Уже не зима, но еще и не весна.
Ждали-ждали полноценной белоснежной зимы, а она так и не наступила.
После какой-нибудь настоящей пороши, которая случалась иногда, выбегут ребятишки во двор скатать снежную бабу или снеговика, а их тут же смоет дождями, которым нет конца. Как зарядили с ноября, так и сеются без устали по нашему черноземному краю.
Вот уже и февраль на дворе, а дождь не унимается и сгоняет остатки белизны с городских улиц. Текут ручьи, рыжие от щебней кварцита, обнажившегося из-под фальшиво уложенного асфальта; кружатся радужные масляные пятна по заводи у ущербленных бордюров; сбоку на дорожках лежит слякотная смесь из бывшего снега и уличной грязи.
Ходить по таким городским улицам нам с псом Жоркой – сплошная мука. Благо, что лес рядом. Всего-то - двести-триста метров, если не вилять в поисках удобных дорожек.
В лесу тонкая рваная простыня из снега. И она создает хоть какую-то видимость присутствия зимы. Но и тут она отступает под натиском не только дождей, мелких, надоевших, но и времени, когда, так или иначе, чуется близость перемен. Эти перемены от близости весны. Я сыплю в ладонь березовые почки и растираю их. Они несут уже аромат перемен, близость весны чуешь в их смолистом запахе.
Холодный ветер гуляет по верхушкам берез. Они плавно качаются, метут влажное марево из тумана и дождя, и мелкие капли, соединившись в крупные и увесистые, шлепаются оземь, на рваные остатки снега. Снежная простыня на глазах становится похожей на куски дырчатого пухового платка.
В овраге ветра нет. Тепло и тихо. Так тихо, что кажется: в этой тиши что-то таится, что-то прячется, крадется и шепчет. Приглядишься, прислушаешься - и вдруг поймешь. Овраг глубок, а из него верхушки осин и берез касаются тебя, потому что ты стоишь наверху, у самого края провала, и слышишь, как они, слегка шурша, переговариваются меж собой.
Хоть город рядом, но кажется, что он далеко-далеко. В лесном затишье гаснут, теряются все городские звуки. Нет и человеческих голосов. Если кто и попадется из тех, кто или сам себя выгуливает, или с собачкой прохаживается, то делает это тихо, стараясь обходительно к природе относиться, не мешать жить ей по своим законам.
Но сегодня нет никого, кроме сойки. Она бесшумно перелетает без крика, не привлекая к себе внимания. Даже удивительны её действия, необычны и такие таинственны, что по телу мурашки проползают. Вместо того чтобы заполошно стрекотать, молчит. В такие минуты она похожа на летающую ведьму. Пес Жорка сжимается в клубочек, жмется к моим ногам, но не лает, поддаваясь всеобщему таинственно-сказочному волшебству, страшится неведомой силы, поселившейся в лесу, и тянет к дому. Ко всему прочему лес, теряющий зимнее белое покрывало, обнажает такое дикое состояние своё, такую неприглядность, непроходимую глушь, что трудно отмахнуться от впечатления, что ты попал на другую планету, где есть всё, кроме людей.
«Ты прав, пора нам к людям», - говорю я псу, и тот, натягивая поводок, спешит домой. «Пройдет неделя-другая, и лес станет весенним, шумным, где будет всё иное – радостное, весёлое и живое», - говорю я Жорке.