Пусть я умру с открытыми глазами,
Вершины гор твоих в себе тая.
Мне будет свежий ветер над горами
Дыханьем жизни, ветром бытия,
Испания моя!
Мигель дэ Унамуно (Перевод С. Гончаренко)
Земял моя, день настанет –
Отвергнешь ты лживые речи.
Ты звать меня станешь. Что же
Тебе я, мёртвый, отвечу?
Луис Сернуда («Испанец говорит о своей земле»)
Перевод М. Ваксмахера.
Стиснутые в узких долинах Пиренейских гор, они с боями уходили во Францию.
Командир дивизии собрал всех, кто ещё оставался в её поредевших рядах. То, что теперь называлось дивизией, могло уместиться на небольшой горной поляне – солдаты и командиры, горстка людей, не павших духом, верных воинской присяге и Республике. Он помнил их всех в лицо, многих знал лично. Остались самые стойкие.
Содаты тоже хорошо знали своего командира, бывшего рабочего-металлиста, человека несгибаемой воли и большого реврлюционного опыта. Это он вместе с Фермином Галаном и Гарсия Эрнандесом организовал востание в городе Хака, после чего был осуждён на вечную каторгу. А В 1931 гоу после смены правительства освобождён и уехал во Францию. Вернулся на Родину сразу же, как началась гражданская война, и стал одним из организаторов отрядов Народной милиции, позже реорганизованных в регклярную армию. Было студёно. С вершин резкими порывами наскакивал ветер. Кутались в куртки и шерстяные пледы. Нестройно переговаривались, грея ноги и руки у костров. Кое-кто, сморенный усталостью, спал сидя. Сронив отяжелевшую голову и похрапывая.
Что он мог им сказать сейчас, когда война проиграна и Республика терпит поражение? Это более, чем очевидно. И всё же ждали.
- Компаньерос, - и всколыхнулась настороженная, жадная тишина. – Помните апрель 1937 года? Мятежники хотели перерезать гидроэлектроцентраль «Ла афортунада», питавшую энергией города и заводы Басконии. Но мы их перехитрили. Ночью не нашей стороне речушки Гальего, как обычно и ни в чём ни бывало, горели костры. Под покровом темноты мы форсировали реку. А под утрофашисты, обманутые огнями, атаковали пустоту.
- Антонио, - он метнул взгляд чёрных, упрямых глаз в сторону пожилого солдата. – Это благодаря тебе костры не гасли всю ночь. Ты – герой, Антонио. Республика не забудет твоего подвига.
В сумеречном воздухе живыми, радостными светлячками вспыхнули огоньки сигарет.
- А потом у самой границы нас окружили, - продолжал неласковый командирский голос. – Выхода не было, и вся дивизия ушла во Францию. В руках мы держали винтовки, мы были силой, и в пограничном городке Сан Фавиан местные власти спросили, куда мы хотим вернуться. И мы сказали – в Барселону.
Ещё ярче вспыхнули огненные звёздочки – солдаты лихорадочно затягивались дымом, как перед боем.
- …и вся дивизмя через французскую границу вернулась в Испанию в другом месте, чтоб помочь нашим товарищам под Барселоной. Помните, компаньеро?
- Помним! – оборвалась тишина.
И кое-кто придавил носом ботинка недокуренный окурок – хоть сейчас в наступление. И резко зачертили в загустевшей темноте ещё не сгасшие огоньки. Солдаты оживились. Командир знал кратчайший путь к их сердцам. Что он скажет дальше? Неужели ещё не всё потеряно?
И как ответ на их немые вопросы:
- Мы славно повоевали. Есть, что вспомнить. Не зря же потеряли столько верных товарищей. Наступит час – придёт возмездие. Теперь мы тоже уходим во Францию. Но нас уже не спросят, куда мы хотим вернуться. И тех, кто перейдёт Перенеи, посадят за колючую проволоку, а, может, и выдадут Франко. Настала минута, когда я не имею права приказывать. Я хочу сказать: те, кто может остаться здесь, уходите под покровом ночи по горным тропам к своим друзьям, чтоб укрыться от преследования. Переждите первое время. Мятежники побеждают. Но народ не сломлен. Надо идти в партизаны. Со мной на север пойдут только те, кому здесь грозит верная смерть, - и чуточку передохнув, - и те, кто сам этого пожелает. Повторяю – это не приказ.
Жестокая правда, которую знали, но удерживали при себе, наконец, сказана.
---Антонио Гихарро прикрывал тот небольшой отряд, что остался возле командира и уходил через горы во Францию.
На отдых останавливались по команде и тут же валились на твёрдую, каменистую землю. Спали 20-30 минут. Потом караульные мучительно-долго будили по-мёртвому спящих людей. И снова всё выше и выше в горы, всё ближе к границе – всё дальше от родных очагов, где нельзя было укрыться сейчас, не рискуя быть поставленным к стенке без суда.
С каждым переходом к усталости прибавлялся голод. Голодные и измученные, мёрзли, прохватываемые колючими горными ветрами. Был апрель, ещё студёный месяц. Весна не приходит в горы так рано, она задерживается в долинах, буйная и прекрасная. Весна и Родина остались позади, а путь их хоть и лежал вперёд, но был в неведомое.
В ночь на четвёртые сутки отряд остановился в небольшой горной деревушке. До границы рукой подать. Нашли проводника, согласившегося провести тропкой, которая, как он говорил, известна ему одному во всей округе. Сам он часто бывал во Франции, перевозя контрабанду: ремесло всё ещё процветавшее в приграничных районах Пиренейских гор.
Серрано, (горец) в доме которого остановился Антонио, дал ему свитер, старый, но ещё предохраняющий от холода – был соткан из добротной испанской шерсти. Антонио не отказался: последние дни промерзал до костей.
Рано утром выступили. Скалы придавил такой тяжёлый туман, что казалось: тропка врезается прямо в его непробиваемый вал. Но сделай несколько шагов вперёд, и ты снова на ней. Деревушка спала, лишь кое-где взлаивали собаки – спросонок. С севера потянул ветерок, рассасывая, приподнимая колышащееся оловяное море.
Несколько часов в человеческих условиях и горячая пища приободрили, придали уверенности в свои силы.
Вскоре солнце прожгло туман – он рассеялся. И на противоположном склоне небольшой высокогорной долины, слева полуотвесно обрывавшейся в пропасть, увидели отряд фалангистов.
Боя не избежать. И республиканцы его приняли – последний бой по эту сторону Пиренейских гор.
У противника преимущество в том, что численностью они превосходили отряд республиканцев. Командир знал – нельзя затягивать боя – основным силам, не теряя времени, надо отходить к границе.
Ведя перестрелку, стали отступать. Всю силу натиска принял на себя Арьергард во главе с Антонио.
Фалангистов подстёгивало то, что за голову известного республиканского командира Франко обьявил большое денежное вознаграждение.
Из-за каменного укрытия Антонио заметил передвижение в рядах противника. Хотят с тыла обойти – не выйдет. И предпринял контрманёвр. Разбив свою и без того немногочисленную группу на две части, одну из них бросил на правый фланг в обход врага. Слева безопасно – пропасть.
На правом фланге завязался бой. Этим манёвром Антонио не только предохранял свой отряд от окружения, но и не давал врагу возможности бросить своих солдат в погоню за основными силами, отходившими к границе.
Стрельба на правом фланге внезапно оборвалась, выдохлась. Что случилось? Почему ребята справа перстали стрелять? Неужели убиты?
И вдруг на вершине седловины увидел фигуру человека. Кто это? Что с ним?
Гулко хлопнули выстрелы. Это кинуло их мелкой дробью по откосам и вершинам. Антонио оторвался от странной фигуры – фалангисты выскочили из-за камней, воспользовавшись тем, что республиканцы прекратили огонь, через площадку бросились в атаку.
Ловя на мушку врага, Антонио нет-нет, да и поглядывал на человека, застывшего на вершине. Так это ж Хуан Хиль, самый старый солдат отряда. Антонио хорошо его знал. Хуан взял винтовку в руки, чтобы мстить. Враги расстреляли сына, обесчестили дочь. Хиль был хорошим солдатом. Его называли «дедом». Уважая, не смеялись, когда открыто, никого не стесняясь, он молился перед боем.
Из-за отсрых изломов гор вырвалось солнце. Алые лучи натолкнулись на фигуру человека: красный, на фоне кристально-голубого неба он, казалось, был облит кровью.
«Почему встал? Что делает?» - тревожно застучало в висках.
Антонио видел, как старик рухнул на колени, будто срезанный невидимой косой. С трудом снова встал. И Антонио показалось: он что-то кричит или поёт. Ветер тянул в другую сторону – слов не разобрать. Похоже на молитву. Неужели молится?
Франсиско Перес, солдат-астуриец, приставший к их отряду, словно угадал его мысли, странным, восхищённым шёпотом произнёс:
- Он не молится. Он поёт. Я различаю слова. Это не псалом. Это гимн Риего. Вот тебе и катоолик.
Хиль снова опустился на камни. Напряжением мускулов столкнул один камень. Другой. Третий. И сам, подхваченный крутящимся камневоротом, покатился вниз, на плато, где, пригибаясь, перебегали враги.
Антонио понял: старый Хиль не молился в свой смертный час, а действительно пел – революционную песню или церковный гимн, не всё ли равно, он пел, презирая врага и смерть, и по-солдатски, до конца исполнил долг. Оставшись один на правом фланге. Он во что бы то ни стало решил спасти товарищей и отомстить фашистам за убийство сына, за позор дочери. Конечно же, всё так и было.
Каменный поток обрушился на плато, подмяв врага, покатился дальше в ущелье. Вопли заглушил грохот камнепада. Дробное горное эхо заметалось в колючем царстве камней.
Антонио собрал остатки арьергарда и стал отходить. По его расчётам основные силы отряда уже находились на границе или даже на той её стороне, если проводник повёл их кратчайшим путём.
Антонио не знал дороги. И им долго пришлось плутать, пока они не увидели пограничный столб. Не будь его его,, никто б и не догадался, что франция совсем рядом.
Но тут их ожидал сюрприз – засада у самой границы. Вероятно, противник не успел перехватить основные силы отряда: не было видно следов сражения. Принимать бой бессмысленно. Надо, отстреливаясь и прячась, уходить на ту сторону.
Вспыхнула стрельба. Бой разгорелся не на шутку. Остывали тела убитых, накалялись ружья. Сначала из-за каменного укрытия не встал Амадео, потом Хулио, потом ещё трое, имён которых Антонио не помнил.
А когда перешли границу, пулей в затылок убило Франсиско Переса, с которым всего несколько мгновений назад он лежал за одним камнем, отстреливаясь от наседавшего врага.
Испанских солдат окружили французские пограничники, ещё ранее привлечённые грохотом обвала и звуками боя.
Антонио на них не смотрел. Он держал в руках остывшее тело солдата.. Оно обвисло, отяжелело. Засыли, заслюденели глаза. Из куртки убитого достал документы. В солдатской книжке нашёл новое сложенное групповое фото с надписью: «Дорогим родителям от любящего сына Хоакина, СССР». Антонио вздрогнул. Дрожащими руками расправил фото. Так оно и есть – коллективная детдомовская фотография, и его глаза тотчас выхватили два дородных, дрогих детских лица – Кармен и Эрнесто, его дети. Он невольно посмотрел на Франсиско, который лежал, как живой: с открытыми глазами. Ему хотелось расспросить солдата, поговорить с ним о том, что так неожиданно и запоздало сблизило их: о детях, оказавшихся вместе в далёкой России. Такие стандартные фотографии печатаются в большом колличестве – по числу детей. Значит, и ему отправили такую же карточку, и письмо плутает где-то по длинным дорогам войны, потому что всё сейчас перепуталось: адреса и люди, жизнь и смерть.
Он нагнулся, и хоть испанцы не любят целовать в губы, он всё ж поцеловал в запёкшиеся, загрубевшие солдатские губы товарища, благодарный за эту радостную весть. Этот мёртвый солдат был для него сейчас самым близким человеком, тем недостающим звеном, которое крепко звязывало его с жизнью, со всем тем дорогим и невосполнимым, что, казалось, бесповоротно осталось позади.
Пограничник напоминающе взял его сзади за руку. Антонио обернулся. Ах, да: оружие.
Он попросил французов закопать тело солдата по эту сторону границы, чтоб враги не глумились над беззащитным трупом.
И только час спустя вспомнил Антонио, что забыл закрыть глаза Франсиско: помешали французские пограничники, торопившие сложить оружие.
Каждый умирает по-своему. Франсиско Перес ушёл из жизни с открытыми навстречу смерти глазами. Впрочем, может, так и лучше. Пусть унесёт он с собой в небытие синеву кристального неба Родины, которое ясным голубым пламенем горело в то утро над израненной испанской землёй, над вершинами Пиренейских гор, кроваво залитых весенним солнцем.
Пусть спят спокойно и крепко,
Не ужассмертельный, не страх –
Кусочек испанского неба
Остался навечно в глазах.
Испанское гордое небо,
Глубокого купола свод.
Таким оно было над Эбро,
Где знали: фашизм не пройдёт.
Таким же рассветным и чистым
Вставало оно за спиной
Над Уэской, где шли коммунисты
В последний, решительный бой…
…прощаясь с родной землёю,
И те, кто остался в живых,
Возьмут по кусочку с собою
Его, как мечту, голубое.
Так друга выносят из боя,
Да знамя, святую святых.