Отец Диминой мамы, Николай Семенович, был кадровым офицером. Он утонул, будучи еще не старым, в шестьдесят два, во время рыбалки с внуком на Дону. В семье старались об этом не вспоминать.
В хорошем настроении дед часто напевал:
— Коричневая пуговка лежала на дороге,
Никто не замечал ее в коричневой пыли,
Но мимо по дороге прошли босые ноги,
Босые загорелые протопали, прошли…
Это были слова из песни о бдительных пионерах его далекого детства. Ребята нашли пуговицу с буквами, написанными «не по-русски». Сразу дали знать на ближайшую заставу. Отправившись по следу, наши пограничники вмиг разыскали подозрительного незнакомца. Все сошлось! ВражескийДиверсант оказался без пуговицы на штанах. Зато с патронами от нагана и картой укреплений в кармане заграничных брюк.
Димка пацаном часто представлял себя героем той истории, но не босоногим Алешкой, а строгим капитаном пограничником. В фуражке с лакированным козырьком. В красивом кителе с золотыми погонами. В блестящих сапогах. С кобурой на поясе и автоматом на груди.
Несмотря на свои неполных двадцать два, он успел сменить несколько мест работы. Но лев в Димкином гороскопе никогда не дремал. Азарт погони — вот что будоражило душу охотника и упрямо вело по жизни.
В две тысячи одиннадцатом парень закончил школу милиции. Однако, по прихоти руководства страны, тут же превратился в полицейского. Простые люди сразу подхватили шутку Задорнова, что милиция — это «милые лица». А вот полицай для русского уха звучит, как клеймо. Чуть больше полугода походил участковым, опыта набирался, а сейчас служил в ГИБДД. Деньги кое-какие появились, не без того. Но все было не так, драйва мало. А вот бумажки достали по самое нехочу. Рапорты, протоколы, докладные, отчеты. Как же он ненавидел эту рутину. Хотелось перемен и, желательно, к лучшему.
И такой случай представился в марте две тысячи тринадцатого. Димку догнала костяшка из боковой цепочки счастливых случайностей. Ткнула жестким ребром в спину молодого гаишника и… понеслось.
А было дело так. В подъезд, где находилась мамина квартира, переехала новая соседка. Антонина Сергеевна в свои явно преклонные годы была, на удивление, очень подвижной особой. К тому же весьма ухоженной. Старушенция была явно не простой. Жильцы дома часто ловили на себе проницательный взгляд ее карих глаз из-за приспущенных на нос очков.
Как-то поднимаясь по лестнице, Дима столкнулся с бабулей лицом к лицу. Жили они на одном этаже, в престижной «сталинке» еще довоенной постройки.
После трагической смерти деда Коли, его жена, бабушка Лена, наотрез отказалась оставаться в этой квартире. Она переехала в однушку на Западном, которую буквально перед путчем девяносто первого Николай Семенович «выбил» для любимой дочери Марины. Все ждал, когда та одумается и вернется из своего шахтерского захолустья.
Соседка громко возилась с ключами, подслеповато промахиваясь мимо личинки замка.
— Вам помочь? — вежливо спросил Дима.
— А вы кто? — соседка даже не обернулась, но явно напряглась, перестав звякать металлом. Диме даже почудилось, что она незаметно перенесла вес на одну ногу, словно готовясь к удару.
— Да сосед я, Дима. Из семнадцатой квартиры.
— А-а-а, — старушка чуть расслабилась и сварливо спросила, — Чего поздно так шляешься, голубчик? Полночь уже.
— С дежурства иду, — чуть обиделся Дима и сам подумал: «А тебя чего по темноте носит, бабуся?»
— Так ты мент, что ли? — оживилась соседка, справившись, наконец, с замком. Скрипнули несмазанные петли.
Только теперь она повернулась и посмотрела ему в глаза:
— А я все приглядываюсь. Такой бугай двухметровый, на вид громила, а лицо приятное. Думала: точно бандит, — и быстро шмыгнула в квартиру, резко захлопнув дверь.
Так состоялось их знакомство. Дима, по привычке, тут же дал бабуле псевдоним — «Шапокляк». Соседка, как выяснилось позже, выходила ночью в дежурную аптеку. Прихватило сердце, таблетки кончились, а жила Антонина Сергеевна совсем одна.
Надо сказать, что Марина Николаевна очень переживала за сына. Такой способный, умный, к нему люди тянутся ведь не зря? И работа вроде есть. Но не для него. Дима, с его амбициями и … гаишником на улице, весь день на ногах, в снег, дождь, словом, кошмар. Просто обидно за мальчика.
Особенно огорчало, что она не имела надежной мужской опоры и поднимать сына приходилось самой.
Первый муж, Леонид, давно жил с другой семьей и в судьбе сына особого участия не принимал. После развода Марина с девятилетним Димой, вернулась в отчий дом. Только вот из двух родителей осталось только половина — минуло два года как папа утонул. Мама Марины, Елена Сергеевна, работала в поликлинике обычным терапевтом. Поэтому в качестве поддержки могла предложить лишь житейский совет.
Со вторым мужем, Костей, Марина познакомилась в санатории и расписались они, когда Димке было уже тринадцать. Основной вклад, который Константин внес в судьбу ее любимого мальчика, оказалась секция греко-римской борьбы. Спортом Дима занимался, надо сказать, охотно и достиг неплохих результатов. Но в целом, отношения отчима со строптивым пацаном особо не складывались. А потом и с Мариной не заладилось… Одним словом, очередной, две тысячи десятый год, Дима и мама вновь встретили вдвоем.
Конечно, она знала Димину мечту. Школа милиции — это так, для начала. Поступить бы в какой-либо престижный вуз. Для силовиков. Может быть даже стать военным, как любимый дед Коля.
Мама помнила, как Димка, еще совсем маленьким, любил забираться в кладовку в родительской квартире. Это происходило каждый раз, когда они приезжали погостить из шахтерского городка. Папа переделал просторный чулан в домашнюю фотолабораторию, освещаемую красным светом. Митеньке же это место представлялось настоящей пещерой, полной сокровищ и тайн.
Мальчик забирался на табурет, доставал с верхней полки заветный сверток. Развернув ящичек, обернутый в бархатную ткань, бережно вынимал самый драгоценный предмет. Офицерский кортик.
Николай Семенович получил его при выпуске из военного училища. Это была реликвия, почитаемая как семейный талисман.
Димка долго и завороженно вертел в руках плоский стальной клинок с оранжевой рукояткой «под кость». Потом защелкивал в деревянные, обтянутые кожей ножны с латунным наконечником и бережно клал обратно.
Мама не боялась, что сыночек порежется. Лезвия ромбовидного клинка не затачивались. А дед только довольно хмыкал, когда внук, выходя из кладовки, смотрел на него как на бога.
В девяносто шестом такие офицерские кортики по указу Ельцина попали под определение холодного оружия. Отцу Марины несколько раз даже приходили уведомления из милиции с требованием оформить разрешение на хранение клинка. Бабушка Лена, энергичная моложавая женщина, умоляла мужа не связываться с властями:
— Коленька, да сходи ты в ОВД, не отстанут же. Оформи как положено и пусть лежит. Тебе оно нужно, под статьей ходить из-за ерунды?
— Не милиция мне его вручала в пятьдесят седьмом, чтобы я просил у них разрешения. И не ерунда это, а символ офицерской чести, — упорствовал тот, считая все решения новых властей России предательскими или, как минимум, дебильными.
В конце концов Николай Семенович все уладил. Помогли пара телефонных звонков и бутылка хорошего виски.
Кортик теперь был в земле. Реликвию, под троекратный залп холостыми и государственный гимн, положили в пустой гроб. Тело отца тогда так и не выловили из реки. Сгинул в омуте навсегда.
Вот и сейчас Марина Николаевна тяжело вздохнула: «Был бы папа жив, точно бы помог. А я что могу одна сделать? Без денег, связей. Димка сам себя изводит, все ему не так на работе. Еще пить начнет, не приведи господь…»
Мама ошибалась, что помочь им некому. Роль заботливого отца семейства неожиданно взяла на себя их новая соседка, Антонина Сергеевна.