Глава IV To be or not to be с последствиями

 

   “Быть или не быть?” Формальным поводом “не быть” послужил трояк, полученный на экзамене по марксистко-ленинской философии (не смог дословно выразить сформулированную Брежневым “Главную задачу девятой пятилетки” ещё по окончании первого курса ЧВВКУС), который плавно перетёк в почти-красный диплом.
   Шекспировская дилемма витала надо мной в течение последних нескольких лет перед отъездом в Афганистан. Ещё задолго до описываемых событий у меня появилась ещё одна возможность послужить за пределами СССР.
   Рассматривался вопрос о поездке в Чехословакию. Но… соответствующие органы остудили мои желания  очередной раз полюбоваться прелестями европейской культуры. Поехал Володя Скоморохов. Через некоторое время поступило очередное предложение. На этот раз - поработать в составе советнического аппарата в одной из стран Индокитая. По аналогичному поводу “зарубили” и эту поездку. Но только после третьего отказа, на этот раз уже летом 1984 года, когда уже прошел, казалось бы все инстанции и собеседования перед поездкой в Мозамбик, я принял решение – “быть!” Буквально на следующий день после написания мною заявления о приёме кандидатом в члены КПСС, поступило “предложение” о продолжении службы в составе ОКСВА (ограниченного контингента советских войск в Афганистане). Оказывается, туда можно и беспартийным, но заявление уже написано, а “отыгрывать назад” – не в моих принципах.  Двухдневные сомнения развеял начальник политотдела бригады, предоставив место в детском саду для младшей дочери и работу по специальности (учителем иностранного языка в школе) - жене. Квартира у меня была, так, что иных легальных способов уклониться от внезапно возникшей реальности не существовало. В течение двух-трёх дней, единогласным решением партийного собрания и последовавшего за ним рассмотрения дела на партийной комиссии, я был принят кандидатом в члены КПСС, а ещё через неделю попрощался с коллегами, собрал чемодан, поцеловал жену, детей и убыл к новому месту службы.
   Извиняюсь за столь отвлеченное раскрытие предыдущих событий, но оно имеет самое непосредственное отношение к последующим.
Одной из особенностей прохождения испытательного срока кандидата в члены КПСС в Афганистане для лиц, принимавших непосредственное участие в боевых действиях, является его сокращение с одного года до шести месяцев и возможность замены одного из рекомендующих боевой характеристикой. Именно так со мной и поступили. В Самархейле на собрании все дружно проголосовали - “за”. В Кабуле, на заседании парткомиссии меня должен был представить один из рекомендовавших - капитан Владимир Еганов. Вот с ним-то мы и полетели в Кабул. Именно полетели, потому что передвигаться по данному маршруту наземным, да к тому же ещё и попутным транспортом, было довольно опасно.
   На Джелалабадском аэродроме, куда мы приехали третьего марта, стояла относительная тишина. В воздухе была только пара постоянно барражировавших над окружающей ВПП местностью вертолётов, да на кромке поля сиротливо стоял один Ан-26 с афганскими опознавательными знаками на фюзеляже. Советских транспортных самолётов не было и, как позже выяснилось, в течение дня не будет. Делать нечего, пошли к “афганцу”. Поинтересовались у экипажа, находившегося рядом с самолётом, куда держат путь. Оказалось, что наши маршруты совпадают, а вылет состоится через несколько минут.
   Довольные, мы заняли свободные места на боковых скамейках. В грузовом отсеке самолёта кроме нас уже находились несколько военнослужащих афганской армии, в основном – офицеры. Засвистели, раскручиваясь, моторы. Сначала левый, за ним – правый. Разбег был небольшой и, после того, как колёса потеряли связь с землёй, пошел резкий набор высоты. Задрав нос, самолёт всё летел и летел по прямой, поднимаясь всё выше и выше. В отличие от афганских экипажей, наши лётчики взлетают куда более спокойно и, набирая высоту, поднимаются по спирали над аэродромом, не попадая при этом в зону действия средств ПВО противника. Таким же образом происходит и посадка. Весь полёт длился минут тридцать. Садились точно так, как и поднимались, сделав максимум один круг.
   В полк приехали на попутках. Доложились командиру, сдали дежурному по полку автоматы и пошли искать в “модуле” свободные места. Оставшееся время прошло за разговорами и моим усердным изучением основополагающих партийных документов.
   Заседание парткомиссии прошло как-то буднично. Никто ничего меня не спрашивал ни по Уставу, ни по Программе. Попросили только рассказать про последний выход на “боевые”. Всё было уже подготовлено, даже партбилет выписан, который через несколько минут мне вручили с наилучшими пожеланиями.   Вот так я и стал членом КПСС.
   Долго в полку не задерживались и на следующий день – пятого марта нас с Владимиром отвезли на аэродром. Выехали пораньше, т.к. все  вылеты производились в основном с утра. Никакого расписания не существовало, да и порядок посадки в самолёты был относительно свободный – регулировался командиром корабля. В то время даже перечень пассажиров, вылетающих тем или иным рейсом, аэродромная комендатура не составляла. И только по истечении времени, когда во многих случаях не могли распознать тела погибших в сбитых моджахедами самолётах (многие сгорали дотла), начали составлять списки пассажиров на каждый борт.
   Ну, а пока мы, узнав у дежурного, какой самолёт в ближайшее время летит на Джелалабад, бодрым шагом направились в его сторону. Четырёхмоторный Ан-12 находился на стоянке и, как было видно по отъезжавшему заправщику, принял в топливные баки несколько тонн керосина.
   Желающих улететь было достаточно много. Человек тридцать томились возле самолёта в ожидании посадки. Взяли всех. Первыми, как только открылась боковая дверь, на борт поднялись несколько женщин – им отвели место в гермокабине. За ними проскользнули ещё пять – шесть человек. Остальным была уготована учесть лететь в грузовом отсеке. Расселись на боковых сиденьях, благо места было достаточно. Прямо перед нами на полу, притянутые страховочной сетью, лежали мороженые говяжьи полутуши. На первый взгляд тонн восемь – десять (в Джелалабаде и его окрестностях дислоцировалось несколько частей, а кушать хотелось всем).
   Борттехник уже убрал трап и собирался закрыть дверь, как вдруг к самолёту на огромной скорости подъезжает машина. Выскочивший из неё майор, как оказалось представитель ТЗБ (торгово-закупочной базы) военторга, вызвал командира воздушного судна и начал ему что-то убедительно доказывать. Я открыл боковой иллюминатор, а так как они находились рядом, прекрасно слышал весь разговор. Суть его заключалась в том, что майор просил забрать груз – паллет с товаром для военторга. В основном – коробки с напитком “Si-Si” (подобие современного “7-up”). Командир (тоже в майорском звании) упорно отказывался, мотивируя тем, что самолёт уже перегружен. Тем не менее, через несколько минут он дал команду открыть хвостовой грузовой люк. Створки поднялись и с подъехавшей задним ходом машины бортовым погрузочным устройством (кран – балка, лебёдки), паллет был перегружен в самолёт. Майоры “ударили по рукам”, военторговец – прыгнул в машину и умчался, а лётчик поднялся в самолёт и занял своё место в кабине.
   Через несколько минут двигатели поочерёдно начали раскручивать огромные четырёхлопастные винты диаметром четыре с половиной метра. Набрав обороты, самолёт вырулил на ВПП и остановился, мягко качнувшись на тормозах. Ещё через несколько мгновений достигнув взлётного режима работы двигателей, он буквально сорвался с места, увеличивая скорость с каждой секундой разбега. Проходит десять, пятнадцать, двадцать секунд, а колёса словно прилипли к бетону и не хотят отрываться. В этот момент командир начинает торможение. На самых последних метрах полосы самолёт остановился, развернулся и медленно покатил обратно.
   Минут десять – пятнадцать мы ещё стояли на одном месте, а двигатели ревели, вырабатывая горючее, чтобы как-то облегчить перегруженный самолёт.
Со второй попытки взлететь удалось. Медленно, очень медленно начали подниматься. Вместо стандартных трёх кругов над аэродромом, мы сделали пять, а в дальнейшем, взяв курс на восток, всё ещё продолжали полёт с набором высоты.
А из иллюминаторов открывался чудесный вид на проплывавшие под крылом самолёта горные вершины, голубую нитку реки в глубоком ущелье, на окаймлённое скалами зеркало водохранилища, а чуть дальше – на белоснежные шапки вечных снегов Гиндукуша.
   Во время пролёта над “Чёрной горой” происходил отстрел тепловых ловушек, которые горячими звёздочками летели от самолёта и отставали, оставляя  яркий, светящийся след. Майор, сидевший справа от меня и, как видно по его повседневной форме только что прибывший из Союза, при каждом хлопке вздрагивал, а его лицо покрывалось мелкими бисеринками пота. Наконец, он не выдержал и спросил: “Это по нам стреляют?” В ответ я  повернул его к иллюминатору и показал на отлетающую с каждым хлопком ракету.
   Начала сказываться разреженность воздуха. Перед глазами уже закружились “чёрные мушки”. Испугался, когда мой сосед закатил глаза и начал синеть. Пришлось похлестать ему по щекам, что на некоторое время привело в сознание, но через мгновение он опять “расслабился” и начал сползать на пол. У меня самого “черные мушки” превратились в беспорядочные пятна и по ощущениям всё, что находилось в районе солнечного сплетения, начало подниматься вверх (по приземлении узнал, что летели на высоте 7500 метров) …
   В этот момент почувствовал, что самолёт приступил к снижению. Скамья, на которой сидел, начала периодически уходить из-под меня. Стало легче дышать, Привёл в чувство соседа, опять похлопав его по щекам.
Нос самолёта начинает клониться к земле, что означает увеличение крутизны траектории спуска. Чувствуется, что лётчики начинают притормаживать, изменяя угол атаки лопастей винтов, переводя их в режим авторотации. Приходится крепко держаться руками за скамью, чтобы не съехать по ней к пилотской кабине. Хвост самолёта начинает гулять из стороны в сторону. И в этот момент паллет с лимонадом срывается со своего места в хвосте самолёта и летит вперёд, круша на своём пути крепления удерживающей сетки. В следующее мгновение вся эта лимонадно-говяжья масса вперемешку с людьми оказывается прижатой к переборке, отделяющей гермокабину от грузового отсека.
   Искаженное лицо бортинженера, появившееся в окне на двери гермокабины, его крик, услышанный даже сквозь дикий рёв двигателей: “Все в хвост!...  В хвост!... Необходимо центровать самолёт!” Хорошо сказать – “все в хвост!” Мы это и сами понимаем, а как это сделать, если летаешь по грузовой кабине в обнимку с начинающей оттаивать говядиной? Для начала нужно выбраться из этой кучи – малы. В один из моментов даже подумал, что могу выпасть из самолёта, когда оказался прижатым к мною же открытому ещё на аэродроме иллюминатору. Вот так: то – по одному борту, то – по другому, цепляясь за всё, что попадало под руку, пробирался к заветной цели. Только добрался до створок грузового люка и, просунув между ними пальцы, зацепился, как самолёт принял почти вертикальное положение и я повис над грузовой кабиной. А в голове мелькнула мысль - если не удержусь, то разобьюсь или нет? А там - около пятнадцати метров лёту. В следующий момент, когда самолёт меняет пространственное положение и меня прижимает к створкам, терзает уже другая мысль – а если откроются? Быстро – быстро, пока положение самолёта позволяло передвигаться, влетаю на самый верх, дёргаю за ручку двери. Воздушный стрелок захлопывает дверь перед моим носом со словами – “сюда нельзя”. Стою на маленькой площадке над грузовым люком. Рядом находится металлическая труба – стойка. Можно за неё держаться. Для большей уверенности пристегиваюсь к ней офицерским ремнём. Теперь не оторвусь! Неизвестно каким образом рядом со мной оказывается Володя Еганов. В этот момент чувствую, что кто-то хватает меня за ногу, а это прапорщик с голубыми петлицами (видать тоже из Союза), вижу, что и за него тоже люди цепляются. Вот так – друг за друга, друг по другу все начинают собираться на этой крохотной площадке. Кто-то мёртвой хваткой вцепился в стойку, кто-то, не сумев дотянуться до трубы, держится за мою портупею, кто-то  за ремень, кто-то прихватил за ворот х/б так, что пуговицы полетели. А прямо перед  лицом – маленькое отверстие, скорее всего вентиляционное. И в нём я вижу, как крутится справа налево вокруг нас весь мир.
   Я прекрасно понимал, что Ан-12 - это не спортивный самолёт, на котором можно легко входить в штопор и так же легко выходить из него. Правильно говорят, что в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами.  Как в кино… Попросил прощения и попрощался со всеми, кого вспомнил в тот момент. А у Бога просил помощи… Не зная молитв, только твердил: “Помоги, Господи!”
   Не знаю, что помогло, но  в это маленькое окошечко я увидел, что земля появилась с той стороны, с которой некоторое время назад исчезла. То есть самолёт из вращения перешел в раскачивание. Двигатели ревели так, что казалось, они сейчас разлетятся на мелкие кусочки. А земля неумолимо приближалась. Приближалась, раскачиваясь из стороны в сторону. Я всё это видел в окно и ждал, ждал…  И вдруг, нос самолёта несколько приподнялся и он выровнялся относительно горизонта. И в эту же секунду – удар. Самолёт “сделал козла” – подпрыгнул, потом второй “козёл”, с грохотом покатился притормаживая,  а с правой стороны ощущалась ещё пара довольно сильных ударов (самолёт “промазал” ВПП и сел на рулёжную дорожку, выложенную из специальных, соединённых между собой металлических панелей, а во время пробега правым крылом задел хвостовые балки у двух, находившихся на стоянках, вертолётов). Двигатели замолчали. Самолет остановился. Я ещё успел увидеть пожарную машину, спешащую к месту посадки.  В ту же секунду открылись створки грузового люка.
   Кто-то из экипажа (скорее всего тот же бортинженер) скомандовал, чтобы все быстро покинули самолёт и отбежали от него на расстояние не менее пятидесяти метров. Трап не выдвигали, все прыгали. Сломанные конечности были, вот только не помню, во время покидания самолёта или  ещё во время “полётов” по грузовой кабине.
   И только тогда, находясь на почтительном расстоянии от самолёта, до нас начала доходить суть  произошедшего. Руки, ноги ещё не перестали дрожать, как всех обуял безудержный смех - какой-то судорожный, надрывный. Через него выходило то страшное нервное напряжение, что накопилось за последние минуты полёта. Спустя несколько минут, немного успокоившись, мы вернулись к самолёту, чтобы забрать оружие и личные вещи. Вынесенные солдатами, прибывшими для разгрузки вещмешки, сумки и чемоданы, уже ждали своих хозяев. Автоматы называли по номерам (все знали номера своего  оружия). Подошла за “Si-Si” и машина военторга, но командир, несмотря на протесты работников торговли, принял решение дать всем, кто находился в грузовом отсеке по коробке (24 банки) напитка. Поблагодарив его за посадку, направились к встречавшим нас на  УАЗике офицерам. По их рассказам, наблюдая за полётом, пришлось несколько раз перемещаться с одного конца аэродрома на другой – всё казалось, что самолёт падал прямо на головы. А он в дальнейшем ещё долгое время стоял у ремонтного ангара, где устраняли последствия столь необычного приземления.
   Уже сидя в мчавшемся автомобиле, по окруженной пальмами дороге, задумался о действиях командира воздушного корабля. По моему мнению за допущенный перегруз и отсутствие контроля за правильным креплением груза, его следовало наказать, а потом – наградить за проявленное мужество и мастерство при посадке самолёта.
Вот так ехал и думал, а кого же благодарить мне: то ли Бога, то ли партию…?