ТРЕТЬЯ ГЛАВА
Прошли годы.
— Короче, Холод, сегодня съездишь, отвезешь бабки. Заскочишь в казино и напомнишь: "Расширяйтесь, надо платить".
— Без проблем, Василич.
— А, кстати, ты побазарил с молодыми? Я тут дело новое замутил, ребята толковые нужны, человек пять.
— Без проблем, Василич.
Холод отключил трубку мобильного телефона.
Эти годы круто изменили его жизнь. Они подмяли под себя этот рынок. Не стало Валька, Дятла, Макса. Но на их место пришли новые. Они как скелет обрастает мышцами, обрастали новыми связями. Василич умел находить нужных людей. И рядом с ним всегда были его кровожадные преданные псы – Он, Наум и Могила. Но именно его приблизил к себе Василич. Холод был в курсе всех его дел, знал куда и на что уходят деньги, каким будет следующее дело. Именно Он, на зависть Науму и Могиле, ездил на черном БМВ. Он стал правой рукой бандитского авторитета Злого, которого все боялись и презирали, но в то же время уважали, и к которому он мог запросто подойти, положить руку на плечо и сказать: "Здравствуй, Василич".
Он давно забыл, что такое учеба, ведь карьеру в своей жизни он делал раскаленным докрасна паяльником. Василич научил его не прощать и не щадить. С ним Он забыл свое прошлое, поверил в себя. Эти люди стали частью его жизни...
Ликероводочный завод. Несбыточная, красивая мечта Василича. Но за заводом стояли очень серьезные люди. Слова и угрозы здесь помочь не могли. Здесь надо было действовать.
Директора завода они взяли, когда тот ждал жену возле супермаркета, где они делали покупки. Этого толстенького испуганного дядьку они привезли на заброшенную дачу. Он глядел на них пустыми стеклянными глазами и только твердил: "Вы не знаете, что вы делаете"...
Могила воткнул в розетку штепсель утюга, запахло горелым мясом, но дядька, как заговоренный, продолжал мычать: "Вы не знаете, что Вы делаете". Его вывели во двор, поставили к краю свежевырытой ямы, и Холод в очередной раз передернул затвор...
И только Наум, судорожно соображая задним умом, стоял в стороне и курил сигарету за сигаретой. Они не знали, что они делали.
На следующее утро Могилу нашли возле его дома, изрешеченного автоматными очередями. Так война снова вошла в Его дом.
А где-то там, в центе Москвы, в никому неизвестной квартире, за столом, уставленном дорогими закусками и выпивкой, шел разговор.
— Этот Злой всех достал. Беспредел сеет, а спросить некому. Что скажешь, Саид?
— А о чем толковать, Попик? Закон они не чтут. На воровскую поляну, падлы, руку грязную подняли. Кончать их пора.
— Пора-то пора, но они ребята ушлые. Вот у них, молодой да ранний, Холод, от своего имени, сука, базарит, говорит грамотно. За базар не подтянешь, да и сила у них. А ты что скажешь, Белка?
— Я так мыслю… Василича этого сливать надо, а молодца... пусть в зону войдет. Там все его понятия через задний проход выбьют. Есть у меня у них человечек знакомый. Вы им стрелку от имени братвы забивайте, а туда приедут — и "усралася я, бабоньки".
Как всегда, они приехали за час. Он первый вышел из машины. Две тени оторвались от кирпичной стены. "Все чисто, Холод".
— Василич, выходи, — шепнул Холод.
— Все ништяк, братуха?
— Ништяк-то ништяк, но для разговоров место другое выбирают. Да и от людей таких западла любого ожидать можно. Хитрые они уж больно.
Они шли навстречу тускло мерцающим фарам.
— Я — Злой. Со мной Холод. С кем разговаривать будем?
— А базара-то, Вася, не будет. Рамсы ты все попутал. Вали их, пацаны.
Ночную тишину порвал крик автоматной очереди. Холод, инстинктивно падая, подхватил уже безжизненное тело Василича. Он стрелял наугад и плакал: "Суки позорные!"
А где-то там, вдалеке, уже надрывались милицейские сирены. Он рванулся вперед.
— Наум, прикрой!
Но в это время приклад автомата опустился на его голову...
Ты себе надоев, сам себя презираешь,
Это были мечты, а теперь лишь зола,
Оскорбленье любое в штыки принимаешь,
И если ты бьешь, то идешь до конца.
Разрывая на части тело живое,
Не сумеешь понять чужую ты боль,
Словно скальпель хирурга отнимает больное,
Кровоточит обида, на нее сыпет соль…