- Саша, Добрый день. Зайди ко мне, пожалуйста, - сказал, позвонив ему на мобильный Развалов.
- Добрый день. Иду, - сказал Саша, и сразу понял, что неугомонный генеральный, опять придумал что-то нехорошее.
- Привет мой дорогой, - поздоровался с ним Петя, как его теперь называл про себя Саша.
- Добрый день.
- Где ты был вчера после обеда? Не мог тебя нигде найти, - начал воспитательную работу Развалов.
- Так я же в союзе был, на отчётно-перевыборном собрании.
- В каком ещё союзе? – не понял Развалов, даже и не подозревая о возможности каких-то союзов среди архитекторов.
- В союзе архитекторов. Я же председатель ячеки членов союза архитекторов вашего проектного института!
- Ну, и что?! Я тебя никуда не отпускал!
- Как же это? Вы же письмо на меня расписали!
- Какое ещё письмо!? Слушай не морочь мне голову!
- А от помните Колобова из союза архитекторов?
- От какого Колобова?
- А от того самого, Александра Алексеевича, председателя союза.
- Послушай Саша, ты должен был всё равно поставить меня в известность, прежде чем покинуть институт, - выкрутился Развалов.
- Хорошо, извините, в следующий раз поставлю, - согласился вежливо, словно говорил с больным, но очень важным человеком, Саша.
- Шарфино ожило.
- Какое Шарфино? – не понял Саша.
- Шарфино, второй мастерской. Долгострой, - пояснил Развалов.
И тут Саша вспомнил, что за те несколько месяцев, которые он являлся руководителем второй мастерской, это грандиозное строительство, размером с микрорайон, постепенно сходило на нет, из-за последствий первой волны кризиса две тысячи восьмого года.
- А! Помню его.
- Вот, и хорошо. Понимаешь, уволился ГАП, который вел авторский надзор по этому объекту. Ты знаешь наверно?
- Да, знаю, но он так и не успел его начать. Точнее, как узнал, что ему всё это расхлебывать, так сразу и уволился, - попытался пошутить с Петей Саша.
- Возможно. Люди бегут. Поэтому я и хочу тебя назначить на авторский надзор по этому объекту.
- Ну, я не внесен в приказ об авторском надзоре. Да и потом веду свои старые объекты совместно с архитекторами второй мастерской.
- Ничего страшного. Там без тебя обойдутся, это важнее. А приказ Наташа Давыденко сделает.
У мальчика Пети, всегда были заготовлены две стандартные фразы на все случаи жизни: «Ничего страшного», и «там без тебя обойдутся».
Саша думал о том, зачем нужно было уничтожать мастерские, разгонять людей, увольнять хорошо работающих пенсионеров, только лишь для того, чтобы потом, когда не останется практически никого, буквально сводя концы с концами, пытаться с грехом пополам хотя бы довести существующие объекты, не говоря уже о том, чтобы брать какие-то новые.
И теперь ему предстояло героически доделывать ту, чужую и незнакомую архитектуру времен Пристроева, из-за которой собственно и уволился начальник второй мастерской.
Ему было некуда бежать. И он вынужден был соглашаться. Но, для себя, именно в этот момент он решил, что не будет стараться, а только лишь хоть как-то решать возникающие на стройке проблемы, ибо это уже никому и не нужно. Кругом одни сиюминутные временщики. Никому не интересно, да и неважно то, что будет завтра.
И если эта тенденция раньше, касалась только самой верхушки, то тепрь она спустилась вниз, заразив собой уже и самих созидателей, потерявших смысл в завтрашнем дне.
- Хорошо Пётр Ильич. Я могу идти?
- Да. Иди, - обрадованный в том, как справедливо, быстро, и грамотно он решил возникшую проблему, произнес Развалов. Видимо всё же догадываясь, что скоро уже посылать на решение задач такого уровня будет некого. Так, как в институте остались по-большей части только комплексные ГИПы, которые вряд ли смогут справиться с простой задачей, занимаясь такими серьезными делами, которые как раз и делали раньше за них те, простые, недоукомплектованные ГАПы, и ГИПы которых разогнал безжалостный руководитель. Только вот делали они эту работу, считая её рутинной, неинтересной и ненужной, достойной уровня курьера.
* * *
К тому времени, Собакинская Москва постепенно, и безприкословно одевалась в гранит. И в связи с этим на дорогах, правда в пределах бульварного кольца, стали появляться коварные велосипедные дорожки. Дело в том, что в отличие, ну, скажем от Нидерландов, где пешехода наказывали огромными штрафами только за попытку прогуляться по велосипедной дорожке, в Москве, законодательно не было подкреплено это мероприятие. Соответственно все "пешие ходы", казалось только, и мечтали сбить какого-нибудь невнимательного велосипедиста, зазивавшегося у себя на выделенной дорожке, и возомнившего хозяином полосы.
Много велосипедистов уже попало в больницы.
Саша был крайне внимателен, и постоянно пропускал внезапно проснувшихся от стоячего сна, прямо на велосипедных дорожках людей. Многие из них честно, от всей души, считали себя велосипедистами, и даже изображали, кто, как мог, движение, не имея у себя между ног велосипеда.
Будучи постоянно готовым к нападению, Саша выдвигался в сторону центра очень рано, до того, как просыпались и выходили на улицы города суицыдально настроенные горожане. Но вот движение обратно было уже гораздо опаснее. Нападение можно было ждать, откуда угодно.
Один раз какая-то женщина, стоявшая на краешке газона, с грустным взором, устремленным в сторону проезжей части, пропустив все машины, а также автобусы, троллейбусы, и трамваи, смело шагнула ему под колеса. Как бы говоря при этом:
- «Вот ты и попался, милый мой! Тебя-то я и ждала!»
Саше удалось тогда спасти не только технику, ну и свою жизнь.
Но вот от той девушки, которая, видимо долго дожидалась его в тени, между припаркованных машин, с целью выпрыгнуть в самый последний момент, делая при этом вид, что она что-то читает в своем компьютере, ему не удалось уехать, как он ни старался, и ни смотрел при этом в оба. Она специально переоделась в одежду того цвета, что и припаркованные машины, которые хотя и были двух разных цветов, но умело отобразились в оттенках платья и кофточки, надетых на девушку заранее.
Что вы думаете?
Да, именно так всё и было.
Она запрыгнула к нему на переднее колесо, соблюдая традиции и если бы не прикрученный им спереди, предусмотрительно, багажник, то наверно бы Саша завалился с ней, как уже падал с резвой бабушкой. Но тут всё произошло несколько иначе.
Заскочив к нему на передний багажник, она, как ни в чём не бывало, продолжила свое движение, но уже в другом направлении, вместе с Сашей. И только через пару мгновений, произнесла:
- Остановите здесь. Мне нужно сойти.
Саша выполнил её просьбу, причем даже несколько заранее, догадавшись, о чем она, возможно, его попросит.
Она сошла, поправила платье, с укоризной посмотрела на него, таким взглядом, который говорил:
- «Ну, что же вы? Я так старалась, а вы? Ну, прямо как первый раз, растерялись. Другой бы сразу на меня навалился, и дело с концом!»
Саша безусловно сделал шаг к победе всемирной глупости. Но только, ему удалось понять смысл, и глубину своей проблемы, как сразу же вся эта глупость, подкарауливающая его за каждым углом, и под каждым встречным кустом, повернулась к нему другой стороной. Она, вовсе не переставая быть самой собой, изменила свое отношение к нему. Именно изменила, а не отменила, превратив его в веселье. Именно веселье, вы не ослышались, ибо как ещё можно назвать такие инциденты, как прыгающие на него "попутчицы"!? Но это было уже всё другое, более весёлое и без последствий.
Так он развивал свою сломанную ногу. Выезжая из дома очень рано, он приезжал в институт к пятнадцати минутам седьмого. Привычка вставать ни свет ни заря, зародилась в нём ещё тогда, когда он ездил на работу, на машине. Теперь же он получал удовольствие не от комфортной езды по ещё не проснувшемуся, находящемуся в утренней неге, городу, а от возможности самостоятельно двигаться по нему, без помощи каких-либо механичесских приспособлений, в виде многочисленных моторов.
Маршрут его проходил по самым, какие только возможно найти в Москве, тихим местам, находящимся на пути его следования. Ради этого ему даже пришлось несколько удлинить его, в среднем километров на пять.
Саша двигался по возможности не по автомобильным дорогам, выбирая более безопасные с точки зрения жизни, места. Это были тихие и безлюдные в ранний, утренний час, набережные Яузы, повторяющие все изгибы древней реки, и велосипедные дорожки в центре города, которые в ранний час практичесски не опасны по той же причине.
Возвращался он тем же маршрутом. Но, уже по переполненным пешеходами, выделенными под велосипедный транспорт, дорожкам, и неимоверно загруженными шальными, безбашенными велосипедистами, набережным.
Ему нравилось утро.
Дорога занимала примерно час, или чуть больше, так же, как если бы он ехал на метро. Крутя педали и лавируя между внезапно возникающими преградами, он мог думать. Саша не гнал, стараясь, как можно чаще переключать скорости на велосипеде, чтобы не уставать, максимально получая удовольствие от езды.
И всё же, несмотря ни на что, с такого ракурса город казался ему другим. Не таким агрессивным, поддающимся его устремлениям, и желаниям. Ему казалось, что он способен мыслить на одной волне с ним, словно он так же, как и Саша, живой организм.
Он мог крутить его своими ногами, с помощью колёс своего велосипеда, приближая ту точку на нём, где находилась работа, как бы подчиняя город себе во время своих велосипедных поездок, познавая его совершенно с другой стороны, таким, каким он был раньше, каким видел его ещё в детстве, не будучи способным тогда к глубокому анализу всех своих ощущений. Скорее чувствуя, вдыхая запах улиц, и цвет красок разноцветных зданий. Отец много возил его по Москве, рассказывая о близких ему местах, в этом огромном городе. Теперь же он мог только вспоминать то, что ощущал тогда, очень давно, в детстве.
Москва сильно изменилась за все эти годы, став агрессивнее, чрезмерно переполнившись людьми, нисколько не задумывающимися о том, что они невольно навязывают ему свои правила и устои, давно уже превысив то количесство городских жителей, которое максимально допустимо в развитых странах.
И, ему казалось, что Москва, по-прежнему малочисленна, и спокойна.
В эти утренние часы он не столько развивал мышцы ног, сколько обманывал себя тем ощущеним, что получал от восприятия города, словно бы вернувшись лет на тридцать пять назад в прошлое.
В голове у него рождались стихи:
Крутя Москву педалями велосипеда,
Я разгоняю километры бытия.
И мне подвластны скорости разбега,
Воды стоячей лужи бередя.
И уж не так и важно, кто, кого и крутит,
Дорогу я ногами, иль она меня.
Дороже то, что новый путь проступит,
На картах жизни, старый заменя.
Глотаю город жадно по дороге,
И первым пью рождающийся день.
Опять живу тем воздухом свободы,
И выдыхаю прожитого тень.