Пакуем чемоданы в Милан, а дочь, ни с того, ни с сего, спрашивает: «Я вот не знаю, как это в деревне отдыхать. Там, наверное, совсем делать нечего».
Эх, айфоново детство — не то, что мои каникулы в деревне.
К прабабушке в село Ичиксы в Чувашии ездить мне приходилось несколько раз, как-то даже два-три года подряд.
Дорога всегда была утомительной. Дедушка на своих старых жигулях 600 с небольшим км ехал долго.
Порой у него на лбу даже выступала испарина. Бабуля брала платок и пыталась промокнуть лоб.
— Вер, перестань. Я ж не вижу ничего, — ворчал дед, еще с большим сосредоточением вцепляясь в руль.
На ночлег мы останавливались в Казани у бабушкиной сестры.
С утра вставали пораньше, чтобы успеть в очередь на паром. Позже на том месте на Волге построили понтонный мост.
Когда приезжали, прабабушка Маша выходила во двор, и как будто не удивлялась, что мы приехали. Мы кидали чемоданы в сенях и садились на диван разговаривать. Бабе Маше требовалось не больше пяти минут, чтобы рассказать, кто за этот год умер, кто родился, кто чем разжился. А я уже смотрела через дорогу. Там жила семья Бормоткиных. И вот бабушка считала, что ее свекровь наверно не сочтет меня невоспитанной, и я бежала в этот дом через двор.
На крыльце сидели мои подруги Бормоткины — Оксана и ее старшая сестра Катя. Катя и ее компания меня недолюбливали. Мой прадед был даже не председатель колхоза, а занимал какой-то пост в райкоме партии, и несмотря на свои преклонные года, в полуслепую, каждое утро на мотоцикле ездил с утра в Алатырь. Девчонки и парни постарше знали о том, кто был мой дед, и потому в их глазах я была полуноменклатурной девицей. Та компания как бы брала реванш в отношении ко мне — твой прадед де главный везде, но вот в нашей тусовке главные мы.
А вот Оксана была ко мне добра.
Я перебегаю через размытую грязью дорогу (тогда еще там не проложили асфальт), поднимаюсь по боковому крыльцу. И вот открывалась деревянная дверь. Шуршит дверь с прибитым снизу паралоном и резаной резиной по краям. С порога была видна тучная бабушка. Катя и Оксана сидели на диване, что-то штопая. У девочек при моем появлении на лице не дрогнул ни один мускул, как будто не год прошел, а я лишь отлучились на минутку в дом к бабушке, и не было этой долгой зимы, троек в школе, насморков, стычек с другими детьми в городе и взбучек от родителей.
— Вишню будешь? — спрашивали они.
—Ну можно, — отвечала я.
Потом мы с Оксаной ходили к Алешке, за пруд. Он жил не на центральной улице, а на другом конце села, в маленьком доме со старой бабушкой. Дорога к нему шла через огороды. Бабушка его далеко не отпускала, и на нашу центральную улицу он приходил редко.
Потом мы шли на пруд, садились на помостик и опускали ноги в воду. Пиявки порой кусали, и поначалу я этого боялась. Потом привыкла.
Когда со мной знакомились другие ребята, то первый вопрос был ни «как тебя зовут», а «ты чья?». Я терялась, Оксана отвечала за меня: Лукьяновская. Это потом я услышала о шотландских кланах…
Домой мы забегали только поесть. Помню, бабушка готовила белые щи в печке. Черный чугунок на ухвате, и белые-белые щи — с хрустящей капустой и картошкой.
Днем иногда бегали за реку, к коровам. Одного не пойму — для чего нам понадобилось идти через поле к коровам, если их, коров этизх, через пару часов пригоняли каждую во двор?
О, это был целый ритуал — встреча коров с пастбища. Опоздать на встречу коров в селе Ичиксы было все равно, что показаться без перчаток и шляпки на приеме у английской королевы. Всем селом пришли бы выяснить, что стрелось.
Сидим на крыльце, ждем коров. И вот они показываются на дороге. Идут тяжело, и недовольно мычат, и хвостами машут резко, как будто им не нравится. Хозяйка, завидев свою скотинку, протягивала к ней нехитрую приманку, и тут начиналось:
— Зо-о-рька, Зо-орька, Зо-орька!
— Пто-онька, Пто-онька, Пто-онька!
— Жу-урка, Жу-урка, Жу-урка!
Корова лениво нюхала приманку и заходила в сени. Прабабушка Маша начинала ее доить.
А на дворе все еще слышался шум — это овец привели с пастбища.
Один раз, я помню, моего отца, тогда только аспиранта сельхозинститута, попросили посмотреть козу. Оксанина тетя, Шура, говорила, что второй день коза бодается, наверно окатится вот-вот. Мы с Оксаной побежали к ней в сени. Папе надел длинную перчатку и засунул руку козе под хвост — прям выше локтя, и сказал, что коза еще недели три как минимум не будет окатываться. Но то ли у козы были другие планы, то ли папа не имел много опыта пульпации беременных коз, но козленок у этой козы появился на следующее утро.
Вечером мы пели песни. У нас были песенники и анкеты — тетради для друзей, которые мы просили заполнять. Садились у Оксанки на крыльце и завывали.
В черной комнате
Гроб стоит
Он алым бархатом обшит
Лицо бледное девы юной
На алом бархате лежит
А перед гробом на коленях
Курчавый юноша стоит.
…..
Ведь я не знал, что ты любила,
ведь я не знал, что ты ждала,
А та цыганка, что гадала,
Твоей соперницей была.
В 11 лет от таких песен щемит сердце, зато потом произведения Стивена Кинга читаются исключительно ради художественной ценности в любое время дня и ночи.
Мне было лет 12, когда я приехала в село Ичиксы последний раз. Меня отпустили на дискотеку, несмотря на протесты деда. «Какая в 12 лет дискотека?» — ворчал дед, хотя во всем, что касается моего воспитания, он безоглядно полагался на бабушку и моих родителей.
На дискотеке мы кучковались, и между разными «кланами» шли гляделки-маневры. На мне были джинсы и полосатый джемпер. И длинные серьги в восточном стиле. Я потом помню, как шла в темноте домой по грязной дороге центральной улицы села Ичиксы, и эти восточные серьги звенели на ветру.
Когда мы ехали обратно, у бабули в сумке из термоса пролился чай. В сумке же было и несколько купюр, которые «накопили детям на расходы» мои прабабушка с прадедом. Дед съехал на обочину. Когда увидел, во что превратились купюры, только посмеялся (странно, он по многим поводам ворчал и отчитывал бабушку, но никогда из-за денег) . А вот моя бабуля была вне себя — «да как же так, да я ведь закрутила». Было решено высушить деньги. На капоте тех самых жигулей разложили покрывало, и на него выложили десяти - и пятирублевые купюры. Бабуля все переживала, что вот остановятся и «грабанут». К счастью, на шоссе в то время машины были редки. Но помню несколько все же проехали. Мы стояли около машины на чеку, и всякий раз, когда проезжала машина, мы все четверо — дед,бабуля, мой папа и я, как по команде, накидывались на капот, закрывая собой купюры, чтоб их не увидели или чтоб не сдулись.
Я помню, что мы потом переписывались с Алешкой и Оксаной, но, поскольку жили в разных городах (Оксана в Казани, Лешка в Чебоксарах, я в Ижевске), со временем окончательно потерялись.
Теперь, когда я смотрю в Википедии, что село Ичиксы по сравнению с 373 жителями в 1979 году теперь насчитывает 476 частных владений, то искренне радуюсь, как оно выросло.
Вот только не пойму, зачем мы ходили проверять коров по этой дороге в поле, если коровы сами вечером по ней приходили?