Собака министра или зачем коту хвост

               
1.
Машину вёл сын. Спокойно и с особым шофёрским шиком. Я смотрел на бегущее под колёса автомобиля полотно асфальта, а краем глаза отмечал, как его крепкие руки с длинными пальцами ловко словно по грифу гитары перемещаются с руля на рукоять коробки передач и обратно. Звук двигателя в салоне почти не прослушивался, и разговор моей жены с невесткой на заднем сидении тоже не мешал мне думать о своём.
Дорога к южному берегу, вырубленная в склоне лесистых гор два столетия назад, к началу летнего сезона была ухоженной, и сейчас, к вечеру,  встречные автомобили попадались редко, и сын говорил о своих делах и планах на будующее так, словном мы  не раставались на целый год. Я слушал его, и чувствовал, как справа от дороги, там в ущельи, среди деревьев идёт перекат Реки, пересекающей половину полуострова. Я любил эту маленькую своенравную горную речушку. В ней была какая то тайна, всегда скрытая, даже если ты, обдирая о колючий кустарник руки, лицо и одежду, спускаешься к самому берегу, и видишь поросшие мхом камни, вокруг которых холодная вода крутит весёлый водограй, и маленькая плотная форель упрямо стоит против потока. И я тихо любовался игрой воды и солнечного света. А потом по скользким валунам, готовый  в любую секунду сорваться в бурный поток, прыгал на противоположный берег.
-Вчера прочитал твою статью в «ЭХО»- сказал я.
 -Ну и как она тебе?- спросил он.
            -Бердяев отдыхает. Её нужно развить до философского трактата.-сказал я.
-Времени на это у меня совершенно нет- сказал он.
-Жаль. Там есть такие места, которые не только литературно, но более философически поднимают «бульварное Эхо» на такую высоту что дух захватывает.- сказал я.
-А как тебе Никифоров?- спросил он.
-Он умница. Всё понял. Но от этого понимания его критика превратилась независимо от него в сотрясание воздуха. Но его ужимки лишь усиливают значение того что ты декларируешь,- ответил я.
-Я хотел растормошить болото, в котором погрязли «никифоровы». Для них РУССКАЯ ИДЕЯ непостижима. А из видимости борьбы за неё они сделали для себя хороший гешефт, –сказал он.
-Славянский мир постоянко «на сносях» революцией. После вечного сна- прыг с печки, и гуляй душа! Да, всё огнём- да- мечём!- сказал я и повернулся к сыну.
-Но русская идея в другом. Нам следует сохранить то, что накопленно тысячилетиями. И всё это развить применительно к новым условиям! А что делаем мы? Постоянно посыпаем пеплом свою голову за ошибки, которые и не совершали вовсе,- в голосе сына слышались отчаянные нотки.
-Конечно,- я попытался успокоить его,- даже Блок не понял до конца нашу данность. «Я не первуй воин, не последний. Долго будет Родина больна…» И  почуствовал, что такой вывод его удовлетворил.
Сын, притормозив перед поворотом налево под нависшую скалу, переключил передачу, и «японец» напряг двигатель и надёжно потянул нас к Перевалу. И тогда справа я увидел отблеск заходящего солнца в узкой полоске воды на дне тёмного ущелья, и подумал, что самое жалкое- в человеке- это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить.
 
2.
Сначала мы заехали в кафе без названия. Сын вышел из машины и произнёс на кавказкий манер: Рекомендую, хорошая кухня с жаренными рёбрышками из молодого барашка!
Я смотрел на подворье, и по количеству автомобилей понял, что здесь нас уж точно не ждали. Сын поднялся по ступеням на веранду, и ему навстречу вышел служащий одетый в белую рубашку и длинный чёрный передник. Они поговорили, и «униформа» раскланялся, а сын  резко повернулся и пошёл к машине. Невестка сказала- Понятно,- и выйдя из машины, пошла навстречу ему. Они обнялись, и сын через плечо улыбнулся нам. Когда все заняли свои места, сын торжестве обьявил, что мы едем в гости к казакам, и весело посмотрел на меня. Я ответил,- Что ж, казаки это даже неплохо. А моя жена начала коментировать народную кухню и свою почти строгую диету. Невестка вставляла шутки, а сын, запуская двигатель, успокоил мать личной гарантией, что и на её диету найдутся соответствующие блюда. А я от предвкушении хорошего вечера принял расслабляющую позу. Вот так за разговорами мы лихо подкатили к «Казацкому шляху»- группе бревенчатых хат обнесенных плетнём.  Сын. не притармаживая, протиснул автомобиль между двумя столбами и подрулил к почти пустой стоянке. Стоянка была приспособлена для привязи лошадей. И когда я вышел из машины и оглянулся, то увидел, что справа и слева подворья стоят деревянные статуи казаков. Толстые, размалёванные в канареечные цвета ярморочные идолы, выпучив ярко голубые зенки, держали в руках огромные муляжи бутылок с етикетками водки «Немиров».
Сын положил на моё плечо свою руку и подтолкнул к одной из хатынок, из которой навстречу нам спешил администратор в деловом костюме. Поздаровавшись, он повёл нашу «заставу» к домику, стоящему на краю обрыва. Я сказал чтобы начинали без меня и подошёл к плетню. Там в вечернем сумраке бурлила Река. Но её уже не было видно.

…прислонившись потной спиной к холодной меловой скале, и прикрыв глаза, я слушал голос воды. И уже погружаясь в томную дремоту, почувствовал горячее дыхание Володьки. Он дёрнул меня за плечо, и я увидел его бледное потное лицо и широко открытые глаза. Он пытался что то сказать мне, но только улыбался и показывал рукой в сторону подъёма, поросшего колючим кустарником. От туда, заглушая шум Реки, слышались нечленораздельные вскрики нашого друга. И вот уже могучая глыба мускулистого тела высунулась из зарослей. Обдирая об острые камни руки и колени, непрестанно матерясь, на нас двинулся Юрка.  А вот и наш пластун,- сказал Володька и отсел в сторону, уступая ему место на  тропе. Тот буквально лёг на камни, и захлёбываясь слюной, выдавил из самой утробы,-  Сволочи! И кто придумал это испытание? Володька запел: Если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а так, если сразу не розберешь плох он или хорош. Парня в горы тяни, рискни, не бросай одного его, пусть он в связке с тобой одной, там поймешь кто такой… Юрка, не меняя позы, матернулся и хотел уже кинуть в Володьку камнем, но только отчаянно махнул рукой и сказал,- Сам чужой. Я смотрел на них и смеялся, но всё же сказал, что они ещё не всё прошли. Главное достичь вершины. Но ещё важнее без проишествий спуститься вниз. И протянул друзям армейскую флягу с водой. Они поочередио пили воду, и потихоньку успокаивались. И когда я понял, что они готовы, сказал твёрдо: Ещё один бросок, и мы у цели. Они в один голос ответили: Мы готовы, командор!..

Мы сидели на мягких с высокими спинками стульях вокруг крепкого стола и сын вслух читал меню. Женщины между собой обговаривали услышанное. Я смотрел в маленькое окно. И видел лишь своё неясное отображение.  Потом нам принесли чайные приборы, и мы молча пили чай. И наслаждались напитком и встречей друг с другом. Почему то вспомнилась Азия, и я не жалел, что приехад к сыну в это время года. Сын начал рассказывать о своём проекте. А я думал о том, что сейчас всё складывается хорошо, и если пролечиться, то можно протянуть ещё с десяток лет, и не быть обузой для жены и для того, у кого столько планов.
 Я открыл окно. Горы поглотила тьма. И мы остались совсем одни в этом бревенчатом домике, и я слышал как шуршит мраморная крошка под ногами приходящих скорым шагом официантов. А потом мы ели суп из рябчиков. Блюдо было превосходно. И я поедал скудное мясо птички, выращенной на предгорной ферме, запивая его жирным бульйоном с поджаренным луком, и торжественно окунал пальцы рук в плошку с водой, в которой плавал кружочек лимона. И видел как сын внимательно следит за мной своими темными грустными глазами  и улыбается. Я отвечал ему кивком, и мне показалось, что мысленно он был далеко от нашего стола. Мой сын был уже в завтра.
Потом, под мясо, приготовленное на гриле, мы строили планы на предстоящее лето. Мы с женой хотели вначале быть у моего младшего брата в столице и посетить могилы родителей. Невестка это одобрила, а сын молча кивнул. В дальнейшей дискуссии я не участвовал, а принялся за мясо, поливая его кисло- сладким соусом, медленно с удовольствием пережёвывал и, улыбаясь всем, глотал. Потом мы опять пили чай и, разомлевшие от доброго ужина и приятной беседы, откинувшись на спинки стульев, говорили друг другу комплементы. И я закрыл глаза.

…спуск с горы был трудне чем подъём. И мы часто прикладывались пяток точкой к козьей тропе, чуствуя её острую вечность. Одежда совершенно пришла в негодность, но последствия старшинской разборки там, внизу в лагерне пока не тривожили наши воспалённые мозги. Я не сожалел о своей затее, но переживал за друзей, и осевшим голосом страховал и поддерживал их, и всем своим видом изображал уверенность и спокойствие. И когда мы горячими головами уткнулись в холодные воды Реки, и жадно, стеная от зубной боли пили её читоту, а потом кричали от нахлынувших чувств, опуская разбитые в кровь ступни в поток, я совершенно уверился в верности своего решении повести друзей в горы.
Юрка, лёжа на сырых камнях, смотрел своими чистыми голубыми глазами в выцветшее южное небо и кричал: Сёма, я-живой! Я самый сильный! Я лучше этих вёртких татар: они боятся эту Чёртову Гору, а я этой дрянной козьей тропой сделал Её. Я стоял под самым небом. Я дышал его воздухом. В моей груди воздух неба. И я целовал его облака. И если у меня найдутся слова, я всё это расскажу своим детям! Чтобы они поняли, что произошла сейчас со мной.
А Володька, с закрытыми глазами, стоял на коленях в реке, и потоки воды обтекали его крепкое ещё не загорелое тело, и он опускал в воду руки и резко поднимал их, и мириады солнечных водных струй и брызг салютом взлетали над его стриженной головой. Я смотрел на своих друзей, прищурясь от солнца, и был счастлив… 
 
Когда официантка принёсла счёт, и сын знаком показал кто сегодня платит, я извинившись, поднялся от стола, вышел из домика, пошёл к плетню, и встал над обрывом. И почувствовал как серце предательски отмерило мне.
Я не слышал как он подошёл. Положил свою руку на плечо.  И я понял, что сказал сын: «Здесь ещё водится форель». Я ответил, что не знаю. И он усмехнулся. Я совершенно забыл, что ты не рыбак,-  он произнёс это тихо.  И я ответил тихо , что и не охотник, и что всю жизнь   « на царевой службе под ружьём». А убивать не спадобилось. Впрочем, и слава Богу. Он неожиданно обнял меня и спросил,- «У тебя всё впорядке?»  Я ответил, что у меня всё впорядке, и за вечер тебе спасибо, и у тебя всё получится.
Потом повернулся к сыну и сказал,- Прошу тебя, не всё, что сидит у тебя в голове, должно непременно воплощаться. Для этого обстоятельства не всегда готовы.
-Ты хотел сказать, что не готовы люди?,- спросил он.
 -И люди и ты сам,- сказал я. И подумал, что не всем должно переходить Рубикон.
-Так что, идти по накатанной?- спросил он.
-Отнюдь. Но есть законы жанра,- сказал я.
 -Это уже театральщина,- усмехнулся он.
 -Весь мир театр! И в театре, и в политике, и в жизни- во всём есть свои условности,- вяло сказал я,- но ты всё преодолеешь, сын. Вот в этом я уверен. И дом построишь, и дерево посадишь, и сына родишь.
-Я хочу, чтобы вы с мамой были рядом со мной. Всегда!- сказал он.
Комок подступил к горлу. Проклятая сентиментальность! Совсем плохой стал, подумал я, и был благодарен темноте, которая скрыла от меня Реку и нависшие над ужельем лесистые горы. Только и сказал, справившись с нахлынувшими чувствами,- Ты уж, сын, звони почаще нам. И он пообещал, и я в очередной раз поверил ему.

3.
Уже в совершенной темноте мы подошли к машине. Сын скомандовал: По коням! И все заняли свои места. Сын запустил двигатель, посидел молча, положив руки на руль, и всматриваясь в ввыхваченные светом фар фигуры деревянных казаков. Переключил передачу и автомобиль легко описал круг по площадке. Промелькныли столбы ворот, и мы выехали на трассу. В продолжении пути мы с сыном молчали. Из встроенных динамиков о чём-то пел БГ. За спиной тихо говорили наши жёны. Время растворилось в темноте. И уже кончились горы. Справа заблестела гладь водохранилища. Замелькали дачные домики. И город принял нас тысячью огнями и придорожными бигбордами политпартии моего сына.
Потискавшись в вечерней автомобильной сутолоки на узких улицах южной столицы, сын подъехал к двухэтажному особняку старинной настройки. И припарковал автомобиль у самого подъезда. Вояж был окончен. Мы вышли в тёплый мякий вечер, и постояв немного, разобрали небольшой багаж и по крутой лестнице поднялись к дверям квартиры сына.
Дома нас встретил старый русский спаниэль и молодой шотладский кот. Шотландец блеснул недовольно голубым глазом на нас и прыгнул на подоконник кухни. Насупившись, он немигая начал следить за нами и зло бить хвостом по подоконной доске. Спаниэль радостно бегал вокруг сына с тапочком во рту, вилял коротким хвостом, и слёзы стояли  в его огромных светло-коричневых глазах. Помня его молодым и злым охотником, теперь было жалко на него смотреть. Особенно на морду, изуродованную отсутствием передних зубов и на дрожащие ноги. Я ушёл в гостинную и включил телевизор, и слышал как моя жена громко говорила, что любимый Снуппи очень изменился, и верно уже не помнит её.
-Нет!- громко сказала невестка,- Скажи им, Снуппи?
Я покинул кресло и встал в проёме двери. Невестка держала собаку на руках и, повернувшись ко мне, сказала,
           - Ну же, Снуппи, ты ведь помнишь Семёна? Конечно же, он всех помнит. Только он теперь стал собакой министра, и хорошо понимает своё новое положение.
 Собака министра неожиданно улыбнулась всем, и вырвавшись из рук невестки, засеменил к своей порции Doggy Bag. Все засмеялись. А шотладский кот, поднявшись, грациозно выгнул спину тем самым выражая полное равнодушие к происходящему и, описав хвостом замысловатое движение, сел спиной к народу. За окном к кормушке слетелись суетливые воробьи. Было слышно, что они устромили сварку. Кот сидел не шелехнувшись, и только кончик его хвоста нервно подрагивал.