Как быстро проходит жизнь. Тикают часики секундной стрелкой и уносят в прошлое каждый наш миг, каждый вздох, каждый взгляд… но самые значимые минуты живут в сердечной памяти и согревают воспоминаниями. И чем дальше, тем дороже и милее прошлой жизни счастливые моменты.
Мне шесть лет. Просыпаюсь от непонятного шума. В комнате горит свет, мама и папа одеваются. Я пугаюсь: «Куда? Зачем?»
– Спи, всё хорошо, – говорит мама и через силу улыбается, – мы ненадолго.
Заходит соседка и укладывает меня спать. Я пытаюсь задавать вопросы, но Морфей* тихо садится рядом и закрывает мне глазки, убаюкивая сладкими детскими снами.
Утром будит папа, хитро улыбаясь, говорит, что меня ожидает огромнейший сюрприз. Надо только быстро поесть. Не знаю почему, но поверила, что мне действительно приготовили что-то грандиозное. Волнуюсь до дрожи, а вдруг не понравится.
На улице март, солнце весёлое яркое, но стоит мороз и всё вокруг белым бело от чистого искрящегося снега. Это северный Казахстан. Здесь зимы суровые и долгие.
Мы подходим к длинному одноэтажному больничному зданию. Папа зовёт маму. Она подходит к окну.
– Смотри, – улыбается и глаза её влажнеют, – это твоя сестрёнка.
Она поднимает вверх свёрток со смешным кукольным личиком. Пупс весь замотан и спит. Глазки закрыты и реснички до середины лица, но вдруг оно сморщивается и начинает смешно кривиться, причмокивая губами, поднимает длинные ресницы. Бессмысленно водит чёрными глазёнками.
– Живая! Настоящая! – захлёбываясь от восторга и неожиданности, кричу я.
Этот миг счастья помню до сих пор.
– Моя! – радостный вопль эхом отзывается в больничном дворе. – Это моя Алёнка, Леночка. Это моя сестрёнка! Ура!!!
Эмоции меня переполняют, я прыгаю, ношусь, как угорелая вокруг папы и задаю только один вопрос: «Когда они вернутся домой!»
Это не новая кукла, не котёнок, и даже не вожделенный щенок. Это настоящая живая девочка и она мне родная. Радость захлёстывала настолько, что я останавливала каждого встречного: «А у меня сегодня сестра родилась!» И моя мордашка выражала столь великое счастье, что все люди вокруг улыбались, смеялись. Мне казалось, что этому событию радуется весь земной шар.
Это потом я стала стеснительной и даже трусливой, а до школы мне все люди были родственниками…
– Почему Леночка? – спрашивала мама и предлагала другие имена.
А я и не знала. Не вспоминается, чтобы я просила сестру или брата и тем более думала, как их назвать. Я всегда страдала по собаке – это помню точно. Елена – первое, что пришло на ум, когда увидела туго спеленатого младенца в окне родильного дома.
– Сестра моя и будет зваться Леной! – я ревела и топала ногами. – Леночка, Алёнушка, Ленусик, Леська.
Я изощрялась, придумывая уменьшительно-ласкательные производные и доказывала, что это самое лучшее имя на свете.
У родителей было заготовлено совсем иное – то, которым впоследствии мама попросила назвать мою дочь, но это был единственный случай в жизни, когда они меня послушали – сестру назвали Еленой.
Я ликовала! Чувство собственности было настолько сильным, что слово «моя» повторяла очень часто. Это была МОЯ сестрёнка, МОЯ Алёнка и… только могу представить, как маме было трудно справляться с моей неуёмной энергией и инициативой.
Постоянно, словно заведённый волчок, я крутилась вокруг мамы и ревностно следила, что и как она делает. Это в дальнейшем очень даже пригодилось. Я научилась Леночку кормить из бутылочки, пеленать и переодевать, что доставляло мне огромную радость. Это маленькое мягкое тёплое тельце так вкусно пахло и было таким нежным, что я до сих пор помню наслаждение, с каким целовала его.
А с какой гордостью я гуляла с сестрёнкой! Подружки завидовали и за конфету или другую мзду я позволяла им провести коляску до конца дома и назад. При этом шла рядом и ни на минуту не замолкала: «Не качай», «Осторожней», «Не спеши» и прочие подобные замечания сыпались из меня, а я шла рядом с очень серьёзным видом...
Сколько лет прошло с тех пор? Страшно сказать. А я всё помню так, словно это было вчера. И пальтишко, что было надето на мне и битка в кармане, заполненная песком… коричневые ботиночки и коляска с округлыми боками – такая невысокая…
Забота о сестрёнке стала моим смыслом жизни, казалось, что без меня она пропадёт, как и я без неё теперь.
Не зря я постоянно вертелась рядом и за всем наблюдала. Это случилось зимой – маму вдруг на скорой помощи увезли в больницу. Папе отпуск не дали, но домой отпускали часто. Бабушки все были очень далеко, да и жили мы в закрытом месте – в городке военного ядерного полигона. Конечно, помогали добрые соседки.
А мне уже было целых семь лет и я активно по-взрослому включилась в игру «дочки-матери».
Когда приходило время кормёжки – не ждала папу, а самостоятельно зажигала керогаз и варила жидкую манную кашу, наливала в бутылочку, остужала и кормила ребёнка. Стирала испачканные ползунки и вывешивала их на улице. Важно выходила во двор с тазом, связкой прищепок на шее и табуретом, так как до верёвок не доставала. Только вместо них была натянута проволока, которая на морозе становилась липкой и дотрагиваться до неё было больно. Увидев меня в окно, часто выбегали соседки, помогали и хвалили. Величали меня «нянькой» и Леночка звала до самой школы: «Неня».
Я не помню, чтобы мама убеждала меня любить сестру и заботиться о ней. Кажется, что это чувство родилось во мне вместе с её появлением на свет. Напротив, мне часто ставили Лену в пример – она была намного спокойней и послушней. А я с гордостью уверовала, что в этом есть и моя заслуга, я же постоянно её «воспитывала». Правда, никогда и никому об этом не говорила, боялась, что засмеют.
Тем не менее, родители мне доверяли и с годами мои обязанности увеличивались. В том числе и по уходу за сестрой. Я старательно писала за неё всю четверть первого класса палочки и крючочки, рисовала, считала. Нет, я показывала и рассказывала, как это надо делать, но не могла же я позволить ей получить за домашнее задание плохую отметку. Тем более, что контроль за этим был на мне. Вот и старалась. Лена писала на черновиках, а я её рукой, а иногда и полностью сама – в рабочей тетради.
Пока домой не пришла учительница и…
Мне часто доставалось – я же была старшая и, как сейчас понимаю, слишком инициативная и шкодливая.
Родители работали, и мы с Леночкой, конечно же, безобразничали, но ни разу не выдали друг друга.
За завтраком, стоило маме отвернуться, Лена тут же съедала мой творог, а я выпивала её молоко. Помогали друг другу расправляться с нелюбимыми продуктами, которые заставляли есть.
Если кто-то что-то разбивал или ломал, то бесполезно было искать виновного – мы молчали, как партизаны. Но доставалось, как правило, чаще мне – я же старшая…
Лена долго носила мне из школы, завёрнутые в промокательную бумагу или носовой платок, половину звёздочки с повидлом или любого другого коржика, что покупала себе на переменке. Всё делила пополам. Ну а я, на правах старшей, иногда делила пополам и её долю тоже, предварительно уничтожив свою. Сестра редко возмущалась, она ходила за мной, как привязанная и с такой преданностью всегда смотрела в глаза!
Много было всяких случаев, что мы, смеясь, вспоминаем до сих пор. Но вот один – простой такой, заурядный – запал мне в душу. И даже не знаю почему так трогательно всегда волнует.
Когда Леночке исполнилось три года, отца перевели служить на Украину. Мама сразу пошла работать, папа сутками пропадал на службе, а мне вменилось в обязанности водить сестру в детский сад и забирать её оттуда. Вся проблема была в том, что военный городок находился на окраине города, а русская школа, в которой я училась, в центре. Мама же ездила на завод и вовсе в другой конец. Она меня будила, давала указания и уходила, оставив на столе завтрак и запах духов, которыми я тайком пользовалась тоже.
Зимний день. Метёт метель и спать бы да спать в такое ненастье, но нам с сестрёнкой надо выйти из дома не позднее половины восьмого. Ведь мне ещё предстоит штурмовать рейсовый автобус, который уходит в город в восемь утра. Это последний, с которым я не опаздываю на урок, ну в худшем случае войду в класс вместе с учителем.
А сегодня надо выйти раньше, ведь все дороги заметены. Я на ходу проглатываю завтрак, запихиваю в спящую сестрёнку несколько ложек каши – её подкармливали дома, так, как едок она была никакой, и начинаем одеваться. Байковые лифчики с резинками, чулки, носки, подштанники, рейтузы, кофты, платки, шапки, шубы, шарфы, варежки на резинках. Ужас!
– Ну давай – поднимай руки, – я натягиваю на сестру свитер и сама тем временем одеваюсь. Она стоит с полузакрытыми глазами и, похоже, досматривает утренний сон. За щекой каша. Я легонько бью кулачком по розовой щёчке, она переваливает её за другую. «Глотай!» – кричу и Леночка широко распахивает глаза. Увидев меня – сонно улыбается.
– Ну, шевелись! – продолжаю тормошить её, а стрелки часов неумолимо приближаются к половине восьмого. Понимаю, что на первый урок опоздаю минут на пятнадцать, а то и больше. Учитель может не пустить в класс.
Завязываю сестрёнке косынку, сверху пуховую шапочку… шубу. Всё – одета. Волоком тащу её с пятого этажа. Она безропотно в полусне семенит за мной.
Выходим на улицу и задыхаемся от порыва ледяного ветра. Я натягиваю Лене на голову капюшон, держу её за шарф и по протоптанной тропинке, согнувшись от встречной метели, мы идём. Я постоянно её тороплю. Не хнычет и пытается быстрее перебирать ножками. Слышу, как напряжённо дышит за моей спиной. Очень старается идти быстро, но она ещё такая маленькая – ей всего четыре годика. Мне – десять.
– Быстрее, быстрее, – недовольно ворчу я, и срезая угол, топаю по сугробу. Леночка за мной, но вдруг она останавливается и начинает в снегу шарить ногами.
– Ну чего встала – пошли, – дёргаю её за шарф.
Она что-то лопочет и продолжает судорожно водить ногами в сугробе. Я поворачиваюсь и смотрю ей в лицо. Щёчки от мороза алые, губки вздрагивают от плача и слёзы в огромных тёмно-карих глазах: «Я… тапочки… потеряла…» И сколько было горя в этих словах! Поверите, сердце опустилось и до сих пор, вспоминая, опускается!
В метелицу тёмным морозным утром веду малышку разутой чуть ли не по пояс в снегу! Да, такого со мной ещё не случалось.
Я встала на четвереньки и, зарывшись в снег, кинулась лихорадочно искать тапки. Мы обе плачем и возвращаемся домой. Она держит мой портфель, а я несу её. В шубе Лена кажется неподъёмной. Мы останавливаемся, отдыхаем, но путь домой всегда короче, тем более, ветер подгоняет нас в спину.
Ещё до рассвета почти час. Какое же счастье быть утром дома в такую скверную непогоду! Злополучные тапочки сушатся на батарее. Я натираю сестре ноги спиртом – этого добра было достаточно, и надеваю шерстяные носки. Наказываю ничего не рассказывать маме. Придумываем, что я заболела. Беру термометр и опускаю его в тёплый чайник, а затем осторожно стряхиваю до 37,5. С моим хроническим тонзиллитом никто сомневаться не будет.
Мы взбиваем сладкий гоголь-моголь и играем в настольные игры. До чего же нам хорошо!
Затем я читаю вслух рассказы Николая Носова, и мы, крепко обнявшись, сладко засыпаем…
Моя сестрёнка...
Мы всегда мечтали жить рядом, но судьба немилостиво распорядилась по-иному – наши города очень далеки друг от друга.
Но стоит Леночке поделиться со мной о какой-либо неприятности, как тотчас всплывает из памяти: «Я… тапочки потеряла» и сразу вижу её блестящие от слёз, огромные тёмные глаза, чёрные влажные кудряшки из-под белой шапочки и та – детская щемящая жалость возвращается в моё сердце...
Мама об этом случае так и не узнала…
* Морфей - в древнегреческой мифологии бог добрых сновидений.
На фото: летом у бабушки.
02.02.2020