БЕЗУМИЕ РАЛЬФА КЕНЗИ
Теперь мой рассказ возвращается к той ночи, когда я, Сусанна Ботмар и мой муж, Ян Ботмар, узнали, что наша дочь похищена этим безумным злодеем, Питом ван-Воореном, а ее раненый муж Ральф лежит без чувств в фургоне у наших дверей. Стеная от горя, мы внесли его в дом и отправили слуг разбудить всех наших кафров, какие были на ферме и вокруг, и компанию буров числом шесть человек, которые случайно оказались в ту ночь на наших землях, потому что охотились на блесбоков и гну. Также мы послали гонца на хорошей лошади в дом того соседа, у которого ночевал доктор из дорпа, молясь, чтобы тот поскорее приехал и осмотрел Ральфа, что он и сделал, появившись у нас в половине девятого утра.
Буры-охотники добрались к нам из своих фургонов уже через час после того, как мы отправили к ним гонцов, чтобы вместе с нами и собравшимися кафрами выслушать рассказ погонщика и ворлопера об ужасном покушении Пита Ван Воорена и его банды на Ральфа Кензи и его жену, а также все, что Зинти сообщил о пути к Тайному Кранцу, куда, как предполагалось, увезли Сусанну. Затем Ян спросил присутствующих, помогут ли они ему в этой беде, и, будучи настоящими мужчинами, все они ответили «да», поэтому к семи утра небольшой коммандо, насчитывавший двадцать одно ружье – восемь белых и тринадцать кафров – отправился, чтобы отыскать укрытие Темного Пита и если удастся, спасти Сусанну.
– Увы! – сказала я Яну, когда он прощался со мной. – Я сильно боюсь, что вовремя вам не поспеть.
– Давай уповать на милость Божью, – вздохнул он в ответ.
– Никогда еще мы не нуждались в ней так, как ныне, муж мой, но думается мне, Бог отвратил от нас Свой лик за нашу ложь тем англичанам, и вот теперь наказание, которое ты давно предвидел, обрушилось на нас.
– По справедливости оно должно было бы пасть на наши с тобой головы, а не на ни в чем не повинных детей. Так что я повторяю, что уповаю на Бога... и на Сигамбу, – добавил он после паузы, – потому что она отважна и умна, и ей открыты пути, которых другие даже не видят.
Потом они уехали и отсутствовали дней пять, а может, и шесть. Они начали поиски ранним утром во вторник, а в четверг утром с большим трудом и с помощью захваченного туземца они отыскали крааль Темного Пита, но ни его самого, ни Сусанны, ни скрытого кранца не нашли. Тогда они схватили всех мужчин, которые были в краале, и привязали их к деревьям, объявив, что все они будут расстреляны, после чего жена одного из заложников отвела их к каменной стене и показала секретный лаз. Проникнув в кранц, они нашли большую хижину, в которой лежало тело кафра, убитого Сигамбой, и нож Сусанны, которым она намеревалась себя убить и который ее отец сразу узнал.
Постепенно они узнали всю историю побега Сусанны, потому что жена заложника указала им и мужчину, который охранял лаз и в которого стрелял Зинти; под страхом смерти этот человек рассказал все, что знал о том, как Сусанна, Сигамба и Зинти на своих лошадях бежали на север, преследуемые Темным Питом и его бандой.
Соответственно, они тоже направились на север, но так ничего и не нашли, потому что прошедший дождь смыл все следы, и, как и следовало ожидать, они двинулись в неправильном направлении. Наконец, совсем измученные, они повернули назад, на ферму, надеясь, что Сусанна и Сигамба уже вернулись туда, но надежда их была тщетна.
Много дней и недель после этого продолжались поиски, но они не дали никаких результатов, ибо случилось так, что как раз в это время кафры, жившие между землями Сигве и нами, вдруг принялись совершать набеги на фермы буров и красть скот, – нападению подверглась и наша ферма, – так что стало совершенно невозможно проехать через их территорию, а потому никто так и не добрался до города вождя Сигве.
В конце концов, измученный тщетными поисками и горем, Ян, потеряв всякую надежду, засел дома, и никакие мольбы и уговоры Ральфа, который все это время не мог даже сесть на лошадь, не могли убедить его снова взяться за это бесплодное дело.
– Нет, сынок, – говорил он, – девушка либо давно мертва, либо она в безопасности, но далеко отсюда. В любом случае бесполезно искать ее где-то в округе, а за краалем ван-Воорена следят, и мы точно знаем, что там ее нет.
На это Ральф отвечал:
– Она не мертва! Я знаю, что она не мертва.
Мы оба понимали, что он говорит о своем видении, потому что я, конечно, рассказала о нем Яну. Но сердце Яна не верило в это видение, он считал, что Сусанна, наша любимая дочь, мертва уже много дней, потому что знал, что она скорее умрет, чем снова попадет в руки ван-Воорена. Я тоже думала так. Лишь для того, чтобы утешить Ральфа в его печали, которая была даже ужаснее нашей, мы делали вид, что верим, будто Сусанна прячется где-то далеко и просто не имеет возможности связаться с нами. А ведь так оно и было!
О, как печальна была наша жизнь в те горькие месяцы! Свет нашей жизни погас, и каждый из нас троих частенько подумывал, как хорошо было бы обрести вечный покой. Когда же Ральф оправился от своих ран, и силы вернулись к нему, нечто вроде безумия охватило его и заставило наши с мужем сердца сжиматься уже от страха за него. Долгими часами, а то и дни напролет он неподвижно сидел, глубоко задумавшись и не говоря ни слова, или вдруг садился на коня и уезжал неизвестно куда, мог не вернуться ни той, ни следующей ночью, и мы пугались мысли, что никогда больше его не увидим. Сердиться на него было бесполезно – на все упреки он отвечал с печальной улыбкой:
– Разве вы забыли? Я должен искать свою жену, ведь она ждет меня на Горе Руки.
А потом мы узнавали, что он ездил осматривать какую-то далекую гору или встречался с какими-нибудь бродягами или туземцами, чтобы спросить, слышали ли они о горе со скалами на восточном склоне, повторяющими контуры пальцев на руке человека. Вскоре по всей нашей округе, как среди буров, так и у аборигенов, за Ральфом закрепилось прозвище «Человек горы», потому что он редко говорил о чем-нибудь другом. И все же люди, и черные, и белые, зная причину его безумия, не смели над ним смеяться, а многие искренне сочувствовали его горю.
Хорошо помню, какими злыми и опасными стали кафры вскоре после исчезновения Сусанны. Полагаю, тех из них, что жили поблизости от нас, специально будоражили эмиссары Темного Пита, – хоть сам он и пропал неизвестно куда, его агенты продолжали ему служить. Как бы то ни было, по всей стране чернокожие начали совершать набеги на краали буров, а нам самим пришлось пережить и атаку на дом, причем многие из нападавших имели ружья. К счастью, мы были вовремя предупреждены о нападении, и разочарованные кафры ушли на следующий день, а четырем десяткам их товарищей вообще не суждено было больше ходить. На рассвете, когда они уже несколько часов осаждали дом, кричали, палили из ружей и пытались поджечь крышу с помощью копий с привязанными к ним пучками горящей травы, Ян, Ральф и около двадцати наших людей под прикрытием ограды сада подобрались к ним и атаковали.
О, Всемогущий, как они сражались! Особенно, конечно, Ян и Ральф. Я с гордостью наблюдала за всем происходящим с веранды, хотя, признаюсь, была очень обеспокоена, так как ни тому, ни другому, казалось, не было никакого дела, выживет он или погибнет. К счастью, как оказалось, погибли не они, а кафры, а те, что не погибли, ушли – правда, ушли с небольшим количеством скота, но зато больше не появлялись.
***
Теперь пришло время рассказать о таких вещах, о которых я предпочла бы вовсе не говорить – боюсь, по прошествии стольких лет в это никто уж и не поверит. Какой-то соглядатай Лондонского Миссионерского Общества донес правительству в Капе о нашей стрельбе в бедных, невинных чернокожих, и перед Яном и Ральфом замаячила угроза предстать за их убийство перед британским судом. Думаю, рано или поздно так бы оно и случилось, да только ведь всем вокруг было ясно, что раньше чем они окажутся в тюрьме, будет пролито много крови не только черных, но и белых людей.
К тому же дело наше было лишь одним из многих подобных, поскольку в те времена для нас, буров, не было никакой справедливости – нас обокрали, нас оклеветали, нас бросили. Нас лишали имущества, кафры крали наши стада, а если мы оказывали им сопротивление, нас судили как убийц, наших рабов освободили, обманув нас с компенсациями, и слово черного человека значило больше, чем наши торжественные клятвы на Библии.
Неудивительно, что, устав от всего этого, мы снова засобирались в путь, чтобы сбросить с себя путы британского правления и обрести новый дом там, куда не дотянутся его длинные руки. Ох! Я знаю, что на эту историю можно взглянуть и с другой стороны, и готова поверить, что намерения у британцев были самые благие, но в лучшем случае они были дураками, и всегда останутся дураками со всеми своими госсекретарями, которые, сидя у себя в Лондоне, ничего знать не знают о здешних делах, да губернаторами, чья единственная забота – угождать этим секретарям, чтобы, когда надоест страна, которой их назначили управлять, можно было рассчитывать на другую, еще более выгодную должность.
Впрочем, рассказ мой о людях, а не о политике, поэтому я не буду больше говорить о причинах, которые привели к великому исходу буров из старой колонии и погнали их с насиженных мест в пустыню воевать с дикарями и искать себе новые земли. Мне ли не знать этих причин, ведь Ян, Ральф и я были одними из;первых в рядах воортреккеров! И все же, если бы не потеря Сусанны, не думаю, что мы решились бы отправиться в путь, ведь мы так любили наш дом, который своими руками построили посреди дикого вельда.
Но теперь, когда дочери не было с нами, все изменилось: каждая комната дома, каждое дерево в саду, каждый вол, лошадь и овца напоминали нам о ней. Даже далекий рев океана и вздохи ветра среди трав, казалось, оплакивали ее, как и цветы, которые она любила, и камень, на котором она сидела, и тропинка, по которой она ходила изо дня в день. Сам воздух был полон воспоминаний о ней, и звуки ее голоса, казалось, звучали эхом среди холмов по ночам.
Решение отправиться в путь мы приняли ровно в первую годовщину свадьбы Ральфа и Сусанны, в тот самый день, когда она попала в руки Пита ван-Воорена. Помню, мы ужинали, и Ральф, как обычно, тихо сидел за столом, слегка склонив голову на грудь, в то время как Ян громко вещал о несправедливости британского правительства к бурам. Не думаю, что в тот момент его так уж беспокоил этот вопрос, скорее, он говорил, чтобы отвлечь Ральфа от грустных мыслей.
– Что ты думаешь об этом, сынок? – обратился наконец Ян к Ральфу, ибо трудно все время говорить одному, даже ругая британское правительство, – а это была единственная тема, которая могла сделать Яна многословным.
– Я? – откликнулся Ральф, вздрогнув, потому что мысли его были где-то далеко. – Не знаю, что я думаю... Хорошо было бы узнать, что само английское правительство говорит об этом. Думаю, они хотят справедливости, только не понимают наших чаяний и бед, ведь мы, буры, живем так далеко от них. Несомненно, и миссионеры на свой лад пекутся о благе, но они верят, что чернокожим дана такая же душа, что и белым, тогда как мы, лучше зная черных, видим, что разница есть.
– Allemachter, сынок, – сказал Ян, косо глядя на него, – можешь ты наконец проявить характер? Я надеялся, что ты, будучи англичанином, вступишься за свой народ, тогда мы могли бы из-за этого поссориться, что пошло бы на пользу нам обоим. Но ты сидишь тут, как судья в своем кресле, и как судья рассуждаешь, глядя на дело с обеих сторон одновременно, а это плохая привычка для мужчины, который должен, пробивая себе дорогу в этом мире, гнуть свою линию. Вот что я тебе отвечу, господин законник: доведись тебе видеть, как проклятое британское правительство повесило у Слагтерс-Нека твоего отца и дядю, – и даже дважды повесило, потому что оборвались веревки, – только за то, что они пытались застрелить нескольких готтентотских вояк, ты бы не рассуждал о его справедливости. А что касается миссионеров из Лондонского общества, так их самих следовало бы повесить за ту хулу, что они возводят на честных буров.
Лишь слабая улыбка была ответом на этот натиск: разговорами о казни у Слагтерс-Нека и миссионерах невозможно было вывести Ральфа из его летаргии. На какое-то время наступила тишина, которая вскоре была нарушена тем, что Ян рявкнул мне, будто я была глухой:
– Vrouw, let ons trek![*] – И чтобы придать пущий вес своим словам, он хватил кулачищем по столу, сбросив на пол тарелку.
Тарелка разбилась вдребезги. Я наклонилась, чтобы собрать осколки, вслух ругая мужа за его небрежность, – мне хотелось выиграть время, чтобы еще немного подумать, хотя я давно уже ждала этого. Я нашла все, вплоть до самого мелкого осколка, и положив их на стол, сказала:
– Починить тарелку уже не получится, а то, что нельзя починить, лучше убрать с глаз долой. Сердце, как и тарелка – вещь хрупкая, но тарелку можно купить в скобяной лавке, а новое сердце не купишь. Да, муж, мы поедем, раз ты этого хочешь.
– А ты что скажешь, сынок? – спросил Ян.
Ральф ответил на его вопрос своим:
– В какую сторону собираются идти переселенцы?
– Полагаю, на север, к реке Вааль.
– Тогда, отец, я говорю «да», мы пойдем с ними, – ответил он с воодушевлением, какого не выказывал уже давно, – потому что на юге, востоке и западе я уже искал.
-----------------------------------------
[*] Женщина, поехали! (африкаанс)