В прошлом году в конце марта возвращалась домой из областной больницы после операции. Мне предстояло проехать до конечной станции пять часов в сидячем вагоне. Я заняла место у окна, соседнее со мной так и осталось свободно.
Я смотрела в окно до тех пор, пока в наступившей темноте уже ничего нельзя было разглядеть. Мысли в голове продолжали вертеться вокруг недавно пережитого.
Все так быстро закрутилось, что даже времени не было осмыслить происходящее. Вдруг обнаружила в груди уплотнение приличных размеров. Терапевт, страшно разволновавшись, тут же выписала направление в онкологическое отделение на обследование.
Пока ничего не было ясно, но мысли делали свое черное дело: «Это что, конец? Возможно. Ну и ладно, пожила- и хватит. У Бога кончилось на меня терпение, решил, сколько эта бедолага будет еще мучиться?». До отъезда надо было побегать, собрать необходимые анализы. Погруженная в свои мысли едва не попала под машину, испугалась, сердце бешено заколотилось. Кто- то внутри меня подумал с усмешкой: «Что, жить хочется?».
Родителям сказала, что еду на курсы, брата предупредила сама, решив, пусть лучше узнает от меня, чем от сослуживцев.
И почему всё случается в тот момент, когда самое трудное позади? Дети подросли, денег на жизнь хватает, только в себя стала приходить, хоть какой- то просвет впереди замаячил. Две недели назад сняла квартиру, оплатила вперед. Хозяйка, узнав о моем отъезде, предложила вернуть деньги, но я отказалась, решив: «Даже если скажут, что осталось две недели, хоть умру спокойно, раз уж пожить не получилось».
Проведенные анализы обнадежили- рака нет. Кисты удалили. Но переживания последних дней так глубоко засели в мозгу, что только проехав половину пути, до меня стало доходить наконец, что я не в больнице и, даст Бог, больше никогда туда не попаду. Сейчас я еду домой, все произошедшее можно позабыть и думать о том, что ждет впереди. Но новые мысли с трудом пробивались сквозь пласты ещё свежих впечатлений от увиденного и услышанного. Там остались женщины, с которыми познакомилась и успела подружиться. И не у всех моих новых знакомых перспективы на будущее были столь же радужны и безоблачны.
Отвернувшись, наконец, от окна и взглянув на соседний ряд, увидела сидящих напротив меня и мирно беседующих двух пенсионеров. Ближе к проходу сидел невысокий, худенький мужчина, сразу видно- простой работяга, всю жизнь на заводе слесарем или баранку крутил до самой пенсии. Судя по выходной одежде, ездил в область по делам или в больницу: пиджачок в клетку с накладными карманами и кремпленовые брюки, лет тридцать сберегаемые его супругой для особых случаев. Ему видимо редко приходилось вот так, на свободе, при полном параде сидеть рядом с незнакомой женщиной и рассказывать о своей жизни. В движениях, выражении лица, голосе просвечивало наивное желание показать себя во всей красе.
Его соседка, грузная женщина, неплохо сохранившаяся для своих лет: гладкое, полное лицо с несколько крупными чертами, густые, темные волосы, почти не тронутые сединой, казалось, была погружена в свои невеселые мысли и неохотно поддерживала разговор.
В ходе беседы выяснили, что едут до одной станции. Живут на пенсию. Мужчина с гордостью рассказывал про свой ударный труд, огромный стаж, благодаря чему он теперь получал «максималку». Постепенно разговор перешел, как у всех пенсионеров, в сетование на то, что их труд не оценен по достоинству и получаемой пенсии хватает только, чтобы с голоду не умереть. Свет, газ, квартплата, если нет льгот, чего стоят! А какие лекарства дорогие! А транспорт! А еще и на смерть отложить надо, детям, внукам помочь, да где там! Ну и конечно традиционное пожелание депутатам Госдумы получать такую зарплату, как у них пенсия.
Это привычное ворчание нагоняло скуку и я задремала. Разбудил меня неожиданно резкий тон женщины:
– Вот, ездила на сына в суд подавать! Взял у меня тридцать пять тысяч, а возвращать не хочет.
Её сосед опешил от такого заявления:
– Конечно, раз взял- должен отдать... а что суд? - поинтересовался несмело.
– В суде расписку спрашивают, а без расписки дело открывать не будут. И тут я виновата, что с родного сына расписку не взяла!
– А что сын?
-- А что сын! Говорит, нет у меня денег, я их потратил. - Чувство обиды, так долго сдерживаемое, наконец нашло выход.
Невольно услышав чужой разговор, узнала невеселую историю, но, к сожалению, не редкую.
Несколько лет назад они с мужем переехали из Чечни в одну из деревень области. Купили дом, зажили своим хозяйством. Но муж умер. Старший сын, живший в городе с семьей в своей квартире, уговорил мать всё продать и переехать жить к нему, а на деньги, полученные от нее, купил машину.
– Пожалела сына, до работы ему далеко добираться, не хотела, чтобы на остановках мерз. Вот и осталась сама ни с чем,- продолжала разгневанная мать.
Таким образом, достаточно здоровая, сильная женщина, всю жизнь прожившая по своему разумению, оказалась на правах бедной родственницы, её намерены были терпеть как неизбежное неудобство, не более. Надо думать, что облагодетельствованное семейство не сочло нужным считаться с её претензиями и амбициями. Сказать честно, женщина не производила впечатления тихой, скромной, непритязательной, уступчивой жертвы. Скорее- наоборот. И заявление о том, что, де, мешала снохе крутить шашни с другими мужиками за спиной у мужа, была нежелательным свидетелем, вот та её и выживала- прозвучало неубедительно. «А сын- дурак!»,- видимо потому, что в семейных склоках не принимал сторону матери.
В конце концов женщине пришлось просить младшего сына забрать её из неблагодарного семейства. Сын перевёз мать в город, где жил, но с собой не поселил, снял для неё квартиру. И живет она теперь на свою пенсию, угол оплачивает, кормится, как может.
– Конечно, после того, как все оплачу, денег мало остается. Мясо не покупаю, но я приспособилась, возьму костей на бульон, сварю горячего- и ладно. А так всё покупаю: молоко, хлеб, макароны, беру что подешевле, а много ли мне одной надо? Люди помогают, собрали мне кастрюльки, чашки, ложки, мебель старую дали, одежду дают, всё у меня есть, а главное- покой, ни от кого не завишу.
Мои волей судьбы спутники сошли на своей станции, а я стала думать...
Двенадцать лет назад, взяв троих детей (старшая училась в первом классе, а младшему не было и двух лет), уехала от мужа к родителям. Незадавшаяся семейная жизнь довела меня до отчаяния и уезжая, я не думала о будущем, бежала от настоящего, без оглядки, лишь бы унести ноги. Моё разочарование в жизни было столь велико, что только мысли о детях заставили отказаться от самоубийства. В тридцать лет, превратившись в иссохшую, состарившуюся неврастеничку, собрав остатки здравого смысла, уговаривала себя прожить еще десять лет ради детей. В минуту просветления со всей очевидностью поняла, что происходит и сказала себе: «Думаешь, если умрешь, муж и свекровь опечалятся? Нет, они будут рады, что угробили тебя и будут всем рассказывать, что, вот видите, мы же говорили, что она больная и ненормальная. А твои дети им не нужны.» Я запретила себе думать о будущем, мечтать хоть о какой малости для себя. С этого момента моя жизнь принадлежит только детям, ради детей я стерплю все! И это спасло меня.
После переезда первое время лежала на диване, отказываясь от еды, ко всему было отвращение и безразличие. Однажды, отец не выдержал и заплакал, глядя на меня: «Ты ешь хоть что нибудь»,- сказал сквозь слезы. Потом стала грызть жаренные семечки (благо этого добра было целый мешок), после них хотелось пить, пила сладкий чай. Так, среди родных, постепенно приходила в себя.
Год спустя устроилась на работу, пусть и тяжелую, но хорошо оплачиваемую. Начинались девяностые. Благодаря железной дороге, даже в самые трудные годы мы не голодали и не испытывали нужды ни в чем. Родители делились всем, что у них было, помогали, чем могли.
Отец моих детей так и не смог приспособиться к переменам, произошедшим в стране, став нахлебником у собственной матери- пенсионерки, а заботу о детях полностью переложил на мои плечи и плечи моих родителей.
Лучшие годы прошли в трудах и заботах о куске хлеба насущного. Лишь бы выжить, лишь бы выдержать. Иногда, среди ночи, нужно было нести башмаки в неосвещенную горловину станции (электричество экономили, фонарей не было), чтобы закрепить вагоны. Во мне- сорок пять килограмм, в башмаках- пятнадцать. В кромешной тьме, рискуя сломать ноги, не видя конца мучениям, начинала ругаться, представляя себе сытые, довольные рожи в телевизоре: «Что, ждете, когда мы тут все подохнем? Не дождетесь! Я буду жить всем назло! И мои дети будут жить! Скорее вы сами сдохнете!» И становилось легче.
Время пролетело, дети выросли. Старшая заочно учится в институте, на жизнь сама зарабатывает. Пока я была в больнице, заботилась обо мне, разными вкусностями баловала. Меня, не избалованную вниманием, такая забота трогала до слез. Средняя дочь заканчивает школу, сын тоже подрос.
Да, я просила десять лет, они прошли. Жизнь продолжалась, и с этим надо было что- то делать! С одной стороны- надоело жить с родителями, всё время на виду, никакой личной жизни, приходится подстраиваться, молчать, терпеть- мы все не ангелы. С другой- привыкла. Страх перемен, опыт прошлых неудач и разочарований, неуверенность в собственных силах- как через это перешагнуть? Неизвестно, как оно сложится, если покинуть теплый, обжитый угол, придется самой обо всем заботиться. Первый шаг сделала- квартиру сняла. А дальше?
У меня из головы не шёл услышанный разговор. Я думала: «Женщина на много старше меня не боится перемен в жизни, её не пугают переезды, нехватка средств, устраивается на новом месте. А чего боюсь я? Передо мной первый раз в жизни открываются такие возможности! Можно жить, наконец, без оглядки на прошлое, на других. А я, как старая скряга, боюсь оставить малое, чтобы обрести целый мир!»
На другой день по возвращении из больницы, мы с подругой ходили по магазинам, выбирали диван мне в квартиру.
2003 год