Александр Сергеевич Суворов
О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».
2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.
506. Священное табу морского закона. 28 сентября 1973 года.
Сводка погоды: Атлантический океан. Северо-Восточная Атлантика. Пятница 28 сентября 1973 года. . Температура воздуха на южной стороне мыса-полуострова Скаген на якорной стоянке в проливе Каттегат (Дания, географические координаты: 57.783,10.733 или 57°46;59;, 10°43;59;): минимальная температура воздуха - 8.0°С, средняя температура - 10.8°С, максимальная - 14.0°С. Эффективная температура (температура самоощущения человека на открытом воздухе) - плюс 2.5°С. Скорость ветра 13 м/с. Дождь – 15 мм осадков.
Свежий ветер на северной стороне датского мыса Скаген, открытого просторам Северного моря и Северной Атлантики, принёс очередной быстрый циклон, непогоду, холодный секущий дождь и сильный, даже крепкий ветер на 6-7 баллов по шкале Бофорта. С ветром появились крупные волны высотой до 2-3 м и длиной – 50 м, но они шли чередой мористей, справа от якорной стоянки БПК «Свирепый» и обходили нас стороной на стыке проливов Скагеррак и Каттегат. На берегу сейчас под сильными порывами ветра качаются толстые сучья деревьев, тонкие деревья гнутся, гудят телеграфные провода, а датчане с трудом используют свои зонтики, чтобы защититься от пронизывающего насквозь холодного и мокрого от дождя ветра с Атлантики.
Погода, как говорится, шептала: «Надо налить и выпить», но выпить уже было почти нечего, потому что после «ночных посиделок в ленкаюте у Суворова» в моей заветной алюминиевой фляжке оставалось, судя по плеску, всего только 2-3 маленьких глотка спирта («шила»). Ожидая приказа на возвращение в ВМБ Балтийск и прекращение первой в истории БПК «Свирепый» боевой службы, офицеры и мичмана брали на абордаж нашего бедного корабельного доктора старшего лейтенанта медицинской службы Л.Н. Кукурузу и требовала от него либо медицинского «шила», либо «кукурузной настойки» типа всяких там «микстур от грусти и печали».
Матросы и старшины, особенно годки, по-своему справлялись с этой нетерпеливой грустью ожидания приказа на возвращение домой, изобретали всякие «настойки», «закваски», «бродилки», но я эти суррогаты отказывался не только пить, но даже пробовать, потому что у меня то ли от постоянного недоедания и «запойной» работы, то ли от опреснённой воды, на которой наши коки готовили пищу, компоты и чай, расстраивался живот. Вот почему я в целях профилактики расстройства желудка, кишок, а также для поднятия настроения согрешил и в одиночестве поздно вечером пятницы 28 сентября 1973 года сделал один маленький глоток «шильца» из фляжки и запил его большим глотком чистой пресной воды, которую я выпросил на камбузе для проявки фотоплёнок и печати фотографий.
Может быть, поэтому я ещё больше согрешил и мысленно нарушил священное табу, морской запрет морского закона, который ярко и отчётливо выражен в знаменитой «Песне о друге» из кинофильма «Путь к причалу» (1932) поэта Григорий Поженян и композитора Андрей Петров в исполнении (в фильме) Валентина Никулина и Бруно Оя.
Если радость на всех одна,
На всех и беда одна.
Море встает за волной волна,
А за спиной спина.
Здесь у самой кромки бортов
Друга прикроет друг,
Друг всегда уступить готов
Место в шлюпке и круг.
Друг всегда уступить готов
Место в шлюпке и круг.
Друга не надо просить ни о чём,
С ним не страшна беда.
Друг мой – третье моё плечо
Будет со мной всегда.
Ну, а случись, что он влюблён,
А я на его пути…
Уйду с дороги, таков закон –
Третий должен уйти.
Уйду с дороги, таков закон –
Третий должен уйти.
Признаюсь и каюсь, поздно вечером после отбоя 28 сентября 1973 года, глядя на фотографию Ниночки Корнеевой, я не только возжелал, но и вожделел жену ближнего своего, моего школьного друга и товарища Вовки Корнеева. Вожделел, то есть испытывал страстное желание, сильное чувственное влечение к этой реальной Фее красоты и страсти, которая навсегда запечатлелась в моей чувственной памяти с того гуляния моих друзей в парке культуры и отдыха города Суворова во время моего отпуска с выездом на родину в июне 1973 года.
Мой локоть до сих пор жгучей острой и сладкой болью помнил упругость грудки Ниночки, когда она шаловливо прижимала мою руку к себе. Мои глаза неотрывно смотрели на её лукавый взгляд и изгиб её улыбающихся и наполненных страстью губок. Моя память отчётливо «видела» прозрачную вязь её белой кофточки, сквозь которую отчётливо проступал её полупрозрачный бюстгальтер. От этой полуприкрытости и полупрозрачности моё ощущение и чувство к Ниночке только возгоралось сильнее и сильнее…
Это было единственное фото из серии фотографий с моего летнего отпуска на родину, которое я никому, даже самым близким друзьям, даже Славке Евдокимову, не показывал никогда, - это было фото Нины Корнеевой, жены моего школьного друга и товарища Вовки Корнеева и моя, только моя Фея красоты и страсти.
На всех других «живых», то есть репортажных, динамичных, случайных фотографиях нашего гуляния по городскому парку и наших встреч во время моего отпуска дома, матросы и старшины, годки и Славка Евдокимов обязательно обращали внимание на поведение Нины Корнеевой. Они внимательно, даже зачарованно, смотрели эти фотографии, рассматривали их, расспрашивали меня обо всём, что было запечатлено на этих фотографиях и неизменно спрашивали о том, что я сделал с этой шаловливой красавицей, Ниной Корнеевой. Поэтому мне приходилось рассказывать обо всех тех игровых моментах, которые были запечатлены на этих снимках, раз за разом сочинять что-то интересное, новое, якобы, забытое и эти рассказы и комментарии к фотографиям были самыми желаемыми для моряков.
Матросы и старшины, годки и мои друзья живо и весьма откровенно комментировали эти фотографии и их интуитивные догадки об игривом характере Нины и её «заигрывании» со мной и её мужем были весьма близки к истине. Однако фотопортрет Нины Корнеевой, который я специально увеличил и вырезал для оформления своего ДМБовского альбома, я не показывал никому, потому что этот взгляд и эта улыбка были исключительно моими, они были адресованы мне и принадлежали только мне. Этот фотопортрет Ниночки Корнеевой был моей «отдушиной», моим секретом, моим «священным табу», моим «запретным плодом», которым я не хотел делиться ни с кем.
Ещё тогда, 16 июня 1973 года, в первое мгновение встречи с друзьями, я, увидев Нину и Вовку Корнеевых, дал себе твёрдое слово ничем, ни словом, ни касанием, ни взглядом, не давать повода и не стать причиной их размолвки, их непонимания, их ссоры или какого-либо конфликта. Поэтому я искренне подыгрывал весёлой и жизнерадостной Ниночке Корнеевой и её молодому и ревнивому мужу Вовке Корнееву, но никоим образом не переступал запретную черту в отношениях, которую сам себе установил. При этом я, конечно, трепетал и взрывался учащённым сердцебиением от её прикосновений бедром или плечом, от её жгучих рукопожатий, от её прижиманий горячей и упругой грудью к моей руке.
Конечно, я видел и замечал «огненный» взгляд её глаз: смеющихся, целеустремлённых и в то же время растерянных и «опрокинутых в себя», то есть немного «остекленевших». О! Этот лукавый взгляд Ниночки полный опасного кокетства! Эта «дьявольская улыбка», мягкая женственность и бесшабашная резвость, причём, одновременно, обворожительная открытость, беззащитность и мягкая сила, да ещё манеры обольстительницы. Нина была сама воплощение настоящей дочери Евы, которая, как известно, отведала «запретный плод с Дерева познания добра и зла» и дала его отведать Адаму, ввергнув его в грех непослушания правилам, установленным Творцом...
Конечно, я не только замечал, но и очень хотел, жаждал этих прикосновений и взглядов, пожатий и контактов наших тел и рук, от которых всё во мне загоралось и исторгалось летней отпускной ночью в моих чудных сновидениях. Вот и сейчас, на мерной, как в детской люльке качке, под звуки сильного порывистого ветра, я невольно вспоминал всем телом, всем организмом, всеми моими органами те жгучие ощущения, которые подарила мне она – Нина Корнеева, молодая жена моего школьного друга и товарища Вовки Корнеева, предать которого я не мог ни за что и никогда.
Когда взгляд и улыбка Ниночки стала совсем уж нестерпимо желанной и торжествующей, а я сам уже готов был вот-вот потерять контроль над собой и своими ощущениями и желаниями, кто-то во мне хладнокровно и спокойно напомнил о той девушке из московской электрички, которой в день моего приезда в Калугу во время отпуска на родину я буркнул на привокзальной площади: «Может так случиться, что вы моё счастье, а я – ваше?»…
Образ улыбающейся Ниночки – феи красоты и страсти ещё некоторое время светился в моём возбуждённом сне, но потом как бы развеялся на ветру и исчез, а в моём, не знаю в чём, «повис» немой вопрос: «Что это? Кто это? Как это? Когда» и моё сердце вновь встрепенулось надеждой на какое-то чудо воспоминания. Качаясь на волнах качки вместе с кораблём, я уснул безмятежным счастливым сном и, возможно, впервые с 24 сентября 1973 года ко мне в сон не явились кошмары бушующего урагана Эллен.
Моя фея красоты и страсти Ниночка Корнеева ещё раз своей лукавой улыбкой перебила мне настроение, отогнала прочь коварную и гневную Эллен, ураганную спутницу Батюшки Океана и, выполняя роль счастливой супруги своего мужа, подарила мне новое счастливое воспоминание из моего летнего отпуска, новый объект моего вожделения и возжелания. Этот объект, эта незнакомая девушка из московской электрички была свободна, а значит, я мог её возжелать совершенно свободно.
Спасибо тебе, Ниночка Корнеева, спасибо, милая! Я твёрдо знаю «морской закон» и свято соблюдаю священное табу:
Ну, а случись, что друг влюблён,
А я на его пути…
Уйду с дороги, таков закон –
Третий должен уйти.
Уйду с дороги, таков закон –
Третий должен уйти.
Фотоиллюстрация из фотоальбома автора. 16.06.1973 г. Город Суворов. Нина Корнеева, молодая жена моего школьного друга и товарища Владимира Ильича Корнеева, который жил в Суворове с родителями на улице Пушкина в одном доме с моей первой школьной любовью – Валей Архиповой. Эх, память, память, как ты иногда бываешь мучительно сладкой!