Мороз оказался вовсе не таким ужасом, как её стращали – нужно было только правильно одеваться и быстро двигаться. А снег вовсе и не был ужасом, напротив, это волшебное вещество не давало повода скучать: оно всякий раз было нового оттенка, консистенции, фактуры, то воздушное, то железно-твёрдое, то зернистое… Настоящим ужасом оказалась унылая мокреть в тёмное время года, когда мрак особенно беспросветен, отволглая мёртвая трава на газонах напоминает старую, отслужившую своё, мочалку, а ветви деревьев во дворе тянутся к прохожим, словно искорёженные руки узников. А иногда эти руки отчаянно махали – это бывало в ветреные дни.
От ветра в этом городе деваться было некуда – и она научилась классифицировать для себя его силу. Вот деревья тихонько подрагивают, вот кружатся в вальсе, вот отплясывают техно, а вот отчаянно выгибаются в брейк-дансе, давая ей понять, что на улицу в такую погоду лучше не высовываться.
Потом она обнаружила, что всем этим разным силам ветра в местном языке соответствуют отдельные слова. И она выучила эти слова. Сама – в учебнике их не было.
В учебнике описывался спокойный безоблачный быт. Автобусы ходили по расписанию, вкусный питательный завтрак появлялся на столе в семь часов утра, цветы хорошо росли, а главное – все собеседники внимательно выслушивали друг друга, и все вопросы и ответы оказывались поняты. Вообще, в этом учебнике не описывалось никаких неприятностей, только один раз какой-то Лаурус заболел гриппом, а какая-то Йоханна опоздала.
В начале она относилась ко всему этому крайне серьёзно, по многу раз читала и запоминала наизусть учебные тексты. А по ночам ей снились Лаурус и Йоханна и ругали её за глупые грамматические ошибки. Она удваивала старания; она безоговорочно верила этим текстам, которые должны были стать для неё пропуском в полноценную жизнь в новой стране; она читала их словно житие святых Лауруса и Йоханны, цитировала в автобусе, в магазине и на улице и ждала: поймёт ли собеседник, что она на самом деле разговаривает одними цитатами? Ей хотелось быть похожей на Йоханну: так же аккуратное есть овсянку в семь часов утра, радоваться новому дню и всё успевать…
Но действительность оказывалась катастрофически неверна по отношению к учебнику. Работа не спорилась, зарплата не росла, квартплата не уменьшалась, разговоры с людьми не клеились, будничные действия оборачивались чередой неурядиц… И даже словари лгали: не показывали ей вовремя необходимых слов и жизненно важных оттенков значений. Она не любила слабости – а сейчас проклятое незнание основополагающих вещей и невозможность договориться заставляли её чувствовать себя беспомощной в простейших вещах – и она захандрила. И она серчала на Лауруса и Йоханну: вот как они смеют – пока она гибнет в недрах безъязыкой депрессии! – так спокойно ходить в кафе, ездить на дачу, вот так запросто записываться на приём к врачу, заказывать доставку дивана, отпрашиваться с работы!
И теперь она ретиво ниспровергала свои прежние наивные святыни. Подумать только: в новой главе учебника этот прохвост Лаурус взял и смотался за границу! А эта гусыня Йоханна купила себе пирожное! За пятьдесят крон – и где только такие цены нашла!
А ночью в холодной кровати она убеждала себя, что хотеть пирожных и путешествий – непростительное ребячество, что экономить – не досадная необходимость, а свободный выбор разумного человека, что встречи с рассеянными по глухим районам соотечественниками – бесполезнейшие мероприятия, которые лишь растравливают раны, а в темноте и сырости нет ничего плохого…
Однажды она проснулась от завывания бури за окном. Трубы, ставни, листы железа – всё это пело на разные голоса… Однако сегодня звук показался ей не грозным – а умиротворяющим. В недрах непогоды и мрака проклёвывалось зерно уюта и покоя…
Она отметила про себя это впечатление – и вдруг осознала, что может выразить его только на местном языке, но не на родном. В родном попросту не было таких слов, точно подмечающих танцы деревьев при разной силе ветра и оттенки темноты над горой в разное время года.
Не зажигая огня, на записала этими неподатливыми буквами на просроченном телефонном счёте: «Воет шторм при луне, деревья пляшут, и мне спокойно». Готово! С грамматикой у неё, конечно, пока ещё нелады, но главное – зафиксировать то самое переживание, пока оно не ушло, а окончания в словах можно исправить и потом.
На этом телефонном счёте вполне могла бы уместиться ещё одна размашистая строчка; туда просилась вторая строчка; может, это должно быть такое модернистское стихотворение?
Впрочем, это можно было оставить на потом. И она вновь залезла под одеяло.
Она словно бы получила в дар утраченную частицу самой себя; хандра и безнадёга отступили.
Она больше не была безъязыкой.
28 января 2020