Пионер

               
Да, детки мои, было время, когда нас не спрашивали, где мы должны работать и что делать. И все с этим соглашались, потому что нельзя было иначе. Шла война. В июне 1941 года, года немцы уже пересекли границы нашей страны, в колхоз поступило распоряжение из района, в котором говорилось, что надо было создать из молодежи летучую бригаду и послать ее под Ульяновск. Выбор пал на нас, молодых девушек. А поскольку время было летнее, родители не особо расстраивались за нас, тем более, что старики одобрительно кивали в ответ на инициативу начальства, дескать, пособлять надо фронту.
Собирали отряд всем селом. Харчей надавали через край, в то время еще можно было расщедриться. Ну, повозки подготовили основательно деревенские спецы. А коней выбирали сами. Так уж получилось, что ч в числе соседок сошлись в одно производственное звено. На одной улице жили, что ли, или посиделки отводили вместе….
На примете была рабочая лошадь по кличке Пионер. Она с нами была неразлучна, да так, что бежала навстречу, когда ее звали к себе. Лошадь перекочевала в общее стадо из наркомовского особняка; была такая категория, которая содержалась для нужд Красной Армии. Без особой нужды коней этих не трогали, не запрягали, а по первому требованию, сколько надо было голов, отводили в район и сдавали военным.
Пионера по каким-то причинам забраковали. И мы были рады этому случаю, потому что он очень любил работать вместе с нами. Бывало, и проказничал, но так слегка, до ругачки не доходило. Любил рысачить по утрам, но когда его звали к себе, не сопротивлялся: подбежит и начинает губами  ворошить  руки и плечи – ну, как такому откажешь в кусочке хлеба.
Ранним июльским утром, в составе целого отряда из добровольцев, во главе с бригадиром, который ехал в тарантасе, мы отправились в путь. Родители, и вообще все колхозники, долго махали нам вслед. Даже слышны были прощальные песни и частушки.
Работы на объекте было много: рубили лес, очищали просеки, возили шпалы и щебенку. Пионер вместе с нами стойко переносил все тяготы, а вечером кормился где-нибудь в сторонке, зорко наблюдая за полевым станом с шалашами, поставленными на скорую руку. Однажды возле нашего шалаша разожгли большой костер, ночью жар от него добрался до него и он быстро задымил. Проснулись мы от того, что Пионер бил копытом возле входа, громко ржал и фыркал. Едва успели  выскочить наружу, как шалаш вспыхнул ярким пламенем.
Мы обнимались с Пионером, кормили его из рук хлебом за спасение, а он вислыми, теплыми губами тянулся к нам и довольно фыркал. Отныне Пионер стал нашим старшим братом, даже готовы были его работу взять на себя, Но куда там, разве людям под силу тащить повозку с грузом.
Так шли дни за днями. Срок нашей командировки подходил к концу. Работа была почти выполнена. И не важно, что наши ладони покрылись мозолями, а обувь  стоптали, перейдя на обыкновенные лапти. Это не мешало  по вечерам заводить песни и хороводы. Пионер внимательно следил за нами и одобрительно качал головой.
Но однажды утром не докричались до него. Пропал Пионер. Бегали по перелеску, даже плакали от стыда, что не уберегли такую хорошую лошадь. «Неладно дело,- заключил  бригадир,- без коня в колхоз хоть не возвращайся. Взыщут по полной мере».
Мы и сами знали, какое наказание ожидало тех, кто не уберег колхозную собственность. За сломанную оглоблю наказывали, а здесь пропала целая лошадь….
Пока судили-рядили, как быть, услышали веселое ржание вдалеке, а потом появился и наш любимый Пионер. Поднявши хвост трубой, он мчался во весь опор по просеке в  сторону полевого стана. Подбежал к нам и встал как вкопанный, словно устыдился, что принес столько неприятностей. Мы повисли на его шее, заливаясь слезами. Наш старший брат был снова с нами.
Так и не дознались, в чем была причина, по какой едва не пропал наш Пионер: либо зверь его гонял по лесу, либо лихой человек хотел увести, да не дался конь, вырвался на свободу и прибежал к прежним хозяевам.
Еще несколько дней  работали в поте лица, а ранним августовским утром начали собираться в обратный путь. Но за полчаса до отправки к нам подошел военный, представительный такой и сказал, что забирает нашего Пионера для нужд фронта:  уже и расписка подготовлена, и с бригадиром решены все вопросы, осталось только взять в руки вожжи.
Мы бросились к Пионеру и залились слезами. Словно чувствуя что-то неладное, он начал топтаться на месте и негромко ржать. Так прошло несколько минут. Пора было отправляться домой, бригадир нас рассредоточил по другим повозкам, а сам сел в тарантас. Это означало, что летучему отряду пора начинать движение. Мы стояли возле Пионера и плакали. Военный взял поводья, начал понукать лошадь. Пионер ни с места. Военный подхватил его за уздцы, но Пионер запрокинул голову назад. Так, несколько минут человек и лошадь соперничали между собой. Наконец, Пионер сдался и тихо пошел возле военного. Но мы видели, что он плачет. И все это видели. И жалели Пионера. И говорили, что какой он умный, как привязался к нам. Но где-то  грохотала война. Фронту нужны были не только солдаты, но и лошади. 
Вот такой мой рассказ, мои детки. А сейчас спать. И кто во сне увидит моего Пионера, утром пускай расскажет мне. Был он осанистый, крупный по себе, с шелковой гривой на шее и челкой на гордой голове. Масти рыжей, глаза карие. Мы все, как один, увидели в своих наивных детских снах  Пионера, который летел по перелеску во весь опор и весело ржал.