Едва заметная тропинка сползала вниз, огибая нависшие скалы. От длительной неровной ходьбы мучительно ныли старческие ноги отставного полковника Виктора Николаевича Кузнецова. Привал он наметил сделать на знакомой колхозной пасеке, расположенной в долине, в нескольких километрах от шоссе.
Дед Ашот громыхал ведром возле грядок: должно быть поливал овощи и не заметил прихода гостя. Кузнецов устроился в тени высокого навеса, не тревожа пасечника.
Пахло цветами, мёдом, легким дымком вился над ульями пчелиный рой. По кустам виноградника порхали пёстрые бабочки.
От всей этой умиротворенности и от того, что так монотонно и ласково куковала далёкая кукушка, Виктора Николаевича настойчиво потянуло в дремоту. Однако, он нечаянно проснулся от странного хлопанья крыльев, которые услыша позади себя. Оглянувшмсь, Кузнецов увидел огромного беркута, серого-серого, как-бы посыпанного пеплом. Беркут шагал от открытой двери обветшалой постройки, устало переваливаясь с боку на бок на сучковатых ногах. Среди плешин кустисто торчали перья, придавая орлу жалкий и смешной вид, казалось, что на нём порванные штаны.
Беркут удостоив человека равнодушным взглядом, прошествовал к обрыву. Глядя на старую птицу, на облезлую голову и шею, Кузнецов почему-то подумал, что беркут решил разбиться о камни. Но орел остановился у края обрыва, выпрямился, окинул долину взором часового и, резко оттолкнувшись от скалы, ринулся вниз, затем он тяжело взмыл на широко раскинутых крыльях, как гружёный самолёт. И так явственно прозвучала знакомая Кузнецову фраза: «для беркута жить это - летать».
Вспомнился Виктору Николаевичу его друг, боевой ас, командир авиационной дивизии. И пошли одолевать бывшего авиатора разные мысли, окончательно рассеивая дремоту и усталость. Вот его друг был поистине романтиком неба под стать этому беркуту.
Батей звали его в дивизии, шло ему это тёплое родное имя. Любили все этого старика, неукротимого лётчика с острым взглядом из-под нависших бровей, похожих на пепельные орлиные перья.
- Не рано ли списываешь ….. глухо гудел, как в бочку Батя, пронизывая непокорными зрачками-буравчиками упрямого дивизионного врача, который вот уже час упирался от подписи плановой таблицы на три ночных вылета в сложных условиях, что же я по твоему, уже и не лётчик? Крылья мне подрезаещь …..?
Много лет прошло с тех пор, а всё ещё больно в сердце Кузнецова отдаются гордые слова друга, полковника Пичужкина. А тут ещё старый Ашотов беркут рану разбередил.
Орёл вернулся с неожиданной быстротой. Он шумно плюхнулся на землю, ломая куст виноградника и свои жёсткие перья. Кузнецов вскочил, порываясь оказать хоть какую-нибудь помощь беркуту, потерпевшему аварию, но его опередил пасечник, невесть откуда взявшийся в такую минуту. Удивительно, как он проворно, не по возрасту подскочил к беркуту. Причитая и охая Ашот поднял орла с земли, прижал как младенца к груди. Потом усевшись на пенёк, стал дуть ему в раскрытый клюв. У беркута постепенно выравнивалось дыхание и он подобрал под себя растрёпаные крылья, клювом поправил взлохмаченные перья. На коленях у деда Ашота беркуту было не хуже, чем в гнезде. И Ашот успокоился, поглаживая притихшую птицу натруженными руками, он запел звучным голосом грусную песню своих предков. Горы эхом отозвались ему. Кузнецов постоял несколько минут около них и ущёл с пасеки, чтобы не мешать им, чтобы дать волю своим мыслям и воспоминаниям.
Перед той памятной лётной ночью начальник политотдела дивизии полковник Кузнецов с самого утра был занят неотложными делами. В книге посетителей накопилось уйма материалу. Дело одного офицера было особенно запутанным. Убедившись, что нужно посоветоваться с командиром дивизии, Виктор Николаевич встал из-за стола, прошёлся по кабиненту и посмотрел на часы. Было одиннадцать часов дня. Заметив, что над головой всё ещё горит электрическая лампочка, он счёлкнул выключателем и подошёл к окну. Его взору открылась картина осеннего ненастного дня. По небу неслись со стороны моря низкие ненастные облака, роняющие на землю низкую косую изморость. С третьего этажа как на ладони был виден весь аэродром с его зачехленными самолётами, стоящими ровными рядами вдоль опушки хвойного леса, мокрая бетонка взлётной полосы имела вид переполненной реки, а порыжевшая за лето трава лётного поля её залитыми берегами. Вокруг было хмуро, сумеречно и сыро.
Кузнецов представил себе, как будет выглядеть предстаящая лётная ночь и, нахмурившись вздохнул, тут же вспомнил, что ему нужно зайти к Бате, торопливо прибрал бумаги на рабочем столе и вышел.
Дивизионный врач сидел в кресле, отвернувшись от собеседника и крутил в руках авторучку, а командир дивизии барабанил по настольному стеклу пальцами правой руки, а левой рукой мял подбородок – следы старого ожёга на лице нервничающего лётчика проявились резче и делали его более страдальческим.
-Нельзя, командир, не могу, - твёрдо сказал доктор, - возраст, война, ранения. А нервы?
-Какие ещё нервы? – вскипел лётчик и его лохматая бровь, закрывающая почти весь левый глаз, подскочила, вздрагивая.
-Нет у меня нервов!
Доктор молчал. Он тоже мучился, хотя внешне ничего этого не выказывал. Дивизионный врач прислушивался к завыванию осеннего ветра, доносившегося с наружи.
В дверь кто-то торкнулся. Наверное, полковник Кузнецов. Он обещал заглянуть сюда сегодня. Очень хорошо! Начальник политотдела обязательно поможет ему образумить старика.
-Войдите, войдите! – поспешно отозвался доктор и мгновенно вскочил из кресла навстречу Кузнецову.
-Здравствуйте! – нарочно громко сказал начальник политотдела, догадываясь о том, что здесь происходит.
- Понимаете, Виктор Николаевич! – тоном мольбы заговорил врач, - Батя просит три вылета ….
- Знаю.
- Это же безумие, в такую трудную ночь …. не по возрасту… не по здоровью … не понимаю!
Пичужкин вскочил, прощёлся быстрыми шажками по кабинету под настойчивыми взглядами товарищей, потом резко остановился перед Кузнецовым и тяжело вздохнул.
- Рановато списываете ….. – трубно прогудел он, сверля взглядом Кузнецова, мой дед в мои-то годы кряжи на пристани ворочал, а я чем сей-час слабее его … я – лётчик. Понимаете! Для лётчика жить это летать.
Кузнецов скорее был на стороне доктора. Но, как сказать об этом старому товаарищу, с которым не один пуд соли вместе сьели. Кузнецова с Пичужкиным ещё само детство сдружило. В уральских степях росли, жили в одной станице, в одной школе учились и осиротели в один трагический день, когда поголовно казаков в станице вырезали. Только чудом остались живы два друга. Коней своих стерегли за околицей. Потом кочевали сиротами по России, учились, лётное училище закончили вместе, воевали бок о бок, а вернее крыло о крыло. Служили в передовиках, стали полковниками, не мало они подготовили отличных лётчиков, отличных командиров.
Кузнецова с Пичужкиным само детство сдружило. Жили они по соседству в казачьих семьях станицы Илецкой в глухой уральской степи. Учились в одной школе и осиротели в один день.
В трагическое для станицы утро были вырезаны казаки и их семьи поголовно малых и старых, обоего пола. Только чудом остались живы два друга Ванька и Витька: табун коней в ночном стерегли с пастухами за околицей в тростниковом топком лимане. В детском доме в городе Прокопьевске закончили десять классов, лётное училище, воевали бок о бок, а вернее крыло о крыло. Служили в передовиках. Оба стали полковниками, героями Советского Союза.
Немало они подготовили отличных лётчиков, отличных командиров из числа молодёжи.
- Смена у нас добрая, - говаривал Батя, когда невзначай заходила речь о приближении старости.
Но и сам Пичужкин не собирался ещё здаваться, не хотел уступать непрошенным недугам, которые всё чаще давали о себе знать.
В самом деле, как сказать: «и баста, мол, старик, отлетался!» Тем более, что Кузнецову и самому до боли в сердце, хотелось выйти в небо на предстоящих командирских полётах, как в молодости, тем более в сложных метереологических условиях. Померяться со стихией мужеством, проявить мастерство. Но ведь что поделаешь? …. Списан.
Кузнецов отошёл прочь от Пичужкина с трудом сдерживая волнение.
«Заколебался, чёрт побери, - подумал доктор, - не жди теперь от него поддержки.
- Чего молчишь? – перевёл взгляд на дивизионного врача, требовательно спросил Батя. Тот молча глядел на Кузнецова, стоящего возле этажерки с книгами и пробегающего пальцами по переплётам.
- Сколько даёшь вылетов?
- Один, - выдавил наконец врач и резко подписал плановую таблицу: дескать разговор окончен.
- Спасибо, брат …. – подскочил к доктору Пичужкин, схватил его руку и сжал её до хруста, как только могут лётчики, - и на этом спасибо! Виктор! Ты слышишь, я лечу …..
Кузнецов обнял полковника Пичужкина и доктор заметил, как он смахнул слезу со своего боевого товарища.
Командирские полёты планировались на соседнем аэродроме. Пичужкин с Кузнецовым отправились туда на лёгком самолёте ЯК-12. Далеко – далеко в серой облачности виделась колыхающая цепочка диких гусей, уходящих в сторону больших озёр. Друзья летели молча. Кузнецов устроившись на втором седении курил, изредка смотрел направо под крыло.
Командир дивизии вёл машину спокойно. Казалось он сидит и дремлет. Кузнецов посмотрел на счастливого Батю и улыбнулся. Любил он этого человека. Он был для него всегда ведущим старшим. Охотно выполнял его указания и приказы, с детства и никогда не замышлял против него неповиновения. Он для него был и папа и мама. Витька всегда удивлялся, как мудро направляет Ванька их сиротскую жизнь в будущее, точно у Ваньки был компас по которому он знал.
ЯК-12 шёл низко над лесом при слепой видимости. Прямо по курсу угадывались озёра. А вот промелькнул и косяк знакомых гусей, но теперь уже внизу под крылом. Кузнецов улыбнулся. Острым клином гуси напомнили ему боевой порядок штурмовиков. Мало ли приходилось ему сопровождать их на боевые задания в войну с гитлеровцами. Кузнецов оглянулся на друга. Смуглое лицо лётчика показалось неподвижным. Землистые шрамы ожёгов загустели острыми морщинами. Глаза ещё больше спрятались под кустистые брови. Он о чем-то сосредоточенно думал. Может об ушедшей молодости, о своём боевом искустве, о лётной удали. Может быть командир дивизии тоже вспомнил восьмёрку штурмовиков, разгромившую крупный железнодорожный узел в тылу врага. Штурмовиков с полной нагрузкой прикрывали две пары истребителей ЯК-9. Ведущими шли Пичужкин и Кузнецов. Тогда они были капитанами. Ведомыми летали молодые лейтенанты. Следуя над строем, пары постоянно менялись флангами с одновременным переходом ведомых с правой стороны на левую и наоборот. Такой манёвр у лётчиков называется ножницами.
Но вот, над самой линией фронта нашу группу встретила четвёрка «мессеров». Но в бой, несмотря на преимущество в высоте «мессеры» не вступили.
Кузнецову понятна хитрость врага. Он уже следит, откуда появятся вызванные «мессерами» перехватчики. И вот они тут как тут: шестёрка «фоккеров». Тупоносые заходят с правого фланга.
- Отбить атаку! – командует Пичужкин.
- Есть,- ответил Кузнецов.
И пара «яков» с рёвом врезается между своими штурмовиками и «фоккерами». Фашисты трусливо отваливают в сторону, набирая высоту. Понятен и этот манёвр. Враг изловчается и ищет удобный момент для новой атаки.
- Шалишь! Не пройдёт ваша …! – сжав зубы шепчет Кузнецов, принимая решение. Но! В наушниках звучит голос друга:
- Шестерка снизу!
Кузнецов не заметил вторую шестёрку, уже атакующею нашего крайнего штурмовика. Он ринулся на ведущую пару «фоккеров». Короткая очередь прошила первую вражескую машину. Она перевернулась и задрав нос зачадила. Ведомый же юркнул из-под огня, снижаясь в сторону.
- Не бывать по ихнему! – слышит Кузнецов голос Пичужкина в наушниках.
- Смерть гадам! – отмечает он, нажимая гашетку.
И идёт бой, такой, что как говорят, небу жарко. Облака казалось, лопаются от резкого гула. Но вот, грохот разрывов один за другим, и паук взметнулся чёрными нарывами, как многоликий карбункул. Чтобы взять реванш, фашисты обрушились на восьмёрку штурмовиков с ещё большей злостью.
Кузнецов видит: истребитель Пичужкина зажат в клещи двумя парами «фоккеров» Кровь прилипла к вискам. Бесит Кузнецова, что ничем не может помочь он другу. Чёрт знает, что такое в голове закрутилось в то мгновение. Но, ведь Пичужкин – первый лётчик в полку, не ему погибать. И рванулся было Кузнецов на выручку. И вдруг …. Чудо! В самый критический момент двухсторонней атаки Пичужкин сделал мёртвую петлю. «Фоккеры» же с разлёта столкнулись друг с другом, вспыхнули и отправились к прадедам. Фашисты окончательно остервенели, атаки усилились. Кузнецов обнаружил, что задняя часть его самолёта сильно повреждена останками столкнувшихся «фоккеров». К счастью, рядом оказался подбитый наш крайний штурмовик. Кузнецов пристроился под его прикрытие. Виктор держался с трудом. Пули пробарабанили по его машине, и он почувствовал, что теряет сознание. Через несколько мгновений он очнулся от боли в правом боку. Но это была уже линия фронта. Подоспела восьмёрка ЛА-5. Завязался бой с фашистами перехватчиками.
С потерями, но штурмовики и прикрывающие их истребители вернулись на свои аэродромы. Тогда Кузнецов был последний раз в небе.
Батя произвёл посадку на окружном аэродроме. Было ещё светло, когда он подрулил свой ЯК-12 к резервной стоянке для малых и лёгких самолётов. Первым сошёл из кабины на бетонку полковник Кузнецов. За ним последовал и командир дивизии полковник Пичужкин.
Было ещё светло. Вдоль осно