Мы так и сидели, обнявшись, у входа в пещеру и смотрели на дождь, на золото берез, протянувшихся полосой чуть выше речушки, только собирающейся наматывать свои дальние километры. Я боялся пошевелиться, вдруг выскользнет и опять пропадет Жанна, моя Жанна. Мне уже и не важно, вспомнит ли она меня, сейчас она со мной, и, кажется, ей хорошо со мной рядом.
Не знаю, стоит ли тревожить ее нашим прошлым. У меня и сейчас в глазах не дождь, а бесконечное ромашковое поле, и мы рядом. Лежим на спинах, смотрим, как в небе трепещет крыльями жаворонок, а в ушах стоит звон от не умолкающих песен кузнечиков. Божья коровка, оступаясь, карабкается вверх по травинке. Беру ее, сажаю на не загоревшую часть груди Жанны рядом с розовым ободком. Букашка, немного постояв в нерешительности, пускается в неспешный путь по кругу. Жанна улыбается, чувствуя ее движение. Коровка замыкает круг и, расправив крылья, улетает. Я прикасаюсь губами к тому месту, где она только что сидела, потом выстраиваю дорожку из поцелуев к шее, подбородку и губам Жанны. Мы молчим, дождь идет, наверное, он холодный, ведь осень. Нам тепло, мы вместе, и сзади из обрушенного тоннеля нам в спины тоже идет тепло. Хочу спросить, о чем она думает, но боюсь спугнуть тишину. Вот был бы экстрасенсом, тогда и спрашивать не надо было, просто прочел бы ее мысли. Или писателем, с детства хотел стать писателем, они всегда знают, кто что подумал. У меня не выходило знать, но я верю, и, может, когда-нибудь научусь.
- Ты любишь гулять под дождём?
- Да, только надо, чтобы мы были с ним в одном состоянии, чтобы он позвал меня к себе, тогда мы становимся единым целым. Сегодня он холодный, не хочет, чтоб кто-то входил в него, одиночества хочет, хочет неслышно плакать о себе. И плачет. Мне уютно с тобой, хочется греться от тебя. Мне так хорошо, как не было никогда. Ты часто целовал женщин?
- Редко, очень редко.
- Поцелуй меня.
Я коснулся губами ее губ. Она встретила меня сначала тревожно, неуверенно, но это длилось лишь мгновение, через секунду разлилась по мне мягким влажным шелком, обвила руками и потерялась где-то там, в сияющем звездами небе. А я стал целовать подбородок, шею и затем вернулся туда, откуда мои губы начали свой путь совсем недавно, каких-то триста лет тому назад. И сейчас ее грудь была покрыта мурашками невыносимого желания, и я тоже этого хотел.
Ворон издалека появился точкой, которая росла, становилась различимой и стала им, вороном. Он опустился на мокрый скользкий валун и не спросил, а сообщил:
- Вы здесь.
Мы не огорчились, не обрадовались, словно наперед знали, что он должен прилететь. Птицы должны летать.
- Вы думаете, что все случилось? Что теперь вы будете здесь жить? Нарожаете детей и счастливой семьей будете по утрам сидеть здесь, у входа в пещеру, и ждать очередной радостный рассвет?
Наверное, он прав, он угадал наши еще не родившиеся мысли. Да, мы оба так хотели.
- Может, так оно и будет, может, не совсем так, но, будет. Только рано. Пока рано. Весь путь надо пройти. И у тебя есть дела на этом пути, - сказал только мне ворон.
Жанна все поняла, сжалась всем телом, молча поднялась, положила руку мне на плечо, прошла пальцами по моей руке и ушла, как растаяла.