ВТОРАЯ ГЛАВА
Большой город.
Он оказался совсем не таким, каким он видел его в своих мечтах. Москва. Вроде бы сила. Но это страшная сила, сила разложения. Здесь кружились большие деньги, но их надо было уметь заработать. А чтобы получить эту работу надо что-то уметь. Нужно учиться. ПТУ давало и учебу, и работу, и жилье. Ему нравилось копаться внутри машин, возвращать к жизни эти разбитые механизмы. Это давало спокойствие и надежность, уверенность в завтрашнем дне. Но однажды, в один день все как будто взорвалось. Первая стипендия. Крепкие мускулистые ребята в спортивных костюмах.
— В общем, так, лимитчик гребаный, с тебя полтинник, если хочешь жить нормально. И так каждый месяц. Мама с папой картошки пришлют, похаваешь — не сдохнешь.
Все было бы ничего, но у него было только пятьдесят четыре рубля, и не было ни мамы, ни папы, ни картошки. И он снова дрался. Остервенело, тупо, безжалостно. Он дрался не за деньги, Он дрался за себя и был очень удивлен, когда, оставив на полу его, избитого, харкавшего кровью, они ушли, не забрав этих денег. Волки видят своих и уважают силу и храбрость.
Однажды в курилке к нему подошел самый крепкий из тех нападавших, протянул руку и сказал:
— Меня Могилой кличут. Ты парень ничего. Вечером возле ДК.
Он шел с этими ребятами по улице и чувствовал уверенность. Ведь все эти парни с крепкими, гладко выбритыми затылками были такими же, как и Он. Они ненавидели этот мир, ничего не боялись, и то, что они делали, считали единственным и правильным.
Хорошо оборудованная качалка в подвале.
— Василич, мы привели его.
Откуда-то из темного угла навстречу ему поднялся высокий мужчина лет тридцати пяти.
— Василич, — сказал он и протянул руку со сбитыми костяшками, — ребята про тебя рассказывали. Я бокс тут веду. А ты как?
И он, глядя в стальные суровые глаза этого незнакомого человека, рассказал все о себе. Он видел, как внимательно его слушают.
— Ну что ж, парень ты зябкий, отныне Холодом тебе быть. Мы, также, как и ты, ненавидим этот мир. Да и терять-то нам здесь нечего. Но кроме того, что ты умеешь ненавидеть, надо научиться не щадить и не прощать. Посмотри, сколько вокруг жлобов, икру черную хавающих. Вот, наверное, к такому и ушла твоя мать. Устала, жизни ей хорошей захотелось. А тебе никто не поможет. Ты все сам должен сделать.
И теперь их стало семеро: Могила, Наум, он — Холод, Валек, Дятел, Макс и Василич. Теперь можно было начинать рычать…
Василича давно интересовал этот рынок. Фарцовщики, тупорылые таджики, торгующие апельсинами, горбоносые грузины, шьющие где-то там, в мытищинских подвалах, «левый Левайс», шашлычники с их собачьим мясом, неплохо выдаваемым за баранину первой категории, ушлые кооператоры, барыги, делавшие "капусту" из воздуха... Это давало деньги, а деньги давали силу.
Он, Могила и Валек подъехали на разбитой "копейке" Василича к кафе с очень странно звучащим для центра Москвы названием.
— Кто здесь хозяин? — спросил Могила.
Навстречу ему поднялся лысый с волосатыми руками, в заляпанном кровью и соусом переднике, азербайджанец.
— Меня зовут Эльшан Надирович. А ты кто такой?
— Это неважно. Кому ты платишь?
— Ты кто такой, а?
— Для тебя, чурка ***, я тот человек, которому ты по жизни должен, — брызгая хозяину кафе в лицо слюной, зло прошипел Могила, — вперед, ребята.
Неизвестно откуда взялись свинцовые водопроводные трубы. Они крушили, ломали, разбивая все вокруг на куски. И раскаленный шампур с недожаренным мясом, поднесенный к заднице некогда гордого и смелого, а теперь до смерти напуганного Эльшана Надировича, был последним и самым весомым аргументом.
— Десять штук "деревянными" завтра. Иначе я буду приходить каждый раз. И когда-нибудь я протащу через твою задницу этот шампур и поджарю тебя на углях, многоуважаемый Эльшан Надирович, — проскрипел Могила, — а рыпнешься — жизнь сказкой не покажется.
— Ты пожалеешь, — размазывая сопли и слюни по лицу, проскулил директор кафе.
Но никто не пожалел. Назавтра им передали десять тысяч. Видимо Эльшан подумал и вспомнил о своем единственном наследнике, учащимся играть на скрипке, о трех прыщавых дочерях, которых надо было выдавать замуж, о глупой некрасивой жене, о старушке маме, да и о себе, наконец. Да и что такое для него десять тысяч? Для него, хозяина большого кафе со странным для центра Москвы названием…
* * *
— Могила, откуда в тебе столько злости? Зачем ты сделал это? — спрашивал после Холод.
— Три года назад такие же чурбаны по беспределу оттрахали на рынке мою сестру. Они не сели. У них были бабки. Я был сопливый и ничего даже сделать не мог. Теперь я могу все.
— Но почему ты уверен, что это сделал именно он?
— А какая хрен разница? Чурка — он и есть чурка. Здесь он у меня в гостях и будет жить, как я сказал.
Да, Василич умел собирать вокруг себя нужных людей…
* * *
— В общем, так пацаны. Бобров так обувать с налета не годится. Постоянный кус в жизни нужен. Рынок этот мне душу теребит. Чую, мое по справедливости это.
Они сидели в качалке. Первые наезды удавались, давали деньги, но не столько, сколько хотелось им.
— В один момент все это нужно, одним ударом всех подвинуть. Хоп! И это все наше!
Они долго бродили по рыночной площади, присматривались, узнавая жизненный ритм рынка изнутри. Регулярно, раз в неделю, на рынок приезжала черная Волга. Из нее выходил плотный кавказец, и с несколькими людьми — быками обходили свои владения, собирая с торговых точек дань.
Карапет. Тогда в начале восьмидесятых он попал в зону. Статья так, шалая. Драка с тяжкими телесными повреждениями. Отец его тогда перевозил много пятизвездочного коньяка "Арарат", но его все равно посадили. Парень он был неглупый, а главное хитрый. Он губкой впитывал в себя зоновские понятия, воровской уклад и, может, когда-нибудь и стал бы вором, но вот как вышло… Сел по дурости в карты играть на интерес… Азартный, горячий... И проигрался. Никто опускать его не стал. Пожалели. Скинули вещи со шконки, и контанули в петушиный угол. Так стал Карапет "петухом без дырки". Опущенным. Не трогал его никто, не домогался. Но так и просидел весь срок, презираемый всеми, в вечно задрипанной робе, в петушином закутке.
Освободился. А как "домой с таким позором ехать? Рванул к дядьке в Москву. Рассказал ему за зону, но не всё. Наврал, что людей влиятельных знает и дело свое на Москве открыть хочет. Денег занял. "Волгу" черную купил и задумался. Нравился ему рынок, где торговал дядя – пестрый, как восточный базар, денежный. Видел, как шатаются по Москве его молодые земляки, такие же, как он бездельники. Водку жрут и девок трахают на родительские деньги. Вспомнил о зоне, авторитетом прикинулся, поговорил с ними.
— Денег заработаете, землякам на зонах там поможете — дело святое, — в общем, развел.
И стали они рынок обирать. Приподнялся Карапет, крылья расправил, но прошлое... Панически боялся его Карапет — а вдруг прознают? Гордо шагает он по своей земле. Хозяин! С ним его бойцы. Одеты хорошо, дорого, деньги в кармане хрустят. А про зону Карапет и не вспоминал. Греть кого-то, да и кто у него деньги, у "петуха барачного" возьмет? Но вот однажды... До чего встреча неожиданная!
— Здорово, Сулико! Как дела, дорогая? Смотрю, разжирела наша девочка, поправилась.
— Ты откуда здесь, Болт?
— Откинулся. А я смотрю, телки наши зоновские неплохо поднимаются. Валютной стала. СУЛИКО?
— Тише, тише, молчи только. Я тебе денег дам, работу хорошую, только молчи.
И замолчал Болт. Что урка в жизни хорошего видел? Как в детстве за мешок картошки сел, так и понеслась душа по кочкам. А тут — просто не заметить, промолчать... И вот тебе работа, деньги. Директор мясного павильона на рынке! Это тебе не рукавицы не зоне шить. Квартира, машина, зубы вставные, новые. Девок — хоть утрахайся, водки — хоть упейся. Да хрен с ним! Пускай Сулико Карапетом будет.
Сейчас он лапал грудастую Машку, продавщицу рыбного отдела, а в это время в подъезд его дома скользнули три тени. Звонок в дверь.
— Это, наверное, бухло принесли, — истекая слюной от вожделения, проревел Болт.
— Бухло! — и чей-то крепкий кулак воткнулся в его вставную челюсть, — вали отсюда, лярва. Здравствуйте, товарищ директор мясного павильона. Слышали, поделиться ты с нами решил.
— Валите отсюда, козлы вонючие, — елозя от боли по дорогому паркету, мычал Болт.
— Холод, — позвал Василич, — пошмонай по хате, деньги, рыжье поищи, а мы пока с товарищем директором побазарим. С кем работаешь?
— А вы кто такие? Зачем вам это надо?
— Я — Злой, а эти молодые — Холод и Могила, ребятки безбашенные, голодные, на все готовые.
— Василич, — прокричали откуда-то из глубины квартиры, — здесь денег-то, край -десятка. А с рыжьем вообще глухо.
— Да. Бедно живем, гражданин директор. Давай-ка, мы прикинем, где у нас еще деньги нетрудовыми доходами нажитые водятся.
— Да *** буду! Нет у меня ничего. С зоны я только откинулся. Фуцен меня здесь один пристроил.
— Странно, это что ж за шишка такая этот фуцен?
— Карапет. Со мной он на зоне парился.
— Карапет на зоне парился?
— Ну, как парился... Сулико его там звали.
— Сулико, — процедил Василич сквозь зубы, — "петух" дырявый. Ладно, ребята, валим.
— А денег у меня и, правда, нет, мамой клянусь.
— Оставь себе свои деньги. То, что ты нам сейчас рассказал, денег, не мерянных стоит.
* * *
— Так, Наум и Холод. Выбирайте на этом майдане любой ряд, громите все, и смело стрелку забивайте.
Они подъезжали к рынку.
— Наум, а как ты с Василичем сошелся?
— Деньги нужны были.
— Ты тоже, как и я бедствовал?
— Да не совсем, Холод. Предки у меня — шишки во Внешпосылторге. Отец из загранок не вылезает. Матери не до меня, она по жизни кайфует. Денег дают триста рублей в месяц. Но мне мало.
— Триста рублей! Ни фига себе!
— А денег никогда много не бывает. Все, приехали, Холод.
* * *
Над рынком нависла гнетущая тишина. Двое ничем неприметных ребят смешались с базарной толпой. Неожиданно визгливо и истошно закричала женщина. С прилавков сметалось все. Охранник, как подрубленный, упал от удара обломком трубы. По черному запыленному асфальту катились нарядные желтые апельсины. Запахло квашеной капустой. Словно выстрелы праздничных петард, полетели в разные стороны малосольные огурцы. Кучерявый крепыш бросился на подмогу охране, но его четкий орлиный профиль натолкнулся со всего размаха на кулак Холода. Два друга, словно сказочные богатыри, размахивали ржавыми трубами. Один взмах — улочка, другой — переулочек.
Холод кроссовком подцепил за нос приплюснутую к асфальту голову кучерявого крепыша.
— Короче, Али баба, сезам откройся! И где же твои сорок разбойников? Завтра встречаемся в Серебряном бору в двадцать два ноль ноль. Опоздание, как и неявка, не принимаются. Что такое счетчик, наверное, знаешь. Пять минут простоя — штука штрафа. Так своему хозяину и передай.
* * *
— Дядя! — Карапет уже тридцать минут носился по квартире своего родственника из угла в угол, — на меня наехали, серьезно наехали!
— Кто такие?
— Страшная русская мафия! Они работают по заданию спецслужб и хотят в двадцать четыре часа выселить всех кавказцев из Москвы.
— Вай-вай-вай! Неужели все так серьезно?
— Серьезней некуда, дядя. У меня там, наверху, есть знакомые люди. Мы будем сражаться как наши гордые предки. (Карапета всегда «перло» и «заносило» после выкуренного косяка. Он начинал заговариваться).
— Что ты хочешь, племянник?
— Денег! На них мы вооружим нашу армию и дадим достойный отпор!
— У меня есть деньги нашей общины. На благое дело я их не пожалею.
Карапет вышел из дома дяди. В руках у него был чемодан. В кармане грел сердце и душу билет на самолет до Сочи. Рынок за год принес Карапету почти два лимона. Полтора дал дядя.
— А ***тесь вы как хотите, да?!
* * *
Карапет собрал бойцов своей команды.
— В общем, так, орлы. В двадцать два ноль ноль вы подъедите к Серебряному бору, подъедете общественным транспортом (предусмотрительный Карапет еще вчера продал свою черную "Волгу" торговцу цветами Ашоту — сын его очень хотел), — оружие не берите и ничего не бойтесь. Я буду рядом и прикрою вас. Все поняли?
— Да, хозяин.
* * *
Злой с ребятами были очень сильно удивлены, увидев этот зоопарк. Кучка горных чабанов, виноделов и сыроваров в каракулевых папахах, обнявшись за плечи и сотрясая землю своим грозным видом, гордо выходила из дверей двадцать первого троллейбуса. Карапет их «прикрыл».
* * *
— Ну ладно, Важа, сегодня мы последний день на Москве. Отдыхай, братишка.
Важа, штангист-разрядник, всю жизнь прожил в Нагорном Карабахе. Отец долго собирал деньги, чтобы отправить бестолкового сына учиться в Москву. Экзаменов Важа не сдал. И его, голодного, шатающегося по вокзалам, подобрал Карапет. Он дал парню работу, одежду, и преданный Важа был готов порвать за своего хозяина. Этих глупых баранов — Тагира, Зазу и Неяза, Карапет оставил здесь в Москве на растерзание русской мафии, а его, лучшего кунака, взял с собой в Сочи. В куриных мозгах Важи никак не укладывалось, что им, сильным и могучим, как щитом прикрывается слабый Карапет.
* * *
— Девушка к табе пришел, — Важа впустил в квартиру трех белокурых толстозадых девиц. Именно таких любил его хозяин. Самому Важе было наплевать на женщин. Там, дома у него была невеста, Сабина. Он обещал ей, что здесь, в Москве, выучится и заработает много денег, купит машину и сможет заплатить за нее калым отцу, председателю горисполкома. Он даже и не знал, что два года назад та вышла замуж за парня с белым Мерседесом, сына директора мясокомбината и уже нарожала ему детей. Да если бы Сабина ждала своего Важу с его калымом, она так бы и умерла старой девой.
В коридоре снова затрещал звонок. "Девчонки пришли. Какой мой хозяин сильный. Как его любят женщины", — мечтательно подумал Важа, открывая дверь.
— Ку-ку, дундук! — и холодная сталь ствола уперлась ему между глаз. Важу никогда не били так сильно. Как подкошенный ствол многовекового дуба, он рухнул на пол.
Три потных девицы безуспешно ласкали маленький вялый член Карапета. От наслажденья он мурлыкал как майский кот. Чьи-то сильные и вроде бы нежные руки приподняли его задницу. "Кусай, кусай меня, милая...". Но в это время в густо заросшее анальное отверстие уперся холодный ствол:
— Тебя прямо им трахнуть или ты любишь что погорячее, Сулико?
Карапет и не заметил, как по его жирным ляжкам на белые простыни потекла моча.
— О! Обоссался, падла! В общем, так, Сулико, рынок ты незаконно держал. Деньги, которые поднял, мне отдашь. Теперь все это мне принадлежит. Кто я такой ты знаешь. Где бабки?
— Там, в портфеле, в большой комнате под диваном. Возьмите все, только не убивайте, я жить хочу! Я молодой!
— Самый симпатичный парень во дворе! Иди, Холод, посмотри.
— Василич, здесь очень много денег! — Холод от неожиданности присвистнул.
Важа с трудом приходил в себя. Он видел, как молодой парень склонился над чемоданом с его, Важиными и Карапетовыми деньгами. Там был его калым за Сабину. Он словно раненный зверь достал из кармана выкидной нож, заскрипев зубами от злости. Перед его глазами была цель — спина, затянутая в кожаную куртку.
— Холод! — проревел из коридора Могила.
Холод дернулся. В нескольких сантиметрах от его шеи блеснуло лезвие ножа. Отбив удар, Холод локтем ударил в лицо свирепого абрека. Тот покачнулся, но продолжал стоять, в любой момент готовый броситься.
— Не тронь, это мое! — свирепо рычал Важа.
Два выстрела порвали грудь смелого джигита. Важа рухнул на пол, так и не успев жениться на Сабине.
— Все ништяк, Холод, — сказал Могила, пряча под куртку ТТ.
— Холод, иди сюда, — позвал Василич, — возьми Сулико, отведи его в ванну. Тут пачкать не охота. Сам знаешь, что делать. Могила в комнате в упор расстреливал обезумевших от ужаса, увиденного шалав. Пахло порохом. Холод схватил за шею упирающегося и вопящего Карапета и резким движением швырнул его в ванну. Он видел в глазах Карапета животный страх. "А имею ли я право распоряжаться жизнью даже этой мрази? Плевать! Пусть слон думает. У него голова большая". За чередой мыслей последовал контрольный выстрел в голову Карапета.
* * *
С утра возле рынка припарковалось несколько темных Жигулей последней модели. Уверенной походкой молодые люди подошли к группе кавказцев, стоявших в центре рынка и что-то обсуждающих.
— Ты Тофик, дядя Карапета? — спросил Холод одного из них.
— Да, — испуганно передернув плечами ответил мужчина с пышными усами, — а где он, Карапет?
— Он в Сочи улетел. И вот, что просил тебе передать, — сказал Холод, протягивая сверток.
— А надолго он улетел?
— Видимо, навсегда. Ну ладно, пока.
Тофик развернул сверток. В нем лежали, перетянутые красной резинкой, те самые полтора миллиона, которые он передал племяннику на борьбу с русской мафией.
Этот рынок в центре Москвы стал территорией Василича. Справедливость уважали все.
Эластика во всем.
Подмен. Регенерация.
Движенье — это видимость. Твоя ориентация.
В нем вены и артерии, дороги и пути
В судьбе пересекаются и их не обойти.
Отрезками помечены и каждый — это срок,
Где жизненной энергии не умолим поток.
Как бедствие стихийное его не обойти
Да, это разрушение. Тебя нельзя спасти…