***
В прихожей Валентин с удовольствием скинул с отяжелевших после тренировки ног кроссовки. Из большой комнаты вышла жена. Глаза ее, со следами недавних слез, недобро уставились в лицо мужа.
¬– Что случилось? – спросил Валентин, шагнув ей на встречу.
– Ты где был? – спросила она холодно.
Брови Валентина приподнялись.
¬– В смысле? Я же предупредил…
Жена судорожно дернула головой, отчего собранные на левом плече волосы свободно раскинулись за спиной.
– Предупредил?! Смс-ку скинул и хоть трава не расти! А я тут одна с ребенком, а ты…
– Случилось-то что? – перебил он.
– Скорую вызывали! У ребенка температура скачет под сорок, а ты шляешься.
– Наташ!
Жена сжала ладони в кулачки и с жаром выпалила:
– Что Наташ? Ребенок заболел, а ты? Как всегда, помощи от тебя никакой!
Валентин тихо вздохнул:
– Опять…
– Да, опять! А как ещё с тобой?! Вечно ты где-то!
– Наташ, ну что значит где-то? Я на работе был, потом в спортзал…
Глаза жены превратились в узенькие щёлочки.
– По залам, по кабакам, по друзьям, - процедила она ядовито.
От возмущения лопатки Валентина встряхнуло, словно к ним подключили электроды и подали ток.
– Какие кабаки?! Я с ребятами встречался три месяца назад! Ты же знаешь, спортзал - единственное мое развлечение. Мне это нужно.
– Ах, у него развлечения! Ему нужно! А мне что нужно, спросил кто-нибудь? – распалялась жена. – У меня когда будут развлечения? Я безвылазно дома сижу! Одна с ребенком. Есть у него отец, в конце концов, или нет? То спортзал, то немецкий. Нахрена тебе этот немецкий, когда все по-английски говорят? Мы за границей два года назад были! И хрен знает, когда ещё будем!
В горле у Валентина пересохло от возмущения и обиды. Сейчас бы минералки или хотя бы воды из-под крана.
– Нат, ну ты же знаешь, мне по работе нужно, – попытался он вразумить супругу. – Сам я, что ли, напрашивался? Думаешь, мне нравится? Я ведь объяснял уже, после курсов переведут на другую должность, платить будут…
Жена громко хмыкнула, лицом изображая смесь неверия и презрения.
– Да что там тебе платят! Что ты там вообще сидишь? Нормальный мужик давно свалил бы, а этот геморрой высиживает!
Валентину ещё сильнее захотелось пить.
– Наташ! – произнес он сипло и откашлялся. – Слушай, ну, зачем ты нагнетаешь? Ты голодаешь что ли, тебе одеть нечего? Чего завелась? В конце концов, с Сашкой ничего не случилось. Подумаешь, температура. Большой пацан уже.
Жена всплеснула руками, сложила ладони лодочка к лодочке на груди, словно собралась отвесить восточный поклон.
– Ах, вот как значит… Значит, подумаешь?! Сашка, слышишь, отцу на тебя наплевать!
Он был готов стерпеть многое. И не раз терпел. Жалобы на нехватку денег, на невнимание. Отчасти упреки эти были даже справедливы. Да, зарабатывает не много, но не меньше многих, хватает. Помогать по дому старается, чем может. А когда помогать-то: утром на работу, вечером с работы. Пять дней в неделю. А в субботу ещё этот немецкий... Два раза в неделю спортзал. Но ведь это ему нужно! Спорт единственная отдушина. Да, цветы приносит не часто, по праздникам. Но то, что ему наплевать на Сашку – это неправда! Это через край! Запрещенный прием! В груди у него всё сжалось, к горлу подкатило что-то удушливое и с шипением неожиданно выдавило из него:
- С-с-с-сука….
- Что?!
В глазах его помутнело. Правая ладонь напряглась и поднялась повыше плеча, застыла около уха. По ушам резанул тоненький писк, заставивший Валентина вздрогнуть. Пелена спала с глаз и перед ними предстала съежившаяся, втянувшая шею в плечи, женщина с перекошенным от испуга лицом.
- Ну, ты и сука, - сказал он уже почти без злобы, просто констатируя факт.
Подхватил сумку с потными спортивными шмотками и выбежал из квартиры. Звуки хлопнувшей двери и щелкнувшего замка догнали его через пролет лестницы и воткнулись в спину, достав до самого сердца. Колени вздрогнули, но он устоял, перепрыгивая через три ступеньки вниз. Во рту возник отчетливый вкус крови.
Не успевший остыть салон автомобиля обдал Валентина теплом, от которого на тело резко навалилась слабость. Откинувшись на спинку кресла, Валентин задышал ровно. В груди покалывало. Очень хотелось ни о чем не думать, но мысли скользкими холодными змеями лезли в голову. Он давно уже чувствовал, что однажды не выдержит, сорвется. И вот это почти случилось. Едва не ударил. А может, стоило бы? Бьет - значит любит? Не сильно… Один раз…
Он вспомнил отца, который всего лишь раз применил к нему силу. За дело. Валентин понимал это даже будучи десятилетним пацаном. Он ведь сам напросился. Балансировал на грани фола. Проверял, сорвется отец или нет. Сорвался. И больнее от этого из них двоих было отцу. Несколько дней он жил сам не свой. Угрюмый, молчаливый. А потом пришел мириться. Первым пришел. Валя ни за что бы не стал мириться первым, будь хоть трижды виноват. А отец пришел. Уже много позже Валентин осознал - это было проявлением куда большей силы, чем та, что отец вложил в свой единственный подзатыльник.
Валентин повернул ключ в замке зажигания. Внедорожник вздрогнул, легко качнув его в кресле, и глухо заурчал. Коротко блеснул заставкой экран системы мультимедиа, динамики выплеснули в салон яркую попсовую мелодию. Щелчок ногтя по кнопке на руле оборвал ее. Щетки стеклоочистителей стерли с лобового стекла налёт измороси. В свете ходовых огней прохромала тощеногая дворняга, (будто бы) воткнутая в клубок свалявшейся мокрой шерсти с налипшими березовыми листками грязно-желтого цвета. Проводив ее взглядом, Валентин обхватил ладонями руль. Слегка придавил педаль газа, прислушиваясь к голосу двигателя.
Ему всегда нравилось водить машину. Даже когда машины у него не было, хотелось сесть за руль и ехать куда-нибудь далеко-далеко. Ведь в пути всегда легко и просто. Ты уже не здесь, но ещё и не там. Ты в пути. И что бы ни оставил там, откуда уехал, что бы ни ждало тебя там, куда стремишься, это уже было и это только будет. А сейчас ты в пути. Последнее время, когда Наташка психовала, Валентин садился в машину и колесил по городу. Чтобы не сорваться, чтобы не уйти, как ушел отец.
Валя боялся, что отец уйдет. Слушая ночами претензии матери к отцу, он сжимался в комок под одеялом и дрожал. Ему было страшно от её сказанных шепотом, почти неслышных слов. Мать шептала и шептала, а отец молчал. И только под утро она замолкала, а отец, повертевшись с боку на бок в поисках сна, вставал и неслышно уходил на работу. Когда же он спал? И приходил после таких ночей поздно-поздно вечером. А Валя ждал его, содрогаясь от одной мысли о том, что отец может не прийти. Ждал и понимал, что когда-нибудь он не придёт.
Неужели всем детям, отцы которых ушли, самим предстоит уйти? Валентин задавал себе этот вопрос не раз и не два. И каждый раз уверял себя: он не уйдет. И вот сидит в машине с включенным двигателем. И нехорошие мысли роятся в голове, и сердце бьется неровно, рвётся наружу. А там – на двенадцатом этаже двенадцатилетний мальчик Сашка. Что ты сейчас чувствуешь, там на двенадцатом этаже? Сможешь ли ты понять отца, если не теперь, то когда-нибудь потом? Согласишься ли с тем, что отец может уйти?
Внедорожник тронулся с места. Свет фар мазнул по ограде клумбы и уперся в припаркованный у тротуара белый Наташкин седан.
Надо было ещё пацана или дочку, а не эту жестянку... Не было бы времени беситься. Чувствуя, что может заплакать, Валентин, вдавил педаль в пол, нарушая сонное спокойствие двора рёвом четырёхлитрового дизельного зверя.
***
Бабкина квартира – кусочек его детства и бОльшая часть юности, проведенные здесь. В центре небольшого городка в двух с половиной сотнях километров от столицы. Последние полтора года в квартире жила сестра с семьей, но буквально три недели назад они перебрались в областной центр. Весьма кстати, грустно подметил про себя Валентин, стоя посреди небольшой комнаты, именуемой залом. Всего комнат три. По прежним меркам – шикарная большая квартира, выданная от комбината деду – фронтовику, орденоносцу, полному кавалеру Славы. С кухней 3 на 2,5 метра и совмещенным санузлом. Дед умер через 19 лет после войны от последствий контузии и ранений. Едва перешагнувший пятидесятилетний рубеж мужик оставил вдову с двумя сыновьями.
Незадолго до смерти бабушка завещала квартиру внуку. Со словами: свою вряд ли купишь, цены-то какие, а эту, хочу, чтобы сберёг, гляди, не продавай.
Валентин не продал. Не смотря на уговоры жены. Даже, когда перебрался в Москву, и квартира в этом захолустье была ему как бы совсем ни к чему. Пустовала по полгода, а то и больше. Не продал не смотря на упреки: сколько можно оплачивать пустующее жильё, почему бы не погасить хоть часть ипотеки?
Свою квартиру, вожделенную московскую, он всё-таки купил. Уже расплатился за нее. Но эта квартира, бабкина… Валентин всегда чувствовал, что она когда-нибудь ему пригодится. Вот, видимо, и пригодилась.
В холодильнике шаром покати. Валентин пошарил взглядом по тускло освещенной чистоте полок и полез в ящик над мойкой. Чай рассыпухой в жестяной коробке, специи в целлофановых пакетиках без опознавательных знаков, соль. Коробок спичек.
За окном ночь. Небо над серыми шиферными крышами затянуто чёрными облаками. По часам – уже скоро утро. Оно мудреней.
Коротая время, Валентин улегся на кровать в своей комнате. Сорок один год назад, его привезли из роддома и положили в этой комнате в детскую кроватку, стоявшую в углу, где теперь громоздится книжный шкаф с помутневшими стеклянными дверцами. Напротив шкафа тогда стоял родительский раскладной диван.
Вся их молодая семья, мама, папа и Валентин, первое время обитала тут. Потом были переезды в другие квартиры – сначала съемные, затем выданные отцу от заводов, на которых он в свое время работал. Но после развода родителей, Валентин вернулся сюда и почти десять лет прожил с бабушкой.
Без пятнадцати шесть за стеной прозвонил будильник. Там, за стеной, была квартира Речкиных, а конкретно – комната младшей их дочери Светки. Кто там сейчас живет, где теперь Светка? Иногда они со Светкой переговаривались через приставленные к стене железные кружки. Это воспоминание вызвало у Валентина улыбку.
В уборной он смыл улыбку холодной водой и, поворачиваясь к настенному зеркалу то одной, то другой щекой, рассмотрел островки седоватой щетины, пробившиеся на лице. Ни усы, ни борода на этом лице толком никогда не росли. В молодости Валентин сильно переживал по этому поводу, пытался отращивать, пользовался специальными средствами для стимуляции роста. Но, не смотря на все усилия, волосы лезли разнокалиберными клочьями то тут, то там, и придать всему этому безобразию приличный вид не удавалось. Пришлось Валентину взять за привычку начисто брить физиономию каждый день. Сегодня бриться нечем, да и ни к чему, ведь на работу явно не попасть.
Он поставил на плиту чайник. Сломал две спички, прежде чем зажег газ - давно уже привык к электричеству. Настолько давно, что смотреть на пляшущие под чайником сине-оранжевые язычки было даже интересно. Сел к столу и набрал на смартфоне первое, что пришло в голову:
«Привет! Меня не будет. Сделаешь с сегодняшнего дня отпуск на пару недель? Не получится, тогда за свой счёт. Не получится, значит, я «всё» ( Но очень бы не хотелось. Личный форс-мажор. Заранее благодарен. С меня почти всё, что хочешь ;) »
Чай получился крепкий. Чайную ложку заварки, как когда-то в студенчестве, Валентин залил кипятком. Посидел, наблюдая за оседающими чаинками. Наклонился и, не беря кружку в руки, отхлебнул. Он всегда пил горячий. Ни мать, ни отец так не могли. А он, сколько себя помнит, любил кипяток. Чуть остынет - уже не то. Не чай. И Сашка тоже не может так, просит разбавить.
Валентин откинулся на спинку старого знакомо скрипнувшего стула. Бабкиного. Латанный перелатанный, облезший, подбитый гвоздиками и тут и там, а рука никак не поднимется выкинуть. Всего и осталось бабкиных вещей: этот стул и швейная машинка «Зингер». Знакомые из таких на дачах мангалы делают. Станина неубиваемая, чугунная. Килограммов двадцать пять, наверное, весит. Из «Авроры» не разобьешь. Она из «Аврориных» времен и есть. Дореволюционная. Бабкиной матери. Потомственной дворянки… Валентин задумался, вспоминая… До замужества бабкина фамилия была Демьянова… А прабабкина…. То ли Белоусова, то ли ещё бело-как-то… Бабка не раз рассказывала историю своей семьи: сложную, интересную. Валентин даже хотел записать с её слов. Бродила одно время в голове мысль сочинить книжку. Ведь интересного в семейной истории действительно было много. Близкое знакомство с царской семьей – званные вечера, балы, гулянья: потом муж из простолюдинов по любви - венчание в Храме Василия Блаженного, отказ родителей принять из-под венца; потом Кронштадт – мужа забрали в солдаты, там прабабкой и был куплен «Зингер», чтобы подрабатывать шитьем; потом революция и гражданская – 9 детей рождены, да выжили четверо, в их числе и Валина бабка, а потом Отечественная, фронт – на который бабка ушла добровольцем; знакомство на фронте с дедом – матёрым сибиряком, прошедшим уже огонь войны финской... Эх записать бы всё своевременно и подробно. Может быть, действительно вышла бы книга. И сочинять ничего не нужно.
Сахара к чаю нет. Пьется противно. Выпив кружку до половины, Валентин выплеснул остатки в раковину.
За окном совсем уже светло, но фонари ещё почему-то светят. Через двор, обходя лужи, потянулись к остановке автобуса прохожие.