Моей жене Галине
и её ангельскому терпению
Глава 1
- Порядком их там собралось, - глядя через оптический прицел трофейной винтовки, пробормотала Никея, - есть и в шинелях.
- И что? – отозвалась взводная Таисия, - там, на западном фронте, что меньше было?
Она сидела на покрытом скаткой чурбаке, прислонившись спиной к тележному колесу.
- Так здесь свои, - Никея шмыгнула носом, - как по своим-то?
- Посмотрим как… у нас, милочка, приказ – никого за нашу линию не пропускать, ясно тебе или не ясно?
- Ясно, - прошептала Никея и подумала с чего-то, а вдруг на той стороне сейчас он, вдруг там её Тёма…
Таисия прервала её мысли:
- Я не услышала ответа, рядовая Марципулос.
- Так точно, ясно, госпожа фельдфебель.
- То-то, - удовлетворенно отозвалась взводная и повысила голос, - что нам местные кобели, не в таких переделках бывали, а все еще девушки, а?
В ряду лежащих с прижатым к правой щеке прикладом местами раздался короткий хохоток, местами хихиканье, но по большей части сохранилось молчание.
Взводная сплюнула на мостовую и полезла в ''сидор'' за кисетом. Свернув ''козью ногу'' и собравшись крутнуть колесико австрийской зажигалки, она услышала:
- Смотрите, с белым флагом идут, парламентеры…
Взводная бережно положила на поленце-тумбочку свернутую цигарку и зажигалку. Встала, подошла к телефонному аппарату и повертела ручку. Телефонный аппарат имел связь только с одним абонентом.
- Слушаю, - как из глубокой ямы донесся ответ на вызов.
- Господин капитан, - докладывала взводная, - на моем участке появились парламентеры, с белым флагом…
- И что?
- Какие будут приказания?
- Эта вша появилась не только у вас, а насчет приказаний – поставленная задача до тебя была доведена, а дальше… Решай, фельдфебель, сам, то есть сама, конец связи.
Взводная, подержав какое-то время трубку поднесенной к голове, повесила ее резким движением на рычаг аппарата.
- Сколько их?- спросила у Никеи.
- Их трое, госпожа взводная.
- Давай Мишку ко мне, мы с ней пойдем на встречу со сбросившими цепи. А ты, рядовая Марципулос, сместись вправо, подстрахуешь, в…выполнять!
Никею как ветром сдуло. Взводная достала зеркальце и свою давненько не троганную коробочку. Подвела брови, тени на веки, припудрилась, ну и губы не забыла – ''Руж де Пари'', красота.
Если бы Таисию спросили: а для чего она вдруг стала прихорашиваться, то ответ был бы невнятным. В нём переплелись бы и серость, неизбывная тоска последних дней, и кому-то назло, и какой-то вызов и – совсем не исключено – желание с блеском сыграть театральную роль. Что абсолютно отвергла бы Таисия, так это подозрение её в желании выглядеть привлекательно и эффектно, как женщина.
Вышли навстречу – две против трех. Трое приближающихся мужчин были поразительно разными. Посередине шел брюнет, чуть выше среднего роста, в пенсне, одет в обвисающий на узких плечах темно синий ''пинджак'', мятые грязно серые брюки и ботинки с калошами. На голове черная шляпа, одно поле вверх, второе – вниз. Обмотанный вокруг шеи – тоже чёрный – шарф с бахромой на концах.
- Интелего, - определила Таисия, - невысокого пошиба.
Справа от брюнета походкой вразвалку с подшаркиванием шел матрос. Не намного выше своего соседа, рост, впрочем, точно определить было затруднительно из-за вихляния тела с боку на бок. Из-под бескозырной фуражки торчали белесые клочья волос. В вырезе форменной блузы, или как там во флоте, вроде бы – роба, виднелся полосатый тельник. Пояс охватывала пулеметная лента. Такая же лента на манер портупеи спускалась с правого плеча.
На правом же боку висела деревянная кобура маузера, хлопающая на каждый второй шаг матроса по ляжке. По тому, как легко хлопала и отскакивала кобура, Таисия поняла, что она пустая.
- Ну да, парламентеры же, - сообразила она.
Лицо матроса ей не понравилось, глумливость выглядывала из его серых глаз, из его скособочившей рот ухмылки.
- Испорченный парнишка, пакостник, - решила Таисия и перевела взгляд на третьего.
Этот был на полголовы выше своих товарищей. Широк в плечах. Ладно сидела на нем по всему видавшая многое шинель, солдатская папаха, вдвое утратившая свою первозданную высоту, была похожа на оплывшее через край горшка серое тесто. Солдат смотрел куда-то в сторону, теребя в руках белый флажок.
- Окопник, бедолага, его-то чего к этой швали принесло…
Три небольшие шеренги остановились, когда между ними осталось полтора шага.
Мужчина в пенсне поднес правую руку к своей шляпе, то ли имитируя отдание воинской чести, то ли желая свою шляпу приподнять. В итоге получилось нечто среднее и Мишка, не удержавшись, хмыкнула.
- Помощник заместителя председателя Мирьянского совета рабочих и солдатских депутатов Ширбель, - назвал себя брюнет, - с кем имею … с кем говорю?
- Фельдфебель Громыхалина, старшая по команде на данном участке.
- Что же выше по чину не нашлось для переговоров?
- Вполне достаточно для помзампредсовраба, - ударение Таисия сделала на последнюю букву, - если правильно понимаю – это что-то на уровне ефрейтора.
Брюнет покраснел, сунул руку в карман, достал мятый платок и отер им лоб.
- Я бы не советовал Вам разговаривать в таком тоне.
- Да, мамзель, мы же сможым и напужать. Конституция у женщинов слабая, недолечь и от детского греха, - влез в разговор матросик.
Таисия в свою очередь расстегнула шинель и полезла рукой в боковой карман галифе за платком. На груди ее, открытой распахнувшейся шинелью, качнулись два Георгия – третьей и четвертой степени.
Брюнет, правда, ничего не понял, но матрос с окопником уставились на боевые награды с обалделым видом. Достав платок, довольная произведенным эффектом /шпак не в счет/ Таисия обмахнулась им и убрала в карман.
- Так о чем речь? – обратилась она к брюнету, косясь при этом на солдата.
- Речь о … Нам поручено передать воинским частям, расположившимся вокруг змеиного гнезда контрреволюции, ультиматум. Вам предлагается в течение часа оставить месторасположе… расположения место, занимаемые позиции, сдать оружие и … разойтись. Неприкосновенность жизни и здоровья при этом гарантируются Советом рабочих и солдатских депутатов. Ответ на изложенный ультиматум ожидается не позднее чем через сорок минут, после истечения этого времени ответ принимается как отрицательный со всеми вытекающими последствиями. Пленных в этом случае не будет.
- То есть перебьете всех… и раненых?
- Такова революционная необходимость.
- А если бы твоя мать была в наших рядах, ваши матери и сестры, - взглянула Таисия на матроса и солдата.
Матрос смотрел ненавидяще, видимо, что-то с матерью у него было не ладно.
Солдат сглотнул, дернув кадыком, и отвернулся.
- Послушайте, женщина без мужчины не мыслима, кто же тогда назовет ее женщиной. Только, если вместо мужчин появляется такое дерьмо, как вы, то, действительно, зачем нам жить.
- Ну, Вы уж, хватили, Вы уж,- брюнет явно не находил слов для ''революционного'' ответа. Матрос плевался и орал что-то матерное.
Тут окопник, засунув флажок в карман, схватил и брюнета и матроса за шиворот, легко развернул обоих своих товарищей спиной к женской части переговоров и, дав каждому по здоровому тычку в шею, впервые проговорил:
- Геть, шакалья порода.
Брюнет, пробежав несколько шагов в силу приданного импульса, обернув голову, сказал:
- Эх, товарищ, ведь в омут головой прыгаете.
Матрос же быстро повернулся и пошел, что называется ''буром'':
- Ты чего же, сапог, за буржуазью вступился или за сиськи этой бл..ди, которой кресты за раздвинутые ляжки…
Таисия как-то жалобно всхлипнула, вновь достала платок и, вскрикнув:
- Хамло, - шлепнула ладонью матроса по щеке.
Тот явно повеселел:
- Не в салуне, милочка, мы нахождение в сей час имеем, а потому, в три бога, душу, мать, извольте получить.
Он, размахнувшись со всего плеча, кинул кулак, метя в ее левый висок. Кулак пронзил пространство, не встретив никакого препятствия. Матроса по инерции повернуло против часовой стрелки и где-то на десятичасовой отметке в его скулу врезался, как ему показалось, булыжник. Матрос потерял сознание и упал. Тело его на брусчатке приняло очертание некоей дугообразной скобы.
- Эй, брунет, как тебя, ширхебель? Заберите эту падаль, иначе мы ее в речку сбросим, что бы воздух не портила.
Брюнет, содрогаясь всем телом, вернулся. Сначала хотел взять тело на плечи, но, поняв, что не осилит, подхватил ноги матроса под мышки и поволок в свою сторону.
- Остался, так доложись по команде, - потребовала Таисия.
- Рядовой Подушин 178-го пехотного полка 8-й пехотной же дивизии, Румынский фронт, с 1915 года до … ну и покеда не побегли.
- Сам то откуда родом?- Сибирь-матеря, с под Омска.
Глава 2
Ведь надо же. Сибирь… Сама Таисия пошла на фронт в апреле шестнадцатого. Толкнул ее на это муж – Серафим Валерианович. Вернее сказать не толкнул, а оттолкнул. Таисия, дочь генерал-майора Григория Григорьевича Громыхалина, занимавшего значительную должность в губернском городе К, по молодости влюбилась в молодого человека, выходца из одной из волостей губернии. Высок, широкоплеч, энергичен, полный собственного достоинства. Мама дорогая… Таисия, надо сказать, не будучи избалованной вниманием представителей противоположного пола, была покорена за непродолжительное время. Медовый месяц был подлинным волшебством – Париж, Венеция, Средиземноморье, Греция, Крым. Папины деньги. Автомобиль ''Форд'' с личным шофером, небольшое поместье с дивным садом. Папины деньги.
Началась Великая война, вторая Отечественная. Серафим Валерианович Паучков – уже депутат в Гордуме, солидный владелец двух доходных домов – и себе построивший недурной особнячок, совладелец суконной мануфактуры – рвет голосовые связки за победу над супостатом. Таисия изо дня в день видит, что голосовые связки - это единственное, чем жертвует Серафим на алтарь отечества. К тому же папой можно уже пренебречь – начальный капитал сколочен. К тому же… молодая пассия… Таисия – ох, как это было тяжело – убедилась, что муж ее – подлец, негодяй и… вор. Случайно слышала его разговор о махинациях с военными поставками.
Воспитанная своим отцом в непоколебимом убеждении, что нет дела более святого и благородного, чем защита Отечества, Таисия поступила на курсы сестер милосердия, тайком, под своей девичьей фамилией. Написала завещание с наследованием всего, что осталось в ее собственности своей матушке – детей Бог не дал, во благой Своей справедливости. И по окончании курсов отправилась в эшелоне с полевым госпиталем на фронт. Два месяца была санитаркой, а потом случилось такое, что перевели ее в строевую часть.
Дело было так. Три санитарные повозки с ранеными были направлены из полкового госпиталя в дивизионный. Три повозки, шесть лошадей, девятнадцать раненых, три медсестры, военфельдшер, три возчика, два солдата охраны – весь состав санитарного обоза. Июньский жаркий день, пыльная дорога между незасеянными нивами в восточной Польше. Выехали чуть свет по холодку, а в полдень пекло неимоверно. Везли пятнадцать легкораненых, у которых начались осложнения, главным образом из – за септики. Четверо были ранены тяжело, их привезли буквально с боя перед отправлением обоза. Полковые медики сделали все, что смогли, но этого было недостаточно – отправили в дивизионный. Один из них, прапорщик Чемезов, лежал в возке, на котором была и Таисия. Когда солнце начало жечь, Чемезов подозвал ее и через паузы, вызванные то ли обдумыванием, то ли /что скорее всего/ пережидаемыми приступами боли, высказал:
- Сестра, милая, я чувствую, что не доеду до госпиталя … впрочем, даже, если и дотяну… я Вас прошу, мой отец, полковник Генерального штаба Чемезов Юрий… Юрий Павлович, он… Вы передайте ему…он был прав, а я оказался щенком, побежавшим за сладкой косточкой… косточкой в руке живодера…Передайте – он поймет… И еще вот…
Прапорщик, скривившись от боли, достал из-под своего правого бока револьвер:
- Вот… Боли невыносимые…Хотел застрелиться, но… отец, если б узнал не одобрил… Вот, прошу передать отцу. Этот револьвер был ему подарен генералом Скобелевым, после Плевны… а он мне его… Только тут не Плевна, я же… теперь признаю, что отец пра…
Прапорщик замолчал и Таисия с ужасом смотрела, как смерть меняла его живое молодое лицо – пусть искажаемое выражениями боли и душевных страданий – на ко всему безучастную гипсовую маску. Таисия было зарыдала в голос, но тут же заглушила свои рыдания, закусив левую руку ниже локтя. Такой у нее был отработанный прием за годы замужней жизни. Она двумя руками закрыла глаза бывшего прапорщика Чемезова, неловко держа в правой ладони его последнюю посылку отцу.
Всхлипывая, Таисия стала разглядывать оружие. Это был тяжелый инструмент для убийства. Таисия с подругами по госпиталю часто игралась с личным оружием раненных офицеров. Они даже стреляли, уходя в ближний лесок. В юности у отца она насмотрелась на разное оружие. Этот револьвер был не похож на все ранее виденные. И ствол длиннее, и патроны в этом как его … барабане толще, более крупный кальибр, так что ли называется? Таисия осмотрела рукоятку и увидела вделанную в нее серебряную пластинку с надписью ''За храбрость''.
От рассматривания револьвера ее отвлекла остановка санитарного обоза, который к тому времени втянулся на лесную дорогу. Березы, осинки, придорожные кусты боярышника. Она находилась во второй повозке и высунулась, чтобы узнать причину задержки. Перед первой повозкой стоял офицер, разглядеть его чин Таисия не смогла, и два солдата с винтовками наизготовку.
- Проверка документов, дезертиров ловят – уяснила Таисия и вернулась было к револьверу, но тут раздались два винтовочных выстрела.
Таисия вновь быстро выглянула. На дороге лежал военфельдшер, из-под него вытекала струйка крови. Жертвы второго выстрела Таисия не увидела, но догадалась, что это возница первой повозки.
- Враги, переодетые враги, - застучало в ее голове.
Таисия взвела курок старинного револьвера и левой рукой вдернула возчика своего возка /по имени вроде Захара/ вовнутрь.
- Чаво, чаво, - заблажил было Захар, но под револьвером и пристальным взглядом Таисии тут же смолк и уже шепотом спросил:
- Чаво деятся то?
- Напали на нас, Захар, враги напали. У тебя оружие есть?
- Откель оружия, обозники мы. Лопата есть, топор…
- Топор подойдет. Сейчас вороги вдоль нашего обоза пойдут, так ты топором им и того.
- Чаво?
- По башке, не то тебя пристрелят.
- Пресвятая Богоро…
- Тш… Я к ребятам нашим, охранникам, а ты уж тут раненных защищай до последнего твоего вздоха.
- А и…
- Молчать! Приказ это, как отвечать должен?
- Слухаюсь.
- Вот, молодец.
Таисия быстро перебралась на корму своего возка, соскользнула на дорогу и, пригибаясь, кинулась к замыкающей повозке.
Два охранника сидели, свесив ноги к дороге, и беспечно щелкали семечками подсолнуха. Они ели их неизвестным Таисии способом – лузга стекала по подбородкам медленным потоком, рвалась время от времени, падала и вновь начинала расти. Впрочем, не это поразило и огорчило Таисию. Оба охранника были зелеными юнцами в не обношенном, еще не потерявшем складские признаки лежки, обмундировании.
- Ребята, - спросила Таисия, - вы слышали выстрелы?
Один из них, смахнув бороду из шелухи, ответил спокойно:
- Слыхали, так чё? Война ить, ёлкин дед.
- Там, - Таисия показала рукой, - переодетые немцы убили двоих из нашего обоза. Идут сюда, что бы и нас кончить.
- Как так кончить? А мы чё?
- Чё… Вы стрелять-то умеете?
- Из Сибири мы, охотствовали с батьками…
- Тогда живо из возка – один влево, другой вправо, да не дуром, а скрытно, охотники.
- Знамо, - был ответ и ребятки высыпались из возка и скрылись в траве под кустарником. Таисия не успела глазом моргнуть. Настроение у нее поднялось, с такими помощниками можно было иметь дело.
- Что там?- приложив ладонь к губам, тихо спросила она парня справа. Могла бы не спрашивать – от головной повозки доносились крики умирающих под ударами штыков раненых.
- Режуть полости возка и колють нашенских, - заикаясь, поведал правый.
- Режут, режут, - Таисия вдруг отчетливо увидела тех двоих, с винтовками на прицел. Штыки у винтовок – да и у винтовок ли? – были не русские трехгранные, а тесаки… Как у немцев… Что же Матвей Степанович не разобрал? Хотя – он доктор, в военном деле мог и не знать… Нет, знал он! Все понял, но ничего не мог сделать… Ничего, кроме… Кроме, как сказать врагам, что он единственный сопровождающий в этом санитарном обозе. Потому то эти сволочи сейчас спокойно идут и убивают наших раненых. Вечная память тебе, Матвей Степанович!
- Сколько их с твоей стороны?
- Двоих вижу.
- А с твоей? – спросила Таисия у левого.
- Утрёх, последним охфицер идет. Курит, собака.
- Так. Пробирайтесь вперед, что бы со спины у них оказаться. Дальше по моей команде стреляете в тех, кто к вам будет ближе. Дальше… Дальше по обстановке, ну то есть, как сложится. Все понятно?
Положительное с двух сторон мычание.
- Давайте, быстро, тихо, с Богом.
Сибиряки бесшумно растворились в зарослях.
Таисия, успокаивая на ходу раненых и медсестру Груню, перебралась к месту возчика. Того и след простыл, сбежал, видимо, при первом выстреле в кусты. Она спустилась с возка и выглянула из-за задней ноги левой лошади. Трое не спеша шли ко второй повозке – из первой не доносилось ни звука – двое в солдатском и курящий, в форме офицера. Таисия сначала между ног лошадей, потом через кусок дороги, а затем и задних колес второго возка, живо проползла к его переду. Две пары солдатских сапог прошли перед ее глазами, раздался резкий звук разрезаемой ткани, крик людей.
- Это не немцы и не австрийцы, - подумала Таисия, - те бы на такое зверство не пошли да еще в присутствии офицера. Это какая – то банда, из местных. В этих краях многие ненавидят русских.
Она выждала появления офицерских сапог и, почти в упор выстрелив в ногу врага чуть выше голенища, заорала:
- Огонь!
Вслед за ее выстрелом прогремели, почти слившись в короткую пулеметную очередь, еще четыре. Таисия осмотрелась. Слева и справа неподвижно лежали солдатские сапоги, офицерские дергались на дороге под вопли своего хозяина.
Таисия вылезла из-под возка с левой стороны. Увидев ее, катающийся по земле в погонах – теперь она их различила – штабс-капитана, попытался вынуть пистолет из кобуры. Таисия рванулась и со всей силой втоптала его кисть в дорогу. Под подошвой ее сапога раздался хруст. Тут подоспели «охотники».
Обоз был доставлен в дивизионный госпиталь, «штабс-капитан» сдан в контрразведку. Таисия представила доклад обо всем произошедшем.
Через пять дней пришли приказы: о производстве Таисии в чин младшего унтер – офицера, о награждении Георгиевским крестом четвертой степени и о направлении её в формирующийся ударный женский батальон смерти. О последнем похлопотала, встретившись с Таисией после того, как узнала из газет о ''схватке на дороге'', основательница и, по крайней мере духовный, командир батальона ''мама Мария''. Так началась для Таисии настоящая война.
Да, было, было… О чём то есть она? А, Сибирь – матеря. Те два обозных охранника тоже не остались без награды. Ни крестов, конечно, ни чинов не получили по зелёной своей молодости, но благодарность от командования и по пять рублей на брата. Надо полагать, что довольными остались охотники сибирские.
Глава 3
Сейчас на погонах Таисии вместо двух тонких была одна широкая нашивка и два с половиной месяца фронтового опыта позади. И второй Георгиевский крест за единственную, но известную всей России – и не только России – атаку.
- Ты иди, Подушин, к реке, - сказала Таисия, - я тут распоряжусь и подойду. Поговорим.
Он смотрел с гранитной набережной на быстрый и по осеннему мутный поток, когда подошла и остановилась рядом с ним Таисия. Вместе помолчали, думая о разном:
- Чего ж ты, Подушин, - спросила Таисия, - два года отвоевал и все рядовой, обозник что – ли?
Глаза у солдата на мгновение сверкнули, но он сдержал себя:
- Никак нет, в обозе не был.
- Тогда почему не рос в чинах?
- Неблагонадежный я, - неохотно ответил солдат.
- Ага, большевики сагитировали, что неблагонадежным стал?
- Да, нет. Раньше.
- Это когда же раньше?
- С рождения.
Тут Таисия несколько опешила.
- Где таких рожают – то, далёко «из-под Омска»?
- Верст с девяносто будет.
- На Иртыше? – вспомнила Таисия уроки географии.
- Нет, на Омке, на Оми то есть.
- Как тебя звать – величать, Подушин?
- Питирим Аввакумович.
- Ой, из староверов поди?
- Да, деды – отцы старой веры держались.
- Как же ты среди этих гавриков оказался?
***
Как? Говоря о том, что ''неблагонадежен с рождения'', Питирим вроде бы шутил да не совсем. Не с рождения, а лет с десяти. И, уж, во всяком случае, слово ''неблагонадежный'' не соответствовало. Сомневающийся – вот это ближе. Сколько отстоял коленками на горохе за непотребные вопросы о некоторых местах в Библии. На каком языке разговаривал Адам с Господом? На каком языке разговаривали люди до строительства Вавилонской башни? Учась в школе долго не мог понять, почему число Пи не имеет конечного значения, за что получил прозвище Пиэрим.
Несмотря на периодически возникающие сомнения, голова у Питирима варила нормально, руки тоже росли откуда надо. После реального училища работал сначала учеником, затем техником и дорос до первого инженера на предприятии только нарождающегося центрального отопления и электроснабжения. Его статьи печатались в технических журналах, одна была опубликована в немецком сборнике за 1913 год.
Началась проклятая война. Если Таисия вспоминала о начале своей войны с естественной гордостью, то Питирима буквально корежили от стыда воспоминания. Не раз, возвращаясь к тем дням, как ни пробовал не смог он себе объяснить тот охвативший его, черт, но, действительно, угар патриотизма. Бросил с какого – то пятерика интересную и нужную людям работу и поперся на фронт. Вольноопределяющимся.
Пятерик, если по правде, все же имелся. Что называется, с младых ногтей священны были для него имена Кутузова, Багратиона, Раевского, Милорадовича и обожаемого Дениса Давыдова. Ладно, в духе времени опустим за веру и царя, но за Отечество! Чем эта австро – венгро – тевтонская и прочая евросвора отличается от нашествия полчищ ненавистников России в 1812 году.
Девяти месяцев хватило, что бы угарный газ развеялся. За это время успел получить Георгия, Станислава и дорасти до подпоручика. Что особенно противно: увлекся теорией и практикой, из нее вытекающей, уничтожения людей. Ведь статью накропал в ''Военный вестник''. Уму не постижимо.
Впрочем, дальше было не лучше. Кинулся в другой полюс. Штыки в землю. Землю крестьянам. Заводы рабочим. Трибунал. Разжаловали. На два месяца стал полностью своим для солдатской братии. Оброс бородой, завшивел.
Как то вызвали в штаб, вручили запечатанный конверт, втихоря. Вскрыв, обнаружил отмену приговора трибунала, восстановление в чине со всеми регалиями. Подписано товарищем военного министра нового правительства. Временного. Скрыл от всех – при творящемся в армии бардаке это было не сложно – всё ещё продолжая сомневаться. Крутило и переворачивало его, как пельмени в закипевшей воде. С полком, вернее с тем, что от полка осталось, прибыл в Мирьянск защищать нарождающуюся народную власть.
Здесь уже было достаточно трех дней, что бы понять какое будущее готовят России те, из Смольного. Побледнеет и Смута и пугачевщина. Не сам дошёл – свела его судьба с удивительным человеком. Питирим по прибытии в Мирьянск занял номер в местной гостинице, проще говоря на постоялом дворе. Соседом оказался странного вида человек. Клетчатое пальто-редингот, кепи с двумя козырьками, спереди и сзади, курит трубку в поллоктя длиной. Взгляд человека, что-то мучительно вспоминающего. Ни дать, ни взять – Шерлок Холмс, скрипки только и не хватает. В первый вечер представился, без фамилии:
- Алексей Аверьянович, гроссмейстер.
Двух вечеров хватило на то, что бы Питирим был вынужден признать справедливость приговора Алексея Аверьяновича. Тот – это убеждало наравне с логическими построениями – смотрел на прошлое, настоящее и будущее с беспристрастностью комментатора, рассматривающего ход шахматной партии. Ему нет дела ни до того, кто играет белыми, ни до передвигающего черных.
Разложил как шахматную задачку: мат в два или три хода. Сложившаяся ситуация, ведущая к неизбежной гибели короля, что бы ни он, ни его окружение не предпринимали.
Запомнилось:
- Английская революция продлилась одиннадцать лет, французская – двенадцать. И там, и там все эти годы свирепствовал террор.
- Здесь, в России, если выиграют ''черные'', а это более чем вероятно, то их власть продержится не одно десятилетие. Без террора не обойтись.
- Против кого же террор? - спросил Питирим.
- Против всех, - ответил гроссмейстер, при первом слове будто-бы поднимая некую фигуру, а при втором – ставил её на доску с объявлением мата.
- Что же делать? – ломал голову Питирим. Выход появился, когда обсуждали кого послать в качестве парламентёров для переговоров с защищающими городскую управу, он сам вызвался. Подготовился к разным ситуациям, а там уж, как кривая вывезет.
***
От имеющего быть невнятным ответа на заданный вопрос Питирима спасла подбежавшая Мишка:
- Госпожа фельдфебель, они орудия выкатывают.
- Сколько, какие, калибр?
- Две, сорока двух линейные, батарейные пушки – без запинки отчеканила Мишка; не мудрено – женихом у нее ходил прапор из артиллерии.
- Ого-го, сурьезно они к нам относятся. Разнесут нас к едрене фене, а? Как думаешь, Подушин?
- Зависимо от того, какие у них снаряды: гранаты или шрапнель. Гранатами – да, разнесут, а шрапнель можно выдержать. Только поверх всего – какая у них прислуга у орудия. Из этих пушек уметь надо стрельнуть. Еще добавлю – пушки эти без щитков, поскольку предназначены для пальбы за две-три версты, им от ружейного огня защиту иметь незачем. Смекаете?
- Вот, - Таисия почему-то с гордостью посмотрела на Мишку, - передай по цепи: всем укрыться, а после первого орудийного выстрела лучшим стрелкам открыть огонь …
Тут Таисия замялась поскольку традиционным продолжением было – ''из всех своих трех стволов'' – но, не при мужчине же давать такую команду.
- Открыть огонь, - повторила Таисия, твердо глядя в смеющиеся глаза Мишки, - по орудийной прислуге. Мишка, смотри у меня. Исполнять!
- Слушаюсь, - гаркнула Мишка и унеслась, как наскипидаренная.
- Почему это, госпожа фельдфебель, у девицы этой мужское имя? – поинтересовался Подушин.
- Сложилось так. Можно сказать, на волне эмоции…
***
Мишка появилась на свет всего около четырех месяцев назад. При рождении ей дали имя Арзугиль, что значит долгожданный, вымоленный у Всевышнего, цветок. Другого имени и быть не могло. После одиннадцати лет супружеской жизни отец и мать отчаялись иметь ребёнка.
Росла Арзугиль в татарской слободке. Отец содержал скорняжную мастерскую с двумя работниками. Жили не бедно, так, что удалось определить дочку в женскую гимназию. Там она представлялась именем Арина.
Все было хорошо, прекрасно. Арзугиль была способной девочкой, учителя хвалили, родители не могли нарадоваться. Дядя Сафаралей тоже любил племянницу. К отцу её он был недоброжелателен. Маму же любил и жалел, но с какой – то горчинкой. Что произошло в былое время между ими тремя – для Арзугиль было загадкой. Вернее стало загадкой, когда она повзрослела.
Дядя Сафаралей был старшим конюхом на ипподроме. В большой чести и у владельца ипподрома Примакова, и у служащих, и, что особенно важно, у любителей скачек. У дяди кроме городского дома было небольшое поместьице, не в собственности, конечно, в аренду снимаемое. Аренда, впрочем, по сути была бессрочной. Помещик – владелец влез по азартной своей натуре в такие долги, погасить которые не смогли бы и его внуки.
Арзугиль проводила в гостях у дяди Сафаралея большую часть каникул. Верстах в двенадцати от города, на лугах, в лесках, у двух чудных прудов. И лошади. Их было три, но Арзугиль сразу и навсегда выбрала Звездочку. Как они мчались, слившись в одно тело. В самую тихую погоду ветер бил то в одну, то в другую щеку – как повернешься. А уж, если в лицо – то взахлеб.
- Поздновато ты родилась, - говорил дядя, - лет бы с семьсот назад. Была бы чапкын, быстрокрылым гонцом у Потрясателя Вселенной.
- Почему только гонцом, а не воином? – смеялась она, взмахивая ивовым прутиком, как саблей.
- Прутик – не оружие, - серьезно сказал дядя Сафаралей.
По рассмотрении вечером за вкуснейшим зеленым чаем было решено:
- лук и стрелы оставить во славу предков;
- сабля хороша, но уже не по возрасту – мастерства не достигнешь, да и где показать женщине своё умение владеть саблей;
- вот копье, а точнее, кавалерийское копьецо, именуемое нынче пикой, подойдёт.
С того дня к скачкам добавились уроки по владению выбранным оружием. Арзугиль и здесь была успешной ученицей. Это были золотые годы. Не долгие, как и все счастливые времена в жизни людей.
Она училась уже в седьмом классе и были все предпосылки перейти в восьмой, педагогический, когда судьба махнула черным крылом. Отец, как обычно, поздней осенью поехал за кожами по своим постоянным поставщикам. Где-то в пути провалился настил подгнившего моста. Его повозка опрокинулась в замерзающую реку. Отец утонул, он совсем не умел плавать. Даже тела не нашли. Когда пришла страшная весть, дядя Сафаралей поехал на поиски, но река была уже покрыта льдом. Всё тщетно.
Мастерскую продали, чуть ли не треть вырученной суммы ушла за невесть откуда взявшиеся долги, да работники заявили, что им два месяца не плачено. Все же, спасибо дяде Сафаралею, семь классов она окончила. Однако, надежда поступить на курсы была стёрта, как ластиком. Она имела право стать домашней учительницей, но третий год шла война, спрос на учителей упал, и уж во всяком случае кто бы взял только выпущенную из гимназии, да ещё и татарку.
Сидеть на шее у дяди? Будучи молодой и здоровой! Когда было объявлено про формирование женских батальонов, она, не долго думая, пошла записываться. Снять ношу с близких, свою родную сестру дядя в лихое время поддержит, а там уж видно будет. Мама, после гибели отца превратившаяся в подобие тени, всплакнула, но не отговаривала. Ей была безразлична оставшаяся часть жизни.
На сборном пункте Арзугиль-Арина увидела и окликнула Таисию, стоя в очереди на ''оболванивание''. Они не были подругами – Таисия все же на пять лет старше – но, само собой, встречались в коридорах гимназии. Таисия узнала младшеклассницу и обещала подождать её после стрижки.
Когда же к ней подошла девчушка с круглой головкой, с торчащими ушками и черненькими бусинками глаз, Таисия, едва сдерживая смех, признала в ней своего детского любимца – плюшевого медвежонка. Так родилась Мишка. Озорная, отчаянная и, по гроб жизни, верная.
***
- Вот так я её и нарекла, - Таисия, понятное дело, рассказала только про случайную встречу на сборном пункте, - что ж, закурим, Питирим Аввакумович, или ты по вере…
- Закурим, госпожа фельдфебель, фронт без табаку и месяца бы не продержался. Кроме табака там же ни …кхе-кхе …никакого отвлечения для солдата немае.
Они закурили: Таисия – свою свернутую раннее цигарку, а Питирим в мановение ока смастерил себе элегантную сигаретку.
- Вот как, - сказала Таисия, два раза вдохнув и выдохнув табачный дым, - у кого же ты выучился крутить сигареты, да так ловко и красиво?
- Разно бывало в моей жизни, мне ведь не двадцать лет… Многому, чему и не надо, обучился.
С каких щей Питирима кинуло изображать из себя хорошо пожившего и повидавшего? Ему, действительно, было не двадцать, шел аж двадцать шестой год, вот она старость, невдалеке. Тьфу…
Питирим, разозлившись на себя, попробовал сменить тему разговора, надо сказать, довольно неуклюже:
- Интересуюсь, госпожа фельдфебель, каким образом подразделение ударниц здесь оказалось и какая у вас диспозиция?
- Диспозиция? – удивленно переспросила Таисия, надо же, какие слова рядовой Подушин знает, - диспозиция у нас такая…
Глава 4
Было это уже во второй половине октября. В полной неразберихе их взвод – её взвод – оторвался от батальона. Они пробились через беспорядочные толпы, запрудившие все дороги на восток, на каком – то полустанке с боем захватили теплушку, пересчитав многим претендентам зубы и рёбра. Умудрились затащить даже кобылу Влаську, но повозка уж никак не входила – перетаскали с неё взводное имущество, а повозку пришлось бросить. Помнится, Таисия переживала – как, де, отчитается за потерю казенного.
Добрались до города Мирьянска. Их поезд остановился.
- Мишка, за мной, - скомандовала Таисия, - всем в полной боевой, до выяснения обстановки.
Таисия с Мишкой спрыгнули на перрон. Их теплушка была последней в составе и они смотрели в сторону головы поезда. Что там, да как. Кутерьма там была неописуемая. Не понять – то ли дрались, то ли братались. Вся площадка перед центральным входом в вокзал была заполнена кипящей людской кашей.
Через какое-то время к теплушке медленно, припадая на левую ногу, подошел, э… , как это сейчас, гражданин, в летах. Полуоторванный рукав пальто, кровь, засохшая у краешков губ. Подошел, снял помятую шляпу, поклонился, довольно изящно:
- Здравствуйте, милые барышни. Могу ли я видеть кого-нибудь из отцов командиров?
- День добрый, мил человек, нет у нас отцов командиров, матриархат у нас, а старшей по команде здесь я – фельдфебель Громыхалина. Любить не требую, но уважать нижайше прошу.
Мишка, как всегда, прыснула.
Гражданин же, и так не отличающийся бодрым выражения лица, вовсе скис.
- Так стало быть здесь хозяйственная часть. Прошу извинить.
Он повернулся с явной целью удалиться, однако, был остановлен и ошарашен резким окриком:
- Стой! Ко мне!
Гражданин вновь обратился лицом, побледневшим:
- Простите, Вы это мне?
- Кому же ещё. Вам, конечно. Представьтесь.
- Позняков Олег Ионович, учитель истории в гимназии Его Императ…, извините, по привычке, в гимназии нумер два.
- Очень приятно. Представляюсь по полной форме: фельдфебель Громыхалина, командир второго взвода второй роты ударного батальона смерти.
- Вы – ударницы? Слышал, как же, слышат о ваших подвигах. Девочки, дорогие мои, да вас же сам Бог послал. Пропадут же мои мальчики. Что они против этой батыевой орды.
- Как теб… Вас, Олег Ионович? Какие мальчики, какая орда? Докладывайте внятно.
Олег Ионович взял себя в руки:
- В здании городской думы собрался весь ее состав, избранных демократическим путем уважаемых граждан. Это законная власть. Однако, параллельно, так сказать, и явочным порядком высшей властью в городе самопровозглашен, так называемый Совет рабочих и солдатских депутатов. Но, позвольте, крест Сергиев, - разгорячился учитель истории, - в нашем городе проживают не только рабочие, а уж, что до солдат, то они в своем подавляющем большинстве прибыли в город невесть откуда и никак не могут претендовать…
- Стоп, - оборвала Таисия, - давайте-ка покороче.
- Да, да, простите великодушно, действительно, время не ждет. Этот, узурпировавший власть, Совет направил в городскую думу ультиматум. Самораспуститься, освободить здание – неописуемо – в суточный срок. В случае отказа угрожают насилием. Воистину – гунны, крест Сергиев. Что мы можем им противопоставить? Комендантский взвод, весьма ненадежен, да немногочисленная городская дружина? Вот гимназисты старших классов – ведь дети же еще, чистые души – пошли защищать завоевания свободы и демократии. А я вот сюда, крест Сергиев. Обратился к защитникам Отечества из вашего поезда с просьбой о помощи, но не преуспел. По-видимому, не нашел нужных слов. Не Дантон, увы.
- Нет там защитников, бегущие бараны только, - сказала Таисия, - Вы вот что, Олег Ионович, сорганизуйте нам повозку для воинского нашего имущества, во-первых. Во-вторых, сопроводите до ратуши, управы то есть.
- Повозку, - обрадовался учитель, - в один момент, видел тут отца Артема Балакирева, нашего учащегося. Ведает половиной всех ломовиков. Я, буквально, через минуту, другую.
И убежал. Таисия повернулась и гаркнула в открытую дверь теплушки:
- Выходи строиться!
Через полчаса они двигались походной колонной по узкому песчаному берегу, идущие с краю подошвами левых сапог шлепали по воде.
- Вот так вот, прикрытые обрывчиком мы вдоль речушки почти к самому Зимнему и выйдем, крест Сергиев, пройти не более…, - говорил учитель. Очень был словоохотливый человек.
- Куда выйдем? К какому зимнему, нам же к городской управе? – прервала Таисия.
- Конечно, конечно – к управе. Видите ли, дом для неё в 1911 году отстроил промышленник Зимнин Феодор Евстафьевич, очень уважаемый человек, почетный гражданин и прочая. Дом вышел на славу, стал главной достопримечательностью города. Так наши острословы нарекли его Зимним дворцом, хе-хе. И вот, знаете ли, прижилось. Слетает с языка, как давно известное…
- Понятно, - вновь оборвала словесный поток Таисия, - продолжайте про путь.
- Да-с, пути нам не более трети версты, а там имеется выход наверх, крутоватый подъёмчик, но думаю добрая лошадь вытащит повозку…
- Если что – на руках вынесем, здесь кисельных барышень нет. А дальше?
- Дальше короткий переулочек и надо будет пройти по одной из центральных улиц, на небольшом её протяжении. Домов пять. Потом площадь, а на ней и Зимн… то есть городская управа.
Взвод прошёл берегом неширокой, но бурной реки. Поднялись на верх откоса – в самом деле пришлось поднапрячься – и подошли вплотную к штакетнику, окружающему яблоневый садик. Между стволами деревьев видна была тыльная сторона дома с каменным первым и деревянным вторым этажами.
- Стой, - негромко скомандовала Таисия, - Белкина, Гольцман в охранение. Марципулос, Зиятдинова ко мне.
Никея и Мишка тут как тут.
- Слушайте, девоньки, боевой приказ. Нам надо дойти до местной ратуши, которую может окружать противник…
- Это кто же? – встряла своевольная Мишка.
- Молчать! – осадила её взводная, - слушать дальше. Вдвоём проходите по переулку до главной улицы. Идёте с опаской, как в разведку ходили. Мишка впереди, Никея со своим винтарём позади для подстраховки. Стрелять при крайней необходимости. Задача: проверить и по возможности расчистить путь до городской площади. Внятно говорю?
- Действовать, как на фронте, что ли? – с неостывшей обидой спросила Мишка.
- Вот именно, как там. Без всякого послабления. Пройдёте – Мишка остаётся у выхода на площадь, Никея возвращается с докладом. Не пройдёте… Действуйте по обстановке. Приказ понятен?
- Так точно, госпожа фельдфебель, - слились два голоса в дуэте.
- Ну, с Богом…
- Подождите, - сказал Позняков, - госпожа фельдфебель, разрешите мне поучаствовать. Мне, как мужчине и в партикулярной одежде, проще будет э… разведать.
- В партикулярной, хм…, - Таисия почесала щеку, - хорошая мысль. Мишка, хочешь вернуться в гимназию?
Мишка ловила все с лету:
- Une minute, madame, - она слегка присела, оттопырив полы шинели, и унеслась к повозке.
Не через минуту, конечно, а через полных восемь к ним выпорхнула стройненькая гимназистка. Серое платье, черный фартук и белый слегка кружевной воротничок. На голове скромная косынка. В руках плетеный ридикюльчик. Таисия глянула вниз, ну, нет – туфельки на низком каблуке, а не сапоги.
- Весь свой наряд сберегла, со сборного пункта? – выразила удивление Таисия, лукавила, знала ведь, что хранится у Мишки в повозке.
Тут же озаботилась:
- Не по погоде одёжка.
- Да, не беспокойтесь. Одела на исподнее, и, вообще, я горячая.
- А встретишь кого?
- К подруге, мол, выскочила на минутку. За жутко трогательным романом Эмиля Золя.
- Ну, ну, в сумочке – то поди не Золя?
- Браунинг в ней, госпожа фельдфебель, Ваш подарочек драгоценный.
- Ох, Лиса ты Патрикеевна, Мишка, - улыбнулась Таисия, но строго добавила, - стрелять только в случае…
- Я помню, - перебила Мишка, явно испытывая терпение Таисии.
Госпожа фельдфебель, пораздував ноздри – дождешься ты у меня – сказала все же почти по матерински:
- Ну, с Богом, девоньки.
Мишка, а за ней, повременив, и Никея миновали переулок и вышли на широкую улицу.
Никея тут же прижалась к стене первого дома, а Мишка, помахивая ридикюльчиком, не спеша пошла по левому тротуару, деревянному и слегка поскрипевшему.
Идти пришлось немного, на ясно видном выходе улицы на площадь горел костер с двумя фигурами, к нему наклонившимися.
Подойдя ближе, Мишка облегчённо выдохнула – не солдатня, цивилы местные. Один, молоденький, в железнодорожной шинельке и картузе. Второй, постарше и поздоровей, в безрукавке из телячьей шкуры, малахай лежит сбоку. Может и без ''браунинга'' обойдется.
Тоненьким голоском Мишка сказала:
- Разрешите погреться, милостивые государи.
Молоденький глянул с удивлением, а ''телячья шкура'' съехидничал:
- Что, барышня, голубая кровь не греет?
Мишка скользнула к костру. К небольшой поленнице заготовленных дров были прислонены ружья. Напротив молоденького – кавалерийский карабин, на расстоянии вытянутой руки от верзилы – трехлинейка.
Бормоча что-то про несносную Татьяну, которую вечно приходится дожидаться, Мишка прошла к костру. Все остальное заняло не более минуты. Отшвырнув ногой карабин в сторону, Мишка схватила винтовку и навела на сидящих.
- Руки вверх и не двигаться, дернетесь – стреляю, - тоном приказа, хоть и негромко, сказала Мишка и подтвердила свои слова лязгом затвора.
Молоденький, ошарашенно глядя в зрачок ствола, поднял руки. Совсем иначе повел себя здоровяк. Ему, поднять руки перед пигалицей!
- Убью, курва, твою…, - он схватил увесистое полешко и ринулся на гимназистку.
Мишку этим было не пронять, знакомая тяжесть в руках обеспечила ей полное спокойствие. Да и Никея, если что, не промахнется.
- Главное, - учил на занятиях по штыковому бою подпоручик Прозоров, - не сила, а скорость и точность удара. Голова только в самом начале, что бы оценить противника и как его победить – на это полсекунды. Дальше должно действовать тело: руки, плечи, тулово. Укол штыком, укол с обманом, отбив и удар прикладом сбоку…
Для той, которая с малолетства была обучена владеть пикой – а трехлинейка и по длине почти такая же, ну, потяжелее – освоение приёмов штыкового боя прошло без большого труда.
Отбив прикладом полено, Мишка обратным движением ударила в подбородок ''шкуры''. Тот свалился на бок и остался лежать. Владимир Андреевич Прозоров был бы доволен:
- Молодца, Зиятдинова, - сказал бы, если бы не погиб в прошлом месяце от рук сбесившийся серой лошадки. Тупой ненавистной твари.
Обоих горе – часовых скрутили, а когда подошел вызванный взвод, уложили на телегу.
Двинулись через площадь, Таисия с Мишкой и Позняковым впереди, остальные поотстав саженей на пять.
- Стой, кто идет? – раздался внезапный оклик. Бдительность на этой стороне площади явно была выше, хоть голос принадлежал, без сомнения, юнцу.
- Это я, Позняков, - отозвался учитель истории.
- Олег Ионович? Как Вы тут?
- Не признаю по голосу, крест Сергиев, эээ… Чуршавитин?
- Так точно, я самый.
Перед взводом открылась линия обороны – составленные в ряд ломовые телеги, груженые лесом кругляком. В промежутках между телегами были навалены большие мешки.
- Гуситский вагенбург, право слово, - с гордостью за своих учеников сказал Позняков.
Таисия попыталась турнуть мальчишек по домам, но не тут то было.
Один из них – вершка на два выше Таисии – сказал баском:
- Вы за нас, госпожа фельдфебель, не переживайте. Мы здесь все стреляем, как монтигомы. И даже подмигнул, паршивец.
Так что взвод ударниц только потеснил гимназистов влево. Пленных развязали и отпустили. Таисия, распределив личный состав на позиции, оставив Мишку за старшую, пошла с Позняковым в здание городской управы.
По дороге учитель пояснял:
- Руководство охраной Зимнего взял на себя Иван Антонович Травкин, капитан в отставке, герой русско – японской, ногу потерял под Ляояном. Очень уважаемый в городе человек, истинный патриот.
Штаб обороны Зимнего разместился в гардеробе, то есть сразу после главного входа в здание. Капитан Травкин не был похож на героя. Сухой, малого роста, лицо, испещренное морщинами – лет ему было хорошо за пятьдесят. Однако, бодр, энергичен и, строг. На то, что фельдфебель – женщина, внимание не обратил. В военной форме, знаки различия имеются, а под формой будь хоть Шемаханская царица – не имеет никакого значения. В общем – то, Таисии это понравилось – время такое, не до политесов. Сам Иван Антонович был в потертом, но хорошо отглаженном мундире старого образца, с орденами св. Георгия и св. Анны. Коротко расспросил о главном: сколько штыков во взводе, обеспеченность боеприпасами, продовольствием, медикаментами. Об имеющемся фронтовом опыте. Занятую позицию утвердил, посетовав на то, что у защитников Зимнего нет ни одного пулемёта. Связь с ним приказал – да, именно приказал – поддерживать нарочными. Заметив, что Таисия вроде как хочет что – то сказать, но, соблюдая дисциплину не прерывает его, одобрительно кивнул; все же закончил отдачу распоряжений по несению охранной службы, организации обороны и только тогда спросил:
- Что у тебя, фельдфебель?
- Господин капитан, разрешите организовать телефонную связь взамен нарочных.
Капитан Травкин хмыкнул:
- Это каким же образом?
- Есть трофейные аппараты и всё что надо.
- Разрешаю, нарочных отменяю, что ещё?
- Никак нет.
- Идите, фельдфебель, держите оборону. И… помогай тебе Бог, дочка.
Глава 5
- Так что, правым флангом мы упираемся в речку. Слева от нас гимназисты, человек сорок мальчишек. Дальше, напротив главного входа, комендантский взвод и полусотня спешенных казачков. С противоположной от нас стороны здешнего Зимнего заняла оборону городская дружина, что – то вроде сборной солянки. Вот такая у нас диспозиция, Питирим свет Аввакумович, - заключила Таисия, что скажешь?
Ответить Подушину не дала все та же Мишка, закричавшая ещё не подбежав:
- Госпожа фельдфебель, к телефонному аппарату, срочно…
- Иду, чего орешь то так?
- Так, судя по всему финит нам, Таинька.
- Э, э, субординацию забываете…, - больше ничего не добавив, Таисия добежала до своего «командного гнезда'' и схватила телефонную трубку:
- Фельдфебель Громыхалина на проводе.
- Ждать себя заставляешь, фельдфебель, - раздалось тихо, словно яма стала ещё глубже, - последнее тебе замечание… делаю.
- Виновата, господин капитан, - ответила Таисия и хотела объяснить свое отсутствие на ''командном пункте'', но ее перебил слабый голос капитана.
- Всё, фельдфебель… Комендантский взвод переметнулся, казачки продали. Стосковались, де, по своим станицам, любушкам и родному Дону. Выторговали себе свободный уход. Грх… Вши уже внутри… нескольких прихлопнул… прошли через мой труп. Так что защищать теперь некого. Грх… Как хочешь, - капитан стал задыхаться, - сбереги девчонок, умирать им стало не за что. Сбереги, это приказ, послед…
Трубка умолкла. Таисия растерянно поозиралась по сторонам и наткнулась взглядом на глаза Подушина. Грустные, но вполне спокойные.
- Все заранее знал, зараза, победители, - со злобой крикнула она, не осознавая бессмысленность обвинения, - что, Питирим, сдаваться нам?
- Нельзя сдаваться дьяволу, он от этого крепчает, - так ответил окопник.
- А что же делать? – уже обескураженно спросила Таисия.
- Тем путем, что вы сюда пришли обратной дороги, сами понимаете, нет. ''Парламентеры'' добром не выпустят. Уходить надо в противоположную сторону и очень быстро. Погоны, кокарды, кресты – все снять, в карманы сховайте. Шинели вполураспашку. Штыки с винтовок долой, винтовки на плечо прикладом вверх. Перемещаемся на самый край правого фланга. Строимся в колонну по три, идти не в ногу. Возглавим колонну мы, - тут Питирим усмехнулся и достал из кармана шинели два красных банта, - женский батальон перешел на сторону восставшего народа. Да здравствует пролетарская революция!
- И что потом?
- А потом: примкнуть штыки и в печень пролетарской революции.
- Не знаю почему, Питирим, но я тебе верю. Может быть ты – Христос?
- Много еще не дорос. Поторопись, госпожа фельдфебель, время дорого.
Однако, пришлось задержаться. Они забыли о гимназистах, а спешно подошедший Позняков буквально возопил:
- Беда, господа, беда! Не хотят мальчики уходить. Я виноват, крест Сергиев, рассказал им старый дурень о трехстах спартанцах. Погибнут…
Подушин обернулся к Таисии:
- Госпожа фельдфебель, одолжите на время свою фуражку, а то с этим вороньим гнездом…
Натянув фуражку и недовольно проведя рукой по своей бороде, он бросил Познякову:
- Идёмте.
Обратился он к гимназистам не правильно, сказав:
- Ребятки, надо уходить. Поколют вас, как поросят…
Вперёд выступил всё тот же из молодых да ранний:
- Здесь поросят не имеется, здесь, пусть и не в форме, но солдаты, умеющие дать отпор любому врагу.
Поняв свою промашку, Подушин сменил тон:
- Прошу извинить за ненадлежащее сравнение и всё же…
И это не действовало – он же видел, а времени не было на долгие уговоры.
Он встал против взъерошенного вожака и сказал:
- Что ж проверим выучку, коли меня. Штыком, как в бою.
И вновь не верная тональность. Вожак презрительно усмехнулся:
- А кто Вы такой, что бы проверять нашу подготовку.
До Питирима, наконец, дошло.
- Смирно, - рявкнул он, - как стоите, кадет, перед подпоручиком и георгиевским кавалером. Извольте исполнять приказ. На…а изготовку! Артикул нумер два. Фигуру выше пояса – коли! Рраз…
Парень был шустрый и учитель по военному делу в гимназии, видимо, обучал ребятишек на совесть. По качеству выпада Питирим поставил бы гимназиста посередине тех девяти, с которыми он схватывался в штыковых атаках.
Питирим легко качнулся влево и вперед; скользнул, отклоняя удар, ладонью правой руки по цевью винтовки; сделал дополнительный рывок, как бы в продолжение укола; левой рукой, ударив костяшками по большому пальцу правой руки ''противника'', перехватил шейку приклада; выдирая винтовку, ударил левым бедром и, в финале, замершая композиция из двух фигур. Лежащий вниз лицом гимназист – хороший в будущем солдат – в полувершке от его шеи замерший штык винтовки, ну и почти плакатная поза победителя.
Выдержав для пущего эффекта трехсекундную паузу, Питирим похлопал гимназиста по плечу:
- Вставайте, кадет, и не конфузьтесь. Вы действовали правильно, что похвально для Вашего возраста, но там, - Подушин ткнул рукой в противоположный край площади. – Там находятся звери, которые обучены убивать самым лучшим учителем – войной. Вы все погибнете, не успев ничего сделать для спасения Отчизны. Сегодня надо уйти, что бы завтра продолжить борьбу.
Слушайте приказ: ваша часть временно распускается. Винтовки в реку. Идете за нашим взводом и смешиваетесь с толпой. Все по домам и ждать сигнала о сборе.
Гимназисты смотрели растерянно, надо было что-то ещё добавить, бодрящее. Питирим вспомнил свои ученические годы:
- Хао, я всё сказал, - он поднял правую ладонь. Раздался робкий смешок и все кинулись к реке. Остался стоять только вожак:
- Господин подпоручик, - смущенно проговорил он, - простите меня.
- За что же, кадет, мне Вас прощать?
- Я, так глупо, я, понимаете, я подумал, что у Вас панцирь под шинелью, я не ожидал…
- Довольно. Вы выполняли приказ и точка.
- Господин подпоручик, разрешите, я с вами пойду.
- Фамилия?
- Балакирев.
- Лошадьми править умеете?
- Так точно.
- Тогда за мной, шагом арш!
***
Они прошли плотной колонной с площади на улицу, заполненную кипящим и кричащим людским месивом. Таисия и Подушин с красными бантами на груди шли впереди колонны. Подушин время от времени выкрикивал:
- Долой министров – капиталистов! Вся власть трудовому народу! Ура!
После каждого лозунга Таисия оборачивалась к своему взводу, взмахивала рукой и вместе со всеми кричала:
- Ура! Ура! Ура!
Не кричал только ''кадет''. Он сидел на козлах повозки, опустив голову и с пылающими щеками. ''Военная хитрость'' гимназисту Балакиреву была совсем не по душе. Однако, именно благодаря ей все его однокашники под шумок затесались в толпу. Ушел и учитель Позняков.
''Представление'', впрочем, длилось не долго. Уже через два квартала орущих людей не встречалось, замолчал Подушин, схлынуло оживление у взвода.
На улицах вперемешку висели плакаты старые, белые с черными буквами, наполовину оборванные и новые кумачовые, с белыми словами.
- Вот так, - думал Питирим, - в чистую народную криницу сначала вволю добавляли дрожжей, потом подогрели войной, а теперь насыпали словесного сахарку. Забурлила мутная брага.
- Подтянись, - подала команду Таисия, смахнув злые слёзы.
***
Выйдя на окраину города взвод свернул на первом же пустыре с дороги, которая уходила дальше, не особенно торная, вела, по – видимому, в деревенскую глушь. Пустырь – может быть, заброшенный выгон – с одной стороны ограничивался последними городскими домами, а с другой – кустами сирени и боярышника, за которыми вроде бы начинался березовый лес.
- Хорошо, что кустики есть, - несколько смущенно сказала Таисия, устремляясь вослед своему взводу за долгожданное прикрытие.
Питирим остался без женского окружения, чем и воспользовался, оросив колесо взводной обозки.
- Хозяйственная, - усмехнулся он.
Ударницы привычно развернули походный лагерь. В повозке нашлось всё необходимое, включая топоры. Через два часа бивак был готов – шалаши, костры, охранение.
***
Утром, проспав на час дольше обычного, Таисия вышла из своего шалашика. Невдалеке стояли трое. Хмурая Мишка, Никея, поглаживающая ствол своей железной подруги и он, Питирим Подушин, как-то виновато взглядывающий на нее, изредка, поднимая глаза от земли у своих стоптанных сапог.
С тревожным предчувствием Таисия спросила:
- Ефрейтор Зиятдинова, что у нас?
Мишка, вздохнув, ответила – девять ударниц за ночь ушли. Сгинули, как по волшебству злого колдуна. Таисии захотелось заплакать, и она представила, что после легкого плача, она по бабьи зарыдает, горько-сладким было это ее представление.
Ей не дали ни заплакать, ни зарыдать. Мишка, щелкнув остатками каблуков, звонко отрапортовала:
- Госпожа фельдфебель, во вверенном вам взводе наличествует девятнадцать единиц списочного состава и две единицы прикомандированного. Доложила ефрейтор Зиятдинова.
Таисия сглотнула жесткую слюну, сглотнула еще раз.
- Какие будут приказания? – все так же звонко вопросила Мишка.
- Завтракать, чем Бог послал, дальше будет видно, - ответила более или менее твердо Таисия.
К завтраку оказалось, что полку прибыло. Две сони, не слыша команды к подъему, проснулись от запаха парившего кулеша. Тешка и Матрена, по однажды сорвавшегося в сердцах с языка у Таисии носившие прозвище Тюха и Матюха, были во взводе притчей во языцех из-за своей лени и способности спать в любых обстоятельствах. Над ними подшучивали, но то, что они выбирались живыми из многих тяжелых ситуаций, превращало шутки в скрытое восхищение.
Ещё через какое-то время вернулась троица самоназначенных фуражиров, притащивших полмешка картошки и ''дикую'' утку.
И, хотя Таисия пообещала, что эта утка будет долго отрыгиваться добытчицам, настроение у нее поднялось.
Получалось, что ушли четверо: три ''самостийницы'' и Степанида Пинигина. Первые три уже давно смотрели на сторону, а сейчас, воспользовавшись подходящим случаем, сбежали, видимо, на ''ридну неньку''. Почему ушла Стеша? Молчаливая, не общительная, но не раз выручавшая в бою, под снарядами вынесшая трех раненых. Ушла.
Таисия, не скрывая огорчения от потери в личном, то есть доверенном ей, составе, призналась Подушину:
- Тяжело на сердце, что так вот, тайком, ушли те, с кем ходила под смертью. Только скажу по совести, взвод будет взводом до тех пор, пока живы я, Мишка и Никея.
Глава 6
Полное имя Никеи было Евникия. Её отцу, обрусевшему выходцу с Кипра, мало было Ники – Победы. Памятуя о дороговизне Пирровой победы, он назвал дочь более определенно – Благопобедная. Надо сказать, что Андриан Марципулос, скромный служащий, не ошибся в выборе. Через год после рождения дочери дела его круто пошли в гору и к шестнадцатилетию Евникии он стал управляющим одного из самых крупных банков на юге России.
Папа Андриан – для всех, включая губернатора, Андрей Поликарпович – в доченьке, что говорится, души не чаял. Доченька же росла весьма своенравным ребёнком. К двенадцати летам ей абсолютно разонравилось данное отцом имя. Евникия для неё стало чересчур старомодным, а Ника, как звали её домашние и подруги, слишком коротким и фамильярным. Она само назвалась Никеей и горе было любому, кто называл её иначе.
Имя Никея она выбрала, прочитав о великой истории и трагической судьбе древнего города. Уже становится понятным, что главным увлечением Никеи были книги.
Уяснив из толкования библейской притчи, что каждому человеку дан талант, который надо только найти, Никея кинулась на поиски. Музыка, поэзия, живопись, даже – она прочитала про Софью Ковалевскую – математика и физика. Способности во всех отношениях были весьма посредственные. Недалеко ушла от своих первых творений:
Где ты, златокудрый
С лицом белее пудры…
Талант проявился неожиданно и неожиданный и, когда обнаружился, то был по первоначалу не замечен на фоне того, что Никея тогда переживала. Что именно – гадать не приходится. Конечно же, любовь. Тёма, Тимофей Аркадьевич Милославский. Восьмая вода на киселе тем историческим Милославским. Впрочем, если бы не столь отдалённое родство, то и предков Тёминых извели бы под корень. Слава Богу, что давняя вражда Романовых уже иссякла. Судьба свела их на скучном рауте у графини Полотцской.
Благословенна будь княгиня Элена Уильямовна за то, что подвела Никею к одиноко сидевшему молодому человеку, уткнувшемуся в тощую брошюру.
- Позвольте представить, - сказала графиня, - Никея Марципулос контра Тимофей Милославский. И зашлась мелким смехом. Молодой человек в военной форме встал, сунул брошюрку в карман и поцеловал поданную ручку.
- Оставляю вас в полной уверенности, что скучать вы не будете, - все ещё с улыбкой проговорила Полотцская, - порукой тому моё отчество.
Они сели и Никея, как водится, якобы оглядывая присутствующих на рауте, сумела рассмотреть и вновь представленного. Форму его она знала. Юнкера пехотного училища – солдафоны и задаваки.
Этот на вид не дурен, но, кажется, чувствует себя не в своей тарелке. Ему бы, поди, в кабаке погарцевать с… Молчит, невежа, хоть бы про маневры что – нибудь наврал. Как отличился и сам генерал вручил ему…
Тут Никея желчный поток остановила. Все же раут и представление обязывали:
- Та брошюра, которую Вы читали намедни – это, видимо, регламент пехотный? Я очень люблю все воинское, что подвигает на подвиг (неужели она так сказала: ''подвигает на подвиг'' – какой стыд).
Он поднял на неё глаза – убила бы моментально за этот взгляд, взгляд на полную дуру – и ровно ответил:
- Я читал комментарии к творчеству Шекспира.
- Вот как, и кто же, по Вашему мнению, худший из комментаторов?
- Я думаю, что Вы это знаете. Делия Бэкон – дама без стыда и совести.
Это имя Никея слышала впервые, а потому немного стушевалась, но, быстро оправившись, вновь спросила:
- Ну, допустим. Кто же тогда лучший комментатор?
- Без всякого сомнения – Александр Сергеевич Пушкин.
Никея, чувствуя, что поплыла, все же промолвила:
- В чём же Вы это увидели?
- Да, хотя бы в характеристике Отелло. Пушкин написал, что Отелло отнюдь не ревнив – он просто доверчив. Так написал Александр Сергеевич, сам горевший в огне своей ревности.
Юнкер вновь поднял на неё, но теперь уже грустные глаза и Никея поняла, что встретила своё счастье.
Друзья называли его Тимом, Тимми, один обалдуй даже –Тимфеем. Для неё сначала мысленно, а потом и вслух он был Тёмой, с долгим звуком ''йо'' – Тьйооома.
Он поражал её смелостью своих мыслей, глубоким и тонким пониманием литературы и даже, как ни странно для будущего пехотного офицера, философии. Когда они обсуждали какое-нибудь новое литературное произведение, оказывалось, что Никея не поняла или не заметила и половины того, о чем говорил Тёма. А как он говорил! Никея считала, что он зарывает свой талант, называла его вторым Белинским. Она же всё тыкала пальцами, водила смычком, мазала кистью, царапала пером… Серость, серость…
В тот день они с Тёмой договорились пойти на чтение рассказов Антона Павловича Чехова в исполнении кумира всего города, артиста драматического театра г – на С. В Данчинского.
Так получилось, что заехать за Тёмой надо было ей. Коляска, не нанятая – своя, остановилась возле назначенного места встречи. Трехэтажный каменный, явно казенный дом. Никея посмотрела на свои часики, до условленного времени было ещё более двадцати минут. Она было сунула руку в свою сумочку за чтением, но с огорчением обнаружила, что томик со стихами завладевшего в последнее время умами поэта, только что вышедший из печати, был забыт в прихожей.
Оставалось только созерцать окрестности. В левой стороне был домина в три этажа. Над окнами первого тянулась длинная вывеска: «Всё для душа и для души. Тропический ливень или ледяной дождь. Ж. К. Хозянов и братья».
Никея перевела взгляд на правую сторону, и уткнулась глазами в черную жестяную табличку над дверью в подвал с надписью белыми буквами: «Стрелковый тир». Под надписью мелко: «Вход только по служебным билетам».
Через минуту из той двери вышел Тёма и обрадованно кинулся к коляске:
- Здравствуй. Ты уже ждёшь. Извини.
Никея, не зная, что идёт навстречу своей судьбе, спросила:
- Вы там стреляете, в том подвале? А можно мне попробовать?
Тёма улыбнулся:
- Почему же нет, пойдём.
Они спустились вниз. Полутемное длинное помещение. Тёма подробно напутствовал, как заряжать, как целиться, как нажимать на спусковой крючок. Он хорошо умел объяснять.
Никея, старательно следуя полученной инструкции, выстрелила.
- Ого, - сказал служитель тира, - новичкам везет. Прямо в яблочко.
Второй выстрел и тишина, потом было промямлено:
- Редко, но бывает.
Третий выстрел:
- Вы что? Фокусы мне тут показываете!? Вы, барышня, не из цирковых будете?
- Спокойно, спокойно, Илья Петрович, - сказал, тоже изумленный, но державший себя в руках, Тёма, - никаких фокусов. Это просто талант.
Потом началась война. Первого октября девятьсот четырнадцатого Тимофей Милославский был выпущен из училища в чине подпоручика. Прошло всего две недели и Тёма ушел сражаться с лютым врагом.
Никея получила два письма, в ноябре того же, четырнадцатого, ещё одно в январе пятнадцатого. Потом писем долго не было. Никогда она не читала ''Русского слова'', вообще, газеты не жаловала. Теперь же подписалась на весь год и каждый день её начинался с газеты. Мельком просмотрев военные известия, чтобы обмануть злодейку-судьбу, она доходила до страшных колонок. Медленно вела пальцем по мелким строчкам, шепча:
- Господи, спаси и сохрани.
Погибшие, раненые, пропавшие без вести.
Ещё одно письмо, февраль шестнадцатого, жив, здоров, отвели на отдых, где- то в Польше.
И вновь – спаси и сохрани. Пятого мая – черная пятница. Мольба не помогла. Поручик Милославский Тимофей Аркадьевич числился в списках пропавших без вести.
Она твердила себе:
- Тёма жив, жив… В плену… Война кончится и он вернется.
Твердила, а в ушах звучал хриплый голос безногого на углу:
-… ежели, сказать, прямое попаданье большого калибру, то от человека совсим ничего не остаётся, окромя души. А душа ить к Богу попадает, не к писарчукам. Вот и пишуть, мол, пропал без известиев…
Жить стало в тягость.
В начале третьего года войны папа Андриан сказал:
- Доченька, этой стране грозит жуткий крах. Я перевел почти все активы в Америку. Нам тоже пора выбираться пока не поздно. Послезавтра пароход – не стоит опасаться, под нейтральным флагом – отплывает в Грецию, ну а дальше в Америку. Подальше, подальше от этого кошмара. Ты собери все, что хочешь взять с собой, но все – таки не очень много, вес стоит денег.
- Да, папочка, - послушно ответила Никея. Она – ни грамма больше – собрала самое необходимое и через два дня была уже в непосредственной близости от театра /так говорилось – театр/ военных действий.
Андрей Поликарпович – по новому паспорту Андерс Марлу – прочитал оставленную доченькой записку:
«Папа, прости. Ни в России, ни в Америке. Нигде. Мне не жить без Тёмы Милославского. Я думаю, что ты извинишь меня за то, что я взяла все драгоценности, которые ты мне подарил. Целую. Люблю. Не могу иначе. Твоя дочь Евникия».
Новоиспеченный гражданин Северо-Американских Соединенных Штатов Андерс Марлу схватился за свои черные, едва тронутые сединой волосы, и застонал, понимая, что ничего изменить он не может.
Никея поступила на военную службу по взятке. Если точнее, то по двум. Как ни прискорбно констатировать, но мзда в России во все времена решала все проблемы. Получение Высочайшего разрешения на зачисление вольноопределяющейся Ксении Поповой в действующую армию стоило двести пятьдесят рублей. Обзаведение паспортом мещанки Поповой К. С. – недавно почившей от туберкулёза бездетной вдовы – обошлось в сто двадцать.
После первых учебных стрельб в запасном полку она была направлена на передовую. Ко дню, когда её зачислили в ударный женский батальон смерти, имела на своём счету двадцать две вражеские смерти, из них пять офицерских. Носила свою настоящую фамилию и собою выбранное имя – Никея Марципулос, Георгиевскую медаль и неугасающую надежду.
Глава 7
- Как будем действовать, Подушин? – помолчав, спросила Таисия, - с нашими двумя чертовыми дюжинами.
- Я думаю, что к чертову воинству мы не относимся, сколько бы тысяч дюжин в нем ни было. Что дальше? Зима катит в глаза, вон за ночь лывы подмерзли.
- Что?
- Лужи, говорю, ледком схватились. Надо пробираться на юг. Слыхал, что те, кто честь сохранил, там собираются.
Его слова прервал многоголосый рев. Разом обернувшись, они увидели, что от крайних домов к ним катится ощенившаяся штыками масса.
- Идиот, - с яростной злобой на себя, подумал Питирим, - безмозглый кретин. Расслабился как… забыл про потерявшее облик человеческий зверье. Сейчас навалятся пьяной дикой толпой. Их там едва ли не сотня. Бедные девочки, что же…
- Взвод, в ружье! – громко подала команду Таисия и голос её был слегка напряжённым, но как, собственно, и при любой команде подлежащей немедленному исполнению. – Приготовиться к отражению атаки. Шалаши валить, оборону за ними занять.
Подушин, изумленный тем, с какой четкостью и быстротой, без каких – либо признаков паники, было выполнено приказание, оказался последним из занявших позицию. Он, оказывается действительно, находился в составе регулярного воинского подразделения, готового принять бой в любых условиях.
- Взвод, - вновь раздалась команда, - заряжай. Цельсь выше голов.
И после паузы, выдержанной для исполнения команды:
- Пли!
Грянул залп такой слаженный, что казалось как будто выстрелила одна многоствольная винтовка. Любому фронтовику было бы понятно, что стреляют не новобранцы. Катящийся и захлёбывающийся матерщиной серый вал замедлился и через несколько метров остановился.
Вперёд вышел некто в кожаной куртке и, надсаживая голос, заорал:
- Эй, бабенции, здесь шутить с вами никто не намерен. Бросайте винтовки и выходите с поднятыми клешнями. Ежели ещё раз пульнете, а уж тем более кого пораните, всех кончим до единой. Так что давайте полюбовно. Вот одну подружку вашу повстречали, полюбились и разошлись по – хорошему. Даже подарочек на память о себе оставила. Глядите.
Он повертел чем – то пестрым над головой.
- Платок это, Стеши Пинигиной, - вскрикнула Никея, глядя в свою оптику, - а этот в кожанке – тот самый матрос, который парламентёром был.
Таисия повернулась к ней и четко, почти по слогам приказала:
- Ровно в середину лба.
- Ты что? Как же?
- Рядовая Марципулос, исполняйте приказ!
- Давай, Ника, отомсти за Стешу, ты что, не понимаешь? Ведь замучили её эти гады, - добавила Мишка.
- Стреляй, - яростно прошипела Таисия и добавила грубое ругательство.
От фигуры в кожаной куртке донеслось:
- Ну, так как? Договорились, мать ваш…
Голос был оборван выстрелом, кричавшего бросило назад, его подхватили на руки. Таисия, поднимаясь, скомандовала негромко:
- Мишка, ящик с гранатами из повозки – живо.
А, встав в полный рост, в полный голос же и закричала:
- Эй… Теперь послушайте нас. Тут нет ни женщин, ни барышень. Все солдаты, хлебнувшие фронта, как и вы. Живыми мы не сдадимся, но и половина вас на этом пустыре останется навечно. Кому, скажите, это нужно? Так что идите туда откуда пришли. Новая жизнь в стране начинается: жаль же с белым светом расставаться по дурости.
Серая масса забродила, послышались крики, ругань, кто – то сцепился в свалке.
- Ну вот, - скривила в презрении губы Таисия, - опять у них митинг. Надо помочь ''товарищам'' принять правильную резолюцию. Где наши аргументы?
Мишка уже волоком притащила ящик с гранатами и вскрыла его.
- Знаком ты с такими бомбами, Питирим Аввакумович? – спросила Таисия.
- Так точно, госпожа фельдфебель, - ответил Подушин, вскакивая и становясь во фронт.
Таисия посмотрела на него с подозрением, не насмехается ли. Однако, лицо Подушина было абсолютно серьезным. Всё правильно: армия без субординации это стадо, она – фельдфебель и командир подразделения, а он, по крайней мере в настоящее время, имеет звание рядового, волей случая примкнувший к её команде.
- Ручные гранаты системы капитана Рдултовскго, типа РГ – 14, - добавил он.
- Надо забросить гранату хоть влево, хоть вправо так, что бы осколки не задели ни нас, ни тех. Сможешь, сможете?
- Так точно, госпожа фельдфебель, смогу.
- Тогда бросай.
Питирим вынул из ящика гранату, осмотрел, покрутил правой рукой в плечевом суставе.
- На всякий случай вам надо лечь, - сказал он.
- Бросай, бросай, что надо – мы знаем.
Подушин сдернул предохранительное кольцо и метнул гранату вправо. Таисия и Мишка стоя наблюдали за её полётом. Питирим опешил, открыл было рот, но Таисия приложила палец к губам. Секунда, две, три…
- Ложись! – закричала Таисия и тут же прогремел взрыв.
Несколько осколков срезали уже подсохшие метелки полыни в двух саженях от них. Таисия, Мишка и Подушин встали. ''Аргумент'' оказался увесисто убедительным – они увидели спины быстро удаляющихся в сторону города ''товарищей''.
Таисия засмеялась:
- Прямо свора дворняжек, кидаются с остервенением, но только поднимешь палку, так сразу хвост между ног и наутёк.
Смех её был недолгим.
- Ладно, с этими гавнюками мы, хотя бы на время, разобрались. Пока они до трактира доберутся, пока подопьют для храбрости, а там, если переберут, может и вовсе спать завалятся. Нам-то, что следует делать далее? – вопросила в пространство Таисия.
- Уходить надо, быстро, и не по дороге – они могут конницу пустить – через лес. Не оставит нас… вас эта мразь, не простят ни своего позора, ни застреленного матросика, - твёрдо сказал Питирим.
- Взводная повозка через кусты не пройдёт, а бросить казённое имущество я не имею права без приказа, - так же твёрдо ответила Таисия, – если будет догонять конница, тогда либо отстреляемся, либо свернём в тот же лес.
- От кого же ты должна получить приказ в этом захолустье? – явно сдерживая себя, вопросил Питирим.
- Хотя бы от старшего по званию, от офицера русской армии. Наш взвод курировал подпоручик Прозоров Владимир Андреевич. Замечательный офицер и человек. Мог бы и сейчас быть с нами. Убили его. На одном из митингов не выдержал и сказал, что те, кто бегут с фронта – предатели России, пособники врага. Его ударили штыком в спину. Скоты подлые.
- Тьфу, ты, что ж за косность у нас такая, без приказа ни шагу.
- Чего ты плюёшься, рядовой Подушин, было б больше этой самой косности – не дошло бы до полного развала армии.
- Хорошо, - сказал Питирим, - раз так.
Он начал расстегивать шинель, под которой был мундир с погонами подпоручика, с Георгием и Станиславом, и готовился сказать:
- Как старший по чину принимаю командование подразделением на себя. Слушай приказ…
Но не успел ни снять шинели, ни приказать, потому что загрохотал пулемет. Пули ударили по ветвям кустарника, тонко заржала Власька и, подгибая ноги, медленно завалилась набок.
- Ложись! – одновременно крикнули Таисия и Подушин.
Команда была излишней – все ударницы бросились на землю с первым звуком пулеметной очереди.
Приподняв голову, Подушин с ужасом увидел, что гимназист стоит и озирается с растерянным видом.
- Ложись, кадет! – закричал Питирим.
- Что? – переспросил гимназист Балакирев, - что это…
Следующая очередь – пулеметчик взял ниже – опрокинула гимназиста навзничь. Судя по тому, что Балакирев застыл в неподвижности, Подушин понял – убит.
Ударницы, как ящерицы, плотно прижимаясь к земле, добирались до своих винтовок, разворачивались головой к огневой точке и отползали назад за поваленные шалаши. Прикрытие скрывало их от глаз пулеметчика, но защитить от пуль не могло.
- Сейчас пристреляется и выкосит всех подчистую. Засел, падлюка, видимо, на каком-нибудь чердаке, хрен от него на этой плешине укроешься, - подумал Питирим, - что же Таисия молчит?
Он обернулся к лежащей неподалеку Таисии и жалобно простонал:
- Ууу, Таинька.
Он слышал это нежное, очень ему понравившееся, имя от Мишки.
Таисия лежала лицом вниз, вокруг головы её расплылось кровавое пятно.
- Как же так… рикошет? – он подполз к Таисии.
Пуля содрала кожу ото лба к затылку, он осторожно коснулся раны, но нет кость не была пробита. Он, повернув голову Таисии, прикоснулся своими губами к её губам и уловил дыхание.
Вновь заработал пулемет и раздалось два вскрика.
- Внимание, взвод, - закричал Питирим, - фельдфебель Громыхалина ранена, командование взводом передала мне, подпоручику Подушину. Слушай приказ: всем отползать в кустарник, ползти вплоть до березового леса, где укрыться за стволами. Дальнейшие приказания там, в лесу. Исполняйте!
Пули впивались в землю то слева, то справа – сволочь за пулеметом умело поводила стволом. Ещё несколько криков предсмертной боли. Питирим много раз бывал под огнём, но из русского пулемёта в него стреляли впервые и мысль об этом была мучительной.
Вдруг стало тихо.
- Ленту меняет, - определил Подушин и услышал шуршание травы. Кто-то, нарушая приказ, подползал. Ясно кто – Мишка.
Предотвращая ахи и охи, подпоручик Подушин скомандовал:
- Бери под правую руку и давай, согнувшись, бегом в кусты.
Они подхватили Таисию и только протиснулись между кустами сирени, как вновь застучал пулемет. Они рухнули в жухлую траву и поползли, подтаскивая Таисию за собой.
Взвод оставил на пустыре восьмерых, ещё одну пуля настигла уже в кустарнике, четверо ударниц были легко ранены и две тяжело.
Они порядком углубились в березовый лес, но всё ещё вослед им неслись яростные свинцовые плевки.
Остановились, пройдя с полверсты, на полянке. Перевязали раненых. Белкиной пуля угодила под правую грудь, она была без сознания. Таисия очнулась, но от потери крови была очень слаба, и по всем признакам контужена. Матюха плакала не столько от ранения в руку, сколько по убитой подруге Тюхе. Никея не находила себе места, злясь на поврежденный пулей прицел винтовки, а то бы она этого гада за пулемётом сняла, как глухаря с дерева.
Питирим соорудил пару носилок, на которые уложили раненых. Затем он снял шинель, свернул её в скатку и подложил под голову Таисии. Достал из своего ''сидора'' и надел слегка помятую офицерскую фуражку, выпрямился, одернул мундир и закурил папиросу, сохраненную в нагрудном кармане. Ударницы смотрели на его погоны и ордена с изумлением.
- Вот, - высказалась Никея, - опять у нас подпоручик, не пропадём.
- И сами бы не пропали, - шмыгнув носом, возразила Мишка.
- Ну, отдохнули, дорогие мои, - сказал, затоптав окурок, подпоручик Подушин, - идти надо. Ефрейтор Зиятдинова в головной дозор. Рядовая Марципулос – охранение с тыла. Вот вы двое и вы, прошу извинить, фамилий и имен не успел узнать, берите носилки. Становись! Шагом арш.
***
Впереди у взвода был долгий, тяжелый и опасный путь. Идущие женщины с винтовками не знали ни уготованной им судьбы, ни будущего, которое было предначертано их Отечеству.
Мы знаем.