ВИДЕНИЕ РАЛЬФА И СУСАННЫ
– Сигамба, – сказал вождь Сигве, – этого человека поймали блуждающим у стен моего города, он заявляет, что он твой слуга и разыскивает тебя. Так ли это?
– Да, вождь, это так, – ответила Сигамба, – хотя я и не ожидала увидеть его снова. – И она рассказала, как они расстались с Зинти.
Затем Зинти велели рассказать свою историю – оказалось, что просидев несколько часов в овраге и немного придя в себя, он пробрался к его устью и, спрятавшись за камнем, дождался возвращения Темного Пита и его слуг. Они прошли совсем близко от него и вид имели довольно жалкий: три лошади у них хромали, так что всадники были вынуждены идти рядом, а сами они были настолько избиты, что были похожи скорее на мертвых, чем на живых. Темный Пит ехал последним, он то и дело оборачивался и, глядя на вершину, грозил ей кулаком и громко ругался на голландском и кафрском языках. Зинти сказал, что лицо полукровки настолько опухло от побоев, что он узнал его только по большим круглым глазам. Сигамбе очень понравились эти новости.
Когда негодяи прошли мимо, Зинти смог перевести дух – по тому, как грубо с ними обошлись, ему стало ясно, что они не смогли поймать ни его хозяйку, ни Ласточку. Поэтому он вернулся туда, где оставил пастись свою лошадь, и поскольку она была слишком слаба, чтобы нести его, он повел ее по следам ван-Воорена назад, пока к вечеру не вышел к броду на Красной реке. Здесь он остановился на ночлег, стреножив лошадь и оставив ее свободно пастись, хотя самому ему нечего было есть. На рассвете он проснулся и был немало удивлен, увидев второе животное, пасшееся рядом с лошадью, которое оказалось не кем иным, как мулом, который, как иногда делают эти существа, следовал за своим спутником, лошадью Сигамбы, пока не нашел. После этого Зинти осторожно переехал реку, ведя за собой мула, и вскоре после восхода солнца вышел на окраину города, где его нашли стражи Сигве и привели к вождю.
– Этот человек – достойный слуга, – сказал Сигве, выслушав его историю. – Накормите его и животных.
Зинти увели, и Сигве обратился к Сусанне.
– Леди Ласточка, – сказал он, – как ты слышала вчера, по повелению духов моих предков, говоривших устами прорицательницы, пока ты с нами, ты, а не я, должна командовать моим войском и возглавлять его в той великой войне, которую я поведу против эндвандве. Теперь полки готовы к походу, и я спрашиваю, согласна ли ты, чтобы мы выступили завтра на рассвете, потому что времени мало, а эндвандве живут очень далеко?
– Твоя воля – моя воля, вождь, – ответила она, потому что не видела никакого способа уклониться от этой странной обязанности, – но я хочу узнать причину войны, которой должна руководить по указу духов твоих предков.
Тогда Сигве отдал приказ нескольким своим слугам, ожидавшим неподалеку; слуги ушли и вскоре вернулись, ведя с собой женщину лет пятидесяти, очень толстую, одноглазую, с угрюмым лицом и желтыми зубами.
– Вот причина, – воскликнул вождь, поворачиваясь к женщине спиной и с отвращением сплевывая на землю.
– Не понимаю, – удивилась Сусанна.
– Что ж, слушай, леди Ласточка. У Сиконьяны, вождя эндвандве, есть сестра по имени Батва, чья красота известна во всем мире, и я отправил к нему гонцов передать мое предложение: я хочу, чтобы она была моей главной женой, ибо желаю быть мужем самой красивой женщины в мире.
– Я видела Батву, когда она была еще ребенком, – вмешалась Сигамба. – Она приходится мне двоюродной сестрой, и это правда, что она очень красива.
– Вождь Сиконьяна, – продолжал Сигве, – ответил мне, что очень польщен моим предложением, поскольку знает, что я величайший человек в этих землях, но его сестру нельзя взять за небольшую цену. Вот если бы я прислал ему тысячу голов скота, и половина из них была черной, а другая половина белой масти, то она стала бы моей. С большим трудом собрал я этот скот – мне потребовалось на это два года, потому что и чисто белые быки и чисто черные коровы встречаются не часто, – и я послал стадо с надежной охраной, чтобы оно без потерь прибыло в крааль вождя эндвандве.
Четыре луны ждал я возвращения гонцов, и сердце мое сгорало от нетерпения. Наконец они вернулись и привели с собой мою невесту. Уже стемнело, когда они вошли в город, голодные и уставшие, ибо сильно пострадали во время путешествия и дважды были вынуждены сражаться с чужими импи, так что в тот вечер мне не удалось увидеть свою новую жену. Зато я разослал гонцов и к утру созвал всю свою армию, и все жители города от мала до велика собрались на площади для парадов. Я приказал, чтобы Батва, сестра Сиконьяны, предстала перед лицом моего народа, чтобы ее прелесть озарила и меня, и их, как солнце, которое светит всем.
И вот, леди Ласточка, момент настал, и... вывели эту старуху; эта одноглазая ведьма, эта облезлая горная кошка гордо вышла на площадь... Да разве за ней я посылал своих импи, разве за нее я заплатил тысячу голов скота, половина из которых была чисто черной, а другая половина чисто белой... – и Сигве задохнулся от ярости.
Выслушав эту историю, Сусанна, которая уже несколько дней даже не улыбалась, не смогла удержаться от смеха, в то время как более мудрая Сигамба сидела, потупившись, словно бы внимательно изучала утоптанную землю перед собой. Кому было не до смеха, так это одноглазой невесте, – она вскочила и громко закричала:
– Жалкий пес красных кафров! Как ты смеешь говорить такое обо мне, принцессе крови, которую сам Чака, великий царь, когда-то хотел взять в жены? Ты просил в жены Батву, сестру Сиконьяны, я и есть Батва, сестра Сиконьяны.
– Тогда, карга, должно быть, у вас две Батвы, – крикнул в ответ Сигве.
– Две Батвы! – завопила она. – Дурак! Глупое животное, нас четыре! У нас всех женщин королевской крови называют этим именем, а я самая старшая, самая мудрая и самая лучшая из всех, потому что я старше своего брата Сиконьяны на целых двадцать лет, у меня было три мужа, и я пережила их всех, в то время как та девчонка, о которой ты говоришь, тощая, как тростник, с глазами затравленной антилопы младше вождя на десять лет, ибо рождена последней женой нашего отца.
– Может и так, – ответил Сигве, – кажется, я и раньше слышал, что всех женщин вашего проклятого племени зовут Батва. Но я говорю тебе, что скоро Батвы у вас поубавится, скоро на землях эндвандве некому будет смотреть на солнце. Я выступаю против вас в поход, я вытопчу ваши дома, а тебя я повешу на крыше хижины твоего брата-вождя, только для этого я и оставил тебя в живых, – чтобы повесить там, – так что до тех пор тебе нечего бояться.
– В самом деле? – взвизгнула черная мегера. – Что ж, тогда, плюгавый красный кафр, я спокойна, потому что доживу до радостного дня, когда увижу, как тебя и твоих трусливых вояк забьют кнутами воины эндвандве.
– Уберите ее с моих глаз, – простонал Сигве, – не то я нарушу свое слово и повешу ее прямо тут!
И Батву-старшую, продолжавшую выкрикивать проклятия, увели.
Тогда, коротко посовещавшись с Сигамбой, слово взяла Сусанна.
– Вождь, – сказала она, – я поняла причину этой войны и должна сказать, что она очень необычная. С одной стороны, я обещала возглавить твою армию, с другой – я не хочу, чтобы люди убивали друг друга из-за недоразумения. Позволь же мне прямо сейчас, до начала похода, предложить условия мира, которые мы предъявим Сиконьяне и народу эндвандве: думаю, они будут рады принять их. С твоего позволения условия будут такими: пусть Сиконьяна отдаст тебе ту Батву, которую ты желаешь, взамен той Батвы, которая тебе не люба; пусть вернет тебе тысячу голов скота и в качестве штрафа за свой обман, если он действительно хотел тебя обмануть, ибо ты, кажется, не сказал ему точно, какую из сестер ты имел в виду, дарует тебе две тысячи голов скота сверх того, тогда ничья кровь не будет пролита, а ты и твои импи вернетесь домой с честью. Если же они на это не согласятся, то быть войне. Скажи, согласен ли ты поступить, как я советую? Иначе, хоть я и не отказываюсь идти с вами, от моего присутствия не будет проку, ведь я Ласточка, а не Ястреб.
Далее последовала великая индаба или дебаты между Сигве и его советниками и воеводами. Некоторые из них придерживались одной точки зрения на вопрос, некоторые – другой, но в конце концов победила партия мира, которая считала, что если эндвандве примут указанные условия и, кроме того, дадут по одному волу за каждого воина, который умрет или погибнет во время похода, войну начинать не следует, в чем вождь и его советники торжественно поклялись Сусанне. На самом деле Сигве был даже рад принести такую клятву, потому что желал красавицу-жену, а не битв, которые могли обернуться поражением. В то же время те, кто желал сражаться любой ценой, думали, что клятва эта мало что значит, поскольку не верили, что великий Сиконьяна заключит мир на таких условиях.
Когда этот вопрос был решен, Сусанна попросила у вождя позволения послать Зинти гонцом к ее мужу и отцу, чтобы сообщить им, что она жива и здорова. Но, несмотря на то, что Сигве во всем шел ей навстречу, тут он категорически воспротивился и привел много разных причин своего отказа, но истинной было то, что он боялся, как бы белые люди, узнав, где она находится, не собрали коммандо и не отправили его отнять у него Ласточку, как, несомненно, мы бы и поступили. Глупое пророчество о белой ласточке, которая должна вести армию на эндвандве, так захватило воображение Сигве, который, как и все дикари, был очень суеверен, что он не допускал даже мысли отпустить Сусанну, пока не закончится эта война. Ради этого он был готов на все, даже повелел объявить, что если какой-либо мужчина, женщина или ребенок проговорится о присутствии Сусанны в их городе посторонним, то он должен быть безжалостно предан смерти. Опасаясь побега, он повелел охранять ее и Сигамбу и днем, и ночью, как и их лошадей и их верного слугу Зинти, так что очень скоро пленницы убедились, что все надежды на бегство напрасны, невозможно также отправить ни устное сообщение, ни письмо.
Стоит ли говорить, каким горем для Сусанны стал этот отказ! Вернувшись в домик для гостей, она долго и горько плакала, ибо сердце ее болело как от собственной печали, так и от того, что она представляла себе душевные муки Ральфа, если он еще жив, и нас, ее отца и матери, которые ничего не знали о ее судьбе. Она подумала было приказать Зинти ускользнуть из города под покровом ночи, но Сигамба убедила ее, что даже если он и сумеет это сделать, что маловероятно, то конец его будет печален, ибо его настигнут и предадут смерти, и его кровь будет на их совести. Тогда она попыталась подкупить кого-нибудь из своих охранников, но люди Сигве, зная, что их ждет гибель, если они выполнят эту ее просьбу, только смотрели молча в воздух поверх ее головы, хотя впоследствии донесли вождю о ее словах, после чего он удвоил число караульных, приказав одному охраннику следить за другим.
***
Теперь я должна рассказать об одном из самых удивительных эпизодов в удивительной истории любви Ральфа Кензи и моей дочери Сусанны. Вспомним, что в свое время именно сон – так, по крайней мере, утверждала дочь – привел ее в овраг, где Ральф умирал от голода. И вот теперь, во время этого великого испытания, опять благодаря чудесному сну сердца их нашли утешение, что позволило им, как я полагаю, перенести ужасы долгих лет горя и разлуки, которые иначе свели бы их с ума, а возможно, и убили бы обоих.
Как много позже рассказала мне Сусанна, перед тем как уснуть в ту ночь, там, в гостевой хижине Сигве, она долго и искренне молилась, как молятся все, в чьем сердце живет истинная вера, под тяжестью всепоглощающего горя. Она молилась о том, чтобы Бог дал ее мужу знать, что она жива и здорова, и чтобы она сама хоть что-то узнала о нем, ведь к тому времени он мог уже умереть от ран. И эта молитва была услышана, я сама могу засвидетельствовать это, поскольку то, что казалось невозможным, исполнилось под покровом той ночи: эти двое, лежа на расстоянии сотни миль друг от друга, смогли увидеться и поговорить друг с другом.
Итак, Сусанна уснула, не переставая молиться. Внезапно она почувствовала, что все преграды для нее рухнули, но проснулась или подумала, что проснулась она все в той же гостевой хижине Сигве, поскольку по-прежнему слышала дыхание Сигамбы, а протянув в темноте руку, коснулась ее лица. Но в мгновение ока произошла перемена, и она вдруг оказалась дома, прямо у дверей собственной спальни. Там на кровати лежал ее муж, он был в лихорадке и без сознания и бормотал что-то нечленораздельное. Рядом с кроватью Ральфа, склонившись над ним, стояли я, ее мать, и незнакомый мужчина, который, как она догадалась, только что пробудился ото сна, потому что его волосы были растрепаны, и он был полуодет.
Она слышала, как я разговаривала с этим человеком:
– Лихорадка так усилилась, доктор, – говорила я, – что я набралась смелости разбудить вас, потому что боюсь, как бы она не сожгла его.
Вслед за этим она увидела, как мужчина осмотрел Ральфа, пощупал его пульс и ответил, осматривая повязки на ране:
– С его телом все в порядке, и я не думаю, что лихорадка исходит от него. Она исходит из его разума, и в этом главная опасность, ибо никто не умеет лечить разбитое сердце.
– Только Небо, – ответила я.
– Да, – сказал он. – Только Небо. А теперь, фру Ботмар, идите отдохните немного, и будем надеяться на лучшее. А если он проснется, то вы его услышите, но вряд ли это случится – я дал ему сильное снотворное.
И Сусанна увидела, как мы оба вышли из комнаты: доктор вернулся в свою постель, а я улеглась на застеленную матрасом скамью, которая стояла прямо за дверью.
***
Здесь мне придется прервать свой рассказ, чтобы кое-что пояснить. Тот разговор, что Сусанна слышала, пока ее тело лежало в гостевой хижине Сигве, в самом деле происходил между доктором, который ночевал у нас на ферме, и мной около часа ночи. Это была третья ночь после того, как Пит ван-Воорен похитил Сусанну. Клянусь, я никогда не передавала этих слов ни одному живому существу, пока Сусанна не повторила их мне много позже. Доктор также не мог никому рассказать об этом, потому что вскоре он отправился в провинцию Графф Рейнет и погиб, упав с лошади.
***
Затем Сусанне показалось, что она подошла к кровати своего мужа, склонившись, коснулась губами его горячего лба и сказала:
– Проснись, любовь моя.
Мгновенно, в ее видении, он проснулся с криком радости и спросил:
– Как ты попала сюда, Сусанна?
– Я не здесь, – ответила она. – Я сбежала, целая и невредимая от Темного Пита, но теперь я в плену у красных кафров, а завтра я поведу их армию на север. Но мне было позволено явиться тебе, муж мой, и сказать слова утешения: не бойся дурных вестей, ибо ты выздоровеешь, и мы встретимся, оба невредимые, но раньше должно пройти много дней.
– Где же мы встретимся? – спросил он.
– Не знаю, – ответила она. – Нет, теперь я вижу. Смотри!
И перед ними в воздухе возникло видение большой горы, одиноко стоящей на равнине, хотя к северу и югу от нее виднелись и другие горы. Вершина горы была плоской, а ниже по ее восточному склону располагались пять скал, напоминающих формой пять пальцев исполинской руки, в то время как между большим и указательным пальцами стекал ручей, на берегах которого росли стелющиеся деревья с густой зеленой листвой и белыми цветами.
– Ты все видел, ты все запомнишь и ничего не будешь бояться, – сказала Сусанна в своем видении.
– Я все видел, я буду все помнить и ничего не стану бояться, – ответил Ральф.
Его голос еще звучал в ее ушах, когда она очнулась в гостевой хижине Сигве и снова услышала рядом с собой дыхание Сигамбы и почувствовала, что пальцы ее вытянутой руки касаются щеки маленькой знахарки. Но теперь ее сердце утешилось, ибо она верила, что повидала своего мужа и что, хотя ныне они разлучены, придет день, когда они встретятся вновь – встретятся наяву, а не во сне.
***
Едва я, Сусанна Ботмар, которая рассказывает эту историю, той памятной ночью покинула комнату Ральфа, чтобы прилечь на свою скамью, как он окликнул меня. Я быстро вернулась и нашла его сидящим на койке с широко раскрытыми глазами, излучавшими покой и радость.
– Мама, – сказал он, ибо он по-прежнему назвал меня так, – вы видели Сусанну?
– Тише, Ральф, – ответила я, – ты говоришь глупости; где бы ни была сейчас Сусанна, увы, здесь ее нет.
– Она была здесь, – сказал он, улыбаясь, – я только что разговаривал с ней. Она сбежала от Темного Пита, но теперь она в плену у кафров. И знаете, мама, мы с ней встретимся вновь у большой горы, похожей на крепость, на восточной стороне которой есть гребень, напоминающий пальцы человека, и поток воды льется между большим и указательным пальцем.
– Конечно, конечно, – сказала я, уверенная, что он тронулся умом.
– Ах! – ответил Ральф. – Вы мне не верите, но это так. Говорю вам, я только сейчас видел Сусанну, у нее на плечах был роскошный каросс из тигровых шкур и она поцеловала меня в лоб.
Едва закончив фразу, он погрузился в глубокий и тихий сон. Наутро, когда он проснулся, мы обнаружили, что жар оставил его и ничто не угрожает его жизни.