Блестящий черный костюм

               
    Вскоре после обретения страной независимости, по-нашему, по-узбекски, мустакиллик, мне выпала счастливая карта совершать полеты в ОАЭ. Нет, не подумайте, что я был настолько богат, чтобы мог запросто позволить себе подобные вояжи. Нет, до этого самого мустакиллика, я служил стюардом на местных авиалиниях, и летал только в пределах узбекской республики. С обретением же независимости я значимо «окрылился», и авиакомпания посчитала достойным включить меня в состав экипажа, который совершал рейсы в эту самую, что ни наесть, Арабию. Я был до чрезвычайности рад, еще бы... за рубеж, и в Дубай и Шаржа.
     Естественно, как и у любого члена экипажа, у меня тоже была любовница – девочка из стюардесс по имени Кундуз, что в переводе с узбекского – маленький своенравный зверек, типа куницы. Конечно же, главная из бортпроводниц, и самая красивая Люська – принадлежала нашему командиру Самвелу. Он ее «вальсировал», а мы, остальные мужики экипажа, лишь с завистью взирали на их обоюдно-красивый роман. Я мысленно сокрушался, почему такая красивая и не моя, но не более того, командир – есть командир и этим всё сказано. Мирясь с таким статус-кво, как синицей в руках, я скромно довольствовался своей Кундузкой. Она меня, сообщу не без ложной скромности, любила безумно, хоть мы и были разной веры, а она к тому же замужняя. Сюжет прямо как у Гюльчатай с Суховым в небезызвестной картине. Не знаю, как у Кундуз складывались отношения с супругом – не мое это дело, сам я, чего греха таить, тоже состоял в законном браке. Возвращаемся мы, бывало, из рейса, а он, – муж ее в порту встречает, на своем «Запорожце», в каракулевой папахе, чапане и калошах. Приветливый такой, смотрит на меня и, улыбаясь, обязательно участливо спросит:
     – Ну как?..
     – Пойдет... – отзываюсь я, вкладывая в ответ свой подленький смысл.   
     В Эмиратах мы с Кундузкой, наскоро позавтракав, спешили в город совершить шопинг или поплескаться в водах Персидского залива, а иначе никак – промедление подобно смерти – к двенадцати часам по местному времени становилось неимоверно жарко. С этого момента магазины закрывались, и в городе наступал людской штиль – ни одна живая душа не стремилась подвергать себя палящему дневному зною. Но к вечеру всё возобновлялось – города вновь оживали, и улицы обретали прежнюю людность. О жизнедеятельности того или иного времени суток оповещали аборигены, дефилируя в своих неизменных дишдашах. Лично я был в восторге от этих кораблей пустыни, восхищаясь тем, как они в белых длиннополых рубахах гордо шествовали по просторам родных владений.
     Глядя на них, я высказывал Кундузке:
     – Я тоже хочу такую рубаху, хочу, мол, в своём независимом Узбекистане также белым кораблем расхаживать по улицам Ташкента.
     Она, сделала недоуменное лицо – мол, что ты?.. Того!?.. Как тебя, христианина, воспримут облаченного в дишдаша?
     – Если уж сильно горишь желанием, купи себе белые джинсы и белую рубашку, получится великолепный костюм, не хуже арабского.
     Я внял ее разумному совету и, войдя в магазин, на вывеске которого было написано: «Все за десять дирхам», купил себе белые джинсы и белую джинсовую рубаху, да еще с позолоченными пуговицами.
     Теперь я также гордо мог расхаживать как по улицам Эмиратов, так и по улицам своего родного Ташкента, вызывая зависть окружающих. «Ай, да Кундузка! Ай, да молодец!».
     Люська тоже не преминула отметить мою покупку...
     – Александр, вы «красовец» да и только! Если бы не мой Самвел, я бы отдалась вам без остатка...
     Я млел от слов Люськи, откровенно взирая на её соблазнительный бюст. «Э-эх... вот бы отыметь тебя...», но нельзя – табу, подруга командира...
     Брал под руку, всегда оказывающуюся рядом Кундузку, уединялся в номере и, воображая Люську, воплощал свои эротические фантазии...
     Прошли годы. Кундузка моя, с прискорбием сообщаю, погибла. Погибла в авиакатастрофе, главное не на службе, а пассажиркой, возвращаясь от родителей из Термеза, и тут на тебе... – тринадцатое число...
     Э-э-эх... утратил лоск и мой великолепный белый костюм, убрал я его с глаз долой. Сам побелел как костюм, – вышел на пенсию. Что говорить, женщины и глаз уж на тебя не поднимут, только если, где в очереди: – «Ты, что ли крайний, дед?..», или в транспорте общественном, какая, зыркнув глазами и место уступит. Конечно, сам-то еще нет-нет проводишь взглядом иную, облизнешься, но не более того. Как говорится, отцвели уж давно хризантемы в саду...  Но память, она всё ж жива, она не тленна, как и женщины, которых мы любили или желали.
     Взгрустнув, я подумал о Люське, а почему бы и нет?.. А почему бы не нагрянуть к ней с визитом? Где она живет, я знаю, бывало, частенько во главе с командиром там устраивали посиделки. Замуж она так и не вышла, видать не встретила лучше Самвела. Сынок её черноглазенький вырос и укатил куда-то в просторы России. Так что подумал, особого конфуза не будет. Тем более она сама когда-то намекала: «Если бы не Самвел, у-у-х... Александр...»
     Сказано-сделано. Стал я, значит, со всей тщательностью свой гардероб перебирать, чтобы предстать во всем блеске пред некогда желанной дамой. Всё перерыв, скис, ибо не нашел ничего подходящего – то не, то, и это не то. Приглядевшись, обнаруживаю, где-то воротник потертый, где-то цвет поблек. Попался костюм, вроде бы блестящий, но местами... «Хм, костюм... Идея!» – осенила меня мысль, напомнив о белом великолепном костюме. Вот, думаю, явлюсь к Люське в нем – во всем блеске прошлого, то-то захолонет баба, разомлеет, подхваченная крыльями ностальгии...
     – Что ты всё роешься, – видя мою возню, вопрошает жена.
     – Костюмчик мой беленький, джинсовый не знаешь где?..
     – О-о-о, вспомнил! Ему уж сто лет – в обед, вспомнил. Если на тряпки не использовали, посмотри на антресолях.
     Глянул я по указанному адресу – лежит мой голубчик аккуратненько сложенный. Развернул, я его и стал на свету разглядывать, всё больше и больше сокрушаясь обманутым надеждам. Костюмчик – ничего, крепенький, только вот пожелтел малость. Расстроился я, конечно, но тут же нашел выход. Благо рядом с домом химчистка «Выкрашу его в радикальный черный цвет, – подумал я, и порядок, время осеннее, аккурат то, что надо». С нетерпением дождался я своё обновленное облачение, тщательно отгладив, вооружился букетом гладиолусов, коробочкой конфет и преисполненный надежд устремился к Люське.
     Дверь отворила хозяйка, наскоро окинув меня взглядом, и приняв букет, выпалила:
     – Проходи в зал, располагайся. Я на кухне, жарю котлеты, сейчас будем обедать, – без тени удивления, как будто я только утром вышел из этой двери.
     Я прошел в зал. По дивану, вообразив себе дорогу, елозил игрушечным автомобилем кареглазый карапуз лет трех.
     – Привет, как можно ласковее поздоровался я.
     Он окинул меня серьезным взглядом, как бы оценивая, кто тут посмел вторгнуться на его суверенную территорию. Красноречиво промолчал, и, отвернувшись, продолжил преодолевать трудности дороги, издавая присущие в таких случаях автомобилю звуки. «Да, влип ты с визитом Санек... Ностальгия, прочее, и прочее, а тут этот карапуз...», – сетовал я на мальчонку.
     Вскоре, к счастью для меня, разрядив гнетущую атмосферу, с подносом в руках в зал влетела Люська.
     – Ну, мужчины, мыть руки и к столу, сейчас будем обедать.
     Люся была прекрасным кулинаром и хлебосольной хозяйкой, поэтому излишне упоминать, насколько было всё вкусно. Доминантой стола, разумеется, были золотистые котлеты. Слюнки текли, от вида как они переливались, поблескивая своими жирными бочками. В довершение всему Люська водрузила на стол бутылку красного вина, я откупорил бутылку и разлил по бокалам. Выпив, и чтобы как-то завязать разговор, я с хитрецой спросил хозяйку, кивая на малого:
     – Твой?
     – А то, как же, конечно мой, – мой любимый внучек Самвел Артемович, отвечала она, подкладывая котлету в тарелку внука.
     – Я немного успокоился, а отхлебнув еще, совсем осмелел. Положил свою руку на ладонь Люськи и нежно взглянул в глаза. Она убрала свою руку, сдвинув на меня брови, малыш настороженно взирал на меня. Тогда я высвободившейся рукой, дабы успокоить всякие подозрения дитяти, тупо сделал ему «козу» и повертел перед носом.
     – Деда, дудак!  – чеканно выдал он, взмахнул вилкой с котлетой, и та, как камень, пущенный из пращи, влепилась мне в грудь, затем распавшись на куски, скатилась на колени.
     «Боже, пронеслось в моей голове, что теперь сталось с моим костюмчиком...»
     Люська, давясь смехом, принялась с головы до ног посыпать меня солью...
     – До боли знакомые пуговицы, – узрев мою «химию», открыто ёрничала она.
     – Хотел произвести фурор, блеснуть костюмчиком... – понуро отвечал я из-под слоя соли.
     – Ну, прямо скажем, тебе это удалось, не переставая скалиться, отвечала она, стряхивая соль и обнажая масляные пятна.
     Так и ушел я от Люськи в «блестящем» черном костюме и, не солоно хлебавши... а вернее солоно нахлебавшись...