых должно вам открыться,
Сколько смелых дорог протоплять предстоит!