За окнами совершенно стемнело. Кто когда-либо был в селе, знает наверняка, какая там необычная, я бы сказал, сказочная зимняя ночь. Особенно если упадёт много снега. А небо ясное и мороз – звенящий, такой, который слегка щиплет за щёки, за нос, заставляет сунуть в карманы руки. А сколько звёзд на небе и почти все их видно, не то что в городе, пылающем тысячами фонарей, из-за чего и луну трудно разглядеть, не то чтобы звёзды. Дремлют облепленные снежной одеждой ели, замерли дубы и ясени, лишь громкий скрип одинокого прохожего, звонкой луной, казалось бы, разносится над всем селением. Где-то на краю залает пёс. Ему вторит второй, третий. И теперь собаки перекликаются, дразня друг друга и все страхи, прятавшиеся по самым тёмным закоулкам, вмиг разбежаться кто куда. Редкие фонари освещают путь, чтоб прохожий не сбился с пути, продолжая равномерно чеканить шаг, по скрипучей от чистого снега дороге.
Но, увы. В этом году снега нет, вероятно, его и не будет. Что поделать- у погоды, нынче свои законы, но торжество праздника Рождества Христова, не станет мрачнее. Я собирался в храм, когда Хильда вышла со своей комнаты, и по-взрослому укутавшись в шерстяной платок бабушки Ани, спросила:
— Ты на службу?
— Да, — улыбнулся я. — Решили с отцом Виктором отслужить ночную.
— Значит и Маринка приедет?
— Не знаю, может быть, — пожал плечами я. — Может и приедет… А ты не хочешь пойти?
Хильда на миг задумалась, но тут же ответила:
— Нет. Целую ночь, вряд ли осилю. Тем более холодно так. Точно не смогу.
— Ладно, тогда не сиди долго в интернете, пожалуйста. Ложись спать. Бояться не будешь одна в доме?
— Нет, что ты.
— Там Ира, наш регент, просила поинтересоваться у тебя, не желаешь ли попеть на клиросе.
— Я? На клиросе? Пап, — заулыбалась Хильда, — ну, где я, а где клирос. Какой из меня певчий?
— Может стоит попробовать? Не сегодня, конечно, а как-нибудь.
— Как-нибудь попробую, — опять заулыбалась Хильда и послав мне воздушный поцелуй, отправилась в свою комнату.
Медленно потянулось время. Чем ближе стрелка часов подтягивалась к цифре 10, тем тревожней становилось у Хильды на душе. Она никак не могла объяснить такое предчувствие, но оно словно чей-то настойчивый голос, откуда-то очень из глубины дебрей, умолял не выходить на улицу, не идти к усадьбе. «Может и вправду не пойти? Ночь за окном, сырая погода. Отец ведь надеется, что я лягу отдыхать. Так не хорошо обманывать его», - думала девочка. Но, с другой, некоей неведомой стороны, кто-то будто нашёптывал обратное: «пойди, чего сидеть дома, это ж приключение, это интересно. Придёшь домой, никто и не узнает. Пойди! Пойди!»
На часах было без четверти десять, когда Хильда, накидывая на ходу куртку, выскользнула из дома. Прохлада, промозглой сыростью ударила в лицо, охватила холодом горло, заставив прокашляться. На склоне, у самого леса, девочка разглядела тёмную фигуру, стоявшую практически неподвижно. Даже в такой непроглядной темноте, можно было разглядеть сгорбившийся силуэт Даньки.
— Ты уже здесь? — зачем-то оглядываясь по сторонам, словно за ними следит тысяча глаз, спросила Хильда, подходя ближе.
— Только что пришёл, — голос Даньки звучал как-то подавленно, отрешённо.
— А чего с настроением?
Данька резко выпрямился, наигранно взбодрился, попытался выдавить ненастоящую улыбку, проговорив:
— Всё нормально. Просто жутковато немного. Не по себе.
— Тогда может, ну его. Пошли ко мне попьём чай, поболтаем.
— Ты что, — Данька возбудился, замахав руками, — струсила, да?
— Сам ты струсил, — сказала Хильда, почувствовав, как внутри у неё словно всё перевернулось. — Просто… Просто чувство какое-то… Странное.
— Глупости, — на удивление Данька держался молодцом. — Это пройдёт. Я с собой бутылку колы взял, зефир. Сейчас сядем на диване, как князья, поужинаем.
— Кола, зефир, — с подозрением взглянула на небольшой пакетик в руках друга Хильда. — Ты что, деньгами разжился? Что-то не припоминаю от тебя такой щедрости.
Данька ничего не ответил, а лишь молча пошагал вперёд, по направлению к усадьбе, освещая путь крохотным фонариком, для подсветки. Когда они поднялись немного вверх по склону, Хильда посмотрела в сторону села. Её дом скрыла тьма, как и многие другие строения. Вдалеке, у дороги, отчётливо выделялись высокие окна, горящие тусклым светом. Это был храм, там началась служба – Рождественское Великое повечерие. Как же ей вдруг захотелось всё бросить, вопреки всевозможным укорам Даньки, и броситься туда. Чем-то тёплым и родным наполнилось сердце от самой такой мысли. Но вернул в действительность голос Бунина:
— Чего застряла, пошли быстрей.
Они миновали ложбину, выбрались ещё на один холм и оказались у заднего двора старой княжеской усадьбы. Здесь всё заросло кустарником, молодыми зарослями бузины, акации, клинка. Пришлось уже пробираться, царапая руки, лицо, всё время спотыкаясь. Наконец, показался забор – имевший неприглядный вид. Даже в темноте, это было отчётливо видно. Он покосился, осунулся, в некоторых местах, в заборе отсутствовал штакетник.
— Давай за мной, не отставай, — командовал Данька, пролазя сквозь узкую расщелину, между штакетником.
Хильда послушно следовала за ним, словно телок на поводке.
С тыльной стороны, особняк имел такой же жалкий вид, как и забор, это было видно даже в темноте. Внешняя штукатурка, во многих местах, облезла и теперь зияла мрачными пятнами, обнажавшими старую кирпичную кладку. В некоторых местах, на стенах виднелись надписи, в основном политического и матерного характера. Кругом валялся разнообразный хлам из пластмассовых бутылок, ржавых металлических предметов, трухлой древесины и всего такого прочего.
Ребята подошли к узкой, деревянной дверце, с начавшемся деформироваться дверным косяком. Данька принялся шарить в глубокой расщелине возле заднего окна, чего-то еле слышно бурча и сетуя.
— Может, всё-таки не надо, — в очередной раз попросила Хильда. — Нас тут могут застукать!
— Да брось ты, — отмахнулся Данька, наконец отыскав ключ. — Мы с пацанами сюда тыщу раз лазили. Не боись, всё обойдётся.
Хильда прямо поражалась необычной храбрости своего товарища. Данька подошёл к двери и принялся кряхча, ковыряться в старом, заржавевшем замке.
— Тысячу раз, говоришь, лазили сюда? — с недоверием переспросила Хильда, глядя, как парень не может никак открыть замок.
— Сейчас открою, замок старый, отсырел, — попытался оправдаться Данька.
— Угу, — с тем же недоверием, протянула девочка.
Наконец непослушный замок поддался и тут же свалился, сорвавшись с петель, куда-то во мрак, под ноги.
— Вот видишь, — у Даньки было такое лицо, словно он взломал сложный код банковского сейфа. — Пошли.
Хильда несмело пошагала за товарищем, в открывшуюся дверь. Чтоб стало светлее, она отыскала в кармане телефон и включила фонарик. Они оказались на узкой площадке с двумя ходами. Один из них предваряла лестница, ведущая куда-то наверх, второй же уходил широкими ступеньками вниз.
— А там что? — указала Хильда на нижний ход, когда Данька осторожно стал подниматься по лестнице.
— Подвал, — отмахнулся Данька. — Ничего интересного, один хлам: банки с краской, деревяшки разные, ненужные, или испорченные предметы особняка. Вовка Мишустин там старый портсигар нашёл.
— Надо же.
— Ай, забей! Там пацаны каждый угол обшарили, ничего ценного не осталось.
Лестница закончилась, и ребята упёрлись в довольно массивную деревянную дверь, закрытую на внушительный металлический засов. Данька, улыбнувшись подмигнул Хильде и очень осторожно принялся отодвигать засов. Послышался негромкий, предательский звук-скрежет, показавшийся невероятным шумом. Хильде вдруг представилось, что сейчас, только они отворят сей засов, из-за двери появится дед Сластион — такой себе старик, в фуфайке, с косматой бородой и с двуствольным обрезом в руках. Или окажется, что их поджидают охранники, или наряд полиции, а ещё хуже Чёрный капеллан со своими головорезами. Но, самые страшные ожидания Хильды не подтвердились. После того, как засов был отодвинут, дверь открылась совершенно беззвучно и ребята оказались, наконец, внутри особняка. Они стояли в начале широкого коридора, упирающегося в холл. Сам холл освещался тусклым светом единственного уличного фонаря на всю усадьбу, свет которого проникал сквозь высокие окна строения.
Поверив рассказам Даньки, Хильда ожидала увидеть в особняке полный беспорядок, запустение, но это оказалось далеко не так. По крайней мере коридор, в каком они находились, выглядел довольно прилично. На полу дорожка, такие бывают в музеях. С правой стороны деревянная дверь, запертая на крохотный замочек с кодом. Слева же, в центре, под стеной, стоял обычный стол, наподобие учительского, а над ним висел огромный портрет. Всё кругом чисто, убрано, по крайней мере, так, казалось, в полумраке.
— А где сторож? – робким голосом, практически шёпотом, спросила девочка.
— Могу поспорить, — ответил Данька довольно громко, — принял на грудь и дрыхнет в своей лачуге. Так что мы тут совершенно одни.
— Это хорошо, — всё также, полушёпотом произнесла Хильда, только теперь понимая, что она учувствует, по сути, в приступном действии.
Её представление о ненужном, заброшенном объекте старины, разрушалось и душу охватывало неведомое до селя чувство вины и стыда. Она практически на автомате подошла к столу и направила лучик фонарика на портрет. Там изображалась молоденькая девушка в чудном, белоснежном платье, такого же цвета шляпке и чёрными, уложенными в аккуратную причёску волосами, с завитушками. Вопреки всё тем же рассказам Даньки, девушка не показалась Хильде такой уж красавицей, хотя в ней присутствовало нечто привлекательное, что невольно приковывало взгляд. Некая наивность, чистота, может быть целомудренная кротость, отображающаяся на её лице, делала её загадочной и восхитительной. Её чёрные, как смородина глаза, неотрывно глядели в самую душу, и этот взгляд не в силах было выдержать.
— Это и есть та самая княжна? – спросила Хильда у Даньки, не отрывая взгляда от портрета.
Но, ответа не последовало. Хильду так приворожил искусно выполненный портрет, что она и не сразу поняла, что произошло.
— Данька, ты меня слышишь? – продолжала звать девочка. — Иди сюда скорей, посмотри!
Ответ, по-прежнему, не звучал. Хильду обдало жаром и необъяснимый ужас пронзил сердце. Она резко повернула голову к двери, через которую вошли, направив туда фонарик, только там никого не наблюдалось.
— Бунин! – голос Хильды задрожал. — Бунин, слышишь меня, ты где?!
Она метнулась к двери, пытаясь на ходу открыть её плечом. Дверь не открывалась.
— Данька, ты чего? — запаниковала девочка, продолжая толкать, теперь уже понятно, что запертую снаружи, дверь. — Ты чего удумал, а? Открой, слышишь! Пошутил и ладно. Я всё поняла, поняла! Мне тоже теперь страшно. Перестань, открой сейчас же дверь. Лучше расскажи про портрет. Там княжна и… Бунин, сволочь!!
Хильда забарабанила кулачками в дверь, стала бить в неё носками ног, но всё бесполезно. Помня, внушительный размер засова, девочка поняла- её усилия бесполезны.
— Бунин, ты труп! – забыв об осторожности, заорала Хильда. — Лучше сразу убей себя, иначе, когда я до тебя доберусь…
В это самое время, до неё донеслись еле слышные голоса откуда-то с улицы, весёлый гогот нескольких человек и топот, превращавшийся в бег, удаляющийся прочь, завершающийся громким свистом и возгласами победы. «Господи, что теперь будет», — прошептала Хильда, сползая по стенке, при этом представляя возможные последствия. Дрожь и волнение объяли всё её тело, охватили душу.
дальше будет...