У бабушки руки были не такие, как у мамы. Массивные, с бугорками выступивших на пальцах суставчиков, с вылезшими синеватыми жилками. Разбухшие от бесконечной стирки, со смешанным запахом хозяйственного мыла, лука, половой тряпки и ещё чего-то, названия не имеющего.
Каждую субботу в коммуналке производилась генеральная уборка «мест общего пользования». Убирали по очереди – по количеству членов семьи: три человека – три субботы, четыре человека – четыре субботы… ну, и так далее.
В «свою» субботу с утра пораньше бабушка надевала драный замызганный халат, непременно резиновые галошки, чтобы не промочить ноги при мытье полов, - и начиналось…
Хлоркой щедро посыпалась загаженная за неделю плита, раковина, пол. Над «поганым» ведром клубился пар, в котором то и дело исчезала бабушка, тщательно прополаскивая огромную, смачно чавкающую половую тряпку.
Бабушка входила в раж. Яростно, вручную надраивала кухню, а затем – уходящий за горизонт коридор. Все обитатели квартиры в страхе замирали за дверями своих комнат, не смея высунуть нос.
Вакханалия продолжалась до самого обеда.
Наконец, взмыленная и обессилевшая, бабушка сбрасывала с себя липкий от пота и грязных брызг «спецхалат» и галошки.
- Фф-ууууу!
Жизнь в квартире постепенно возвращалась в своё русло: по коридору с кастрюльками и чайниками вновь начинали бегать соседи, кое-кто даже осмеливался умыться и почистить зубы над сияющей отмытой раковиной, с трепетом открыв начищенный до блеска медный кран.
И неумолимо приближался роковой для Нельки момент – вот-вот придёт Анюта и все они дружно отправятся в БАНЮ.
Дед с Лёриком запихивали общий берёзовый веник в дедов коленкоровый портфель; трусы… майки… носки чистые… что ещё? Вроде, ничего не забыли.
- Ну, мы пошли! Догоняйте!
Как бы не так! У бабушки сборы превращались в ритуал: «быстро хорошо не бывает!»
Из столетнего гардероба, занимавшего добрую четверть комнаты, в котором так славно было прятаться, когда хотелось побыть одной, торжественно и чинно извлекались махровые простыни, пахнущие чистотой и мятой, душистое нижнее бельё: панталоны, сорочки, огромный сатиновый бюстгальтер с крохотными костяными пуговками, носочки-чулочки… Всё тщательно перебиралось-перепроверялось – не дай бог, где-нибудь дырочка или пятнышко.
Затем всё это аккуратно укладывалось в необъятную хозяйственную сумку. Далее – две травяные мочалки. Большая и поменьше. С пришитыми к концам полотняными тесёмочками (очень удобно за них держать, когда спину моешь). Мыло – банное, детское и непременно дегтярное ( очень хорошо волосы промывает. И перхоти не будет). Брусочек пемзы – пятки потереть. Бутылочка со сладким лимонным чаем – это для Нельки: после двухчасовой экзекуции ребёнок захочет пить…
- Ну? Всё, вроде? Идём?... Ах, нет… расчёску-то забыли! Вот голова садовая!
- Щипчики для ногтей? – подсказывала Анюта, - соду – шайки отмыть?
- Вот ведь память какая стала,- сетовала бабушка, - никудышняя совсем! Хорошо, что напомнила. А погода-то там какая сегодня? Что надевать на себя? Ветра нету? А то ещё ребёнка после бани простудим. Она и так дохает…
***
Радостное предвкушение на лицах бабок и безропотное смирение у Нельки на лице. Пешком по Лефортовскому валу до двадцать четвёртого троллейбуса, несколько коротких остановок - и вот они! Вожделенные ДОБРОСЛОБОДСКИЕ БАНИ!
Внизу в кассе покупались три билета – два взрослых и один детский – покупались с таким видом и чувством, будто это были билеты в Большой театр. Торжественное восхождение по широкой лестнице, и наконец вот она – святая святых. Пахнет квасом и распаренным берёзовым листом. Тётка-банщица виртуозно, годами отточенным движением насаживает билетики на острый металлический стержень. Как только места на нём не остаётся, она тут же столь же легко и непринуждённо сбрасывает билетики в специальный мешочек.
И вот так целый день. И вот так всю жизнь.
***
Как змейки старую шкурку, сбросив с себя в предбаннике грязную одежду, женщины нагишом юркали за тяжёлую дверь под высокие гулкие своды. Их тут же обдавало густым едким паром, насыщенным испарениями нескольких десятков грязных тел. У Нельки тошнота подступала к горлу. Уши закладывало от гула голосов и грохота шаек. В глазах темнело, рябило от множества висящих и торчащих грудей, от разнокалиберных задниц оттенков от молочно-белого до багрово-красного – в зависимости от времени, проведённого в банном зале или в парилке. Пол был склизкий, лавки тоже. Решёточки стоков забиты мотками спутанных волос, отчего грязная мыльная вода застаивалась большими холодными лужами. А из неисправных кранов шипящими веерами разбрызгивался кипяток.
На Нелькино счастье ни Лиза, ни Анюта не переносили парилку. Туда прямо из помывочной вела таинственная дверь. Время от времени она открывалась, впуская или выпуская очередную жертву. Разглядеть, что там, за этой дверью, было невозможно. Уж очень быстро она закрывалась – чтобы не выходил пар.
Любопытство разбирало Нельку, и однажды она всё-таки отважилась, подошла к двери близко-близко. Дождалась, когда дверь распахнётся – и шагнула.
С того момента всю жизнь при упоминании ада в её воображении возникало это зрелище: клубы пара, кажущиеся багровыми, должно быть, из-за тусклого красноватого освещения под самым потолком. Окон нет. Извивающиеся тела грешниц от пола до потолка в этих багровых облаках (полок во мраке не видно).
Нелька хотела вдохнуть – обжигающий вязкий пар ударил в нос и в горло.
Не помня себя от ужаса, она вылетела из парилки. Ещё бы миг – и она осталась бы в аду навеки. А тётки-то просиживали там часами!..
Тем временем её бабульки, казалось, попали в родную стихию. Перво-наперво они долго и тщательно оттирали содой лавки и шайки, ошпаривая всё это по нескольку раз кипятком.
Потом они посадили Нельку в самую большую шайку с горячей водой и начали «драить» её в четыре руки. Уставала бабушка – за дело принималась Анюта. Уставала Анюта – эстафету принимала бабушка…
-Только бы продержаться… только бы продержаться,- молилась про себя Нелька.
Уж она-то знала, что пощады просить бесполезно.
Наконец её, полуживую, вывели в предбанник. О, спасительная прохлада! Быстрее, быстрее – вытереть и одеть: не дай бог, ребёнок простудится. Сунули бутылочку с чаем и исчезли за дверью преисподней. Часа на два.
Примостившись поудобнее на деревянном диванчике с высокой спинкой, Нелька блаженствовала, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой.
***
Бесцветный голос из репродуктора, который всегда был включен здесь (должно быть для того, чтобы банщице веселее было насаживать на свой штырёк билетики) , вещал что-то очень знакомое:
К А Р Т И Н А В Т О Р А Я. Германн пробирается в спальню графини. Желание выведать у старухи три карты и разбогатеть совсем вытеснило у него мысли о Лизе. Он прячется. Входит графиня и устало опускается в кресло. Вдруг перед нею возникает Германн. Он умоляет открыть ему три карты. Графиня в ужасе молчит. Тогда Германн выхватывает пистолет. Графиня вздрагивает и падает. В отчаянии видит Германн, что она мертва.
Зазвучала музыка – Нелька сразу вспомнила, как они с дедом однажды уже слушали «Пиковую даму» - тоже по радио. Дед говорил, что знает её наизусть, потому что "лучше этой оперы нет ничего на свете".
Книжка-раскладушка развернулась перед Нелькиными глазами..."В ярком световом пятне увидела она мраморную лестницу и стала подниматься по ней в спальню графини. В спальне графини перед кивотом, наполненном старинными образами, теплилась золотая лампада. За ширмой нашла она две маленькие дверцы: правая вела в кабинет (в него старуха никогда не заглядывала), а левая - в коридор. Отворив её, Нелька увидела узкую витую лестницу, ведущую в комнату Лизы…"
Сказочная музыка обволакивала и убаюкивала Нельку. Ей казалось, что волшебный оркестр вместе с Германном и старухой графиней приютился у неё где-то посерединке мозга…
Il me dit : « je vous aime».
Et je sens malgre moi,
Je sens mon coer, qui bat, qui bat,
Je ne sais pas pourquoi… -
старая карга никак не могла взять в толк, чего это так колотилось её сердце, когда Он говорил ей «я вас люблю».
Там груды золота лежат,
И мне они принадлежат, -
раскатал губу Германн.
Ба-бах! - прогремел выстрел - шарахнула дверь. Перед Нелькой стояли две голые бабки. Распаренные и умиротворённые.
- Ну, что, заждалась? Разморило тебя совсем?
Пройдёт много-много лет. Однажды, совершенно случайно, Нелька окажется в Доброслободском переулке и вместо слова БАНИ на евроотремонтированном здании прочитает слово БАНК.
Как в воду глядел...
Продолжение следует