Один мальчик лет пяти-шести жил у деда с бабушкой на окраине северного города. Безногий дед работал после войны в Архангельском речном порту и ему, как инвалиду, выделили автомобильчик на трёх колёсах, заболоченный участок земли в километре от города, а вместе с землёй – полуразрушенный барак.
Между этим жилым бараком и городом не было даже дороги, ее отсыпали для деда грузовики, привозившие древесную щепу и гравий. Вокруг барака рос на болотце сосновый лесок. Вернее не лесок а карликовые, метр с небольшим, деревца: сосенки, березки, редкие осинки… Болотце дарило мальчику ягоды морошки, черники и брусники, повсюду стояли пни от упавших когда-то или срубленных кем-то деревьев. Мальчик гулял в этих посадках, отдыхал, сидя на своих любимых пенечках. Он верил, что мир принадлежит только ему, ходил по болотцу как добросовестный хозяйственный лесник. Знал, где найдет ягодки, подберет палку, где подвяжет веревочкой деревце.
Заблудиться было невозможно: барак стоял рядом и был хорошо виден. Мальчику нравилось думать в одиночестве, он всегда различал приближающийся шум дедовой инвалидной машины и выбегал ее встречать. Потом родители увезли мальчика в другой город. Через много лет, вернувшись повидать родню, он не узнал место, так долго жившее в его воспоминаниях. Взору мужчины предстало не болотце, а красивый сосновый бор, поднявшийся на его месте. Ветхое жильё, стоявшее рядом с речным портом снесли, расселив семьи поближе к центру. Новое строить не стали, мудро уступив место живой природе, позволив деревьям расти.
Это воспоминание моего давнего друга неожиданно вспыхнуло во мне, разбудило, встревожило. Услужливо открылась кладовая дремавшей доселе памяти и в ней возник маленький шахтёрский городок на северном Урале – яркий, незабвенный файл из моего детства.
Моя бабушка жила в Пермской области, в шахтерском городе. Дедушка, страдавший от астмы, рано умер и бабушка в пятьдесят лет вновь вышла замуж, влюбившись в героя-разведчика. Каждый год бабушка Полина и дядя Витя, как я его тогда называла, забирали нас к себе на лето, давая отдохнуть от родительской опеки, холодного северного климата и злющих комаров. Родители привозили меня и сестру, изъеденных кровососами до такой степени, что бабушка плакала, натирая какими-то снадобьями наши до костей расчёсанные руки и ноги. Бабушка давала нам полную свободу. Свои обязанности видела лишь в том, чтобы вовремя накормить, обстирать, помыть и спать уложить. В остальное время мы беззаботно летали в окрестностях, исследуя их, подобно бабочкам и постоянно находясь на свежем воздухе.
Хорошо помню то время. Новенький, сталинской застройки дом бабушки стоял на центральной улице города, был ухожен снаружи, сиял чистотой изнутри. Дом был «высокой культуры и образцового порядка», как любила говорить бабушка. Она и сама создавала понемногу этот порядок. Вскапывала клумбы в сквере, выращивала рассаду цветов на балконе. Мы вместе с бабушкой и сестрой высаживали фиалки, ноготки и флоксы. Потом поливали цветы из маленьких леечек. Сквер перед домом напоминал по размерам лесок, в котором были дорожки, симметричные клумбы с цветами, кусты орешника и акации. Деревья в сквере были огромными, с толстыми ветвистым стволами. Кроной своей некоторые тополя дотягивались до крыши трёхэтажной нашей «сталинки» и даже при свете дня казались мне таинственными живыми существами, а по ночам - говорящими что-то, мрачными призраками. Мне, городской девочке, всегда было страшно в темноте выходить во двор.
Помню зеленый высокий забор вокруг сквера и детской площадки. Помню круглый фонтан с каменным мальчиком. Он вселял дух порядка и надёжности, незыблемости нашего мирка по эту сторону от дома. Проникая иногда за забор, пролезая под ним, или обходя его по периметру, мы оказывались на большом пустыре, где бывать строго запрещалось. Мы блуждали между кустами дикой малины, лакомились ею украдкой и старались, чтобы бабушка не узнала о вылазках в запретный мир. В сквере у дома всегда было прохладно, в нем у нас имелись свои обжитые местечки, даже штаб-квартира, куда мы притаскивали доски и кирпичи, строили столы и скамейки, приносили нехитрую утварь и «прятались» от посторонних глаз, играя с детьми из соседних подъездов.
Сквер, как живое существо, размягчал и воспитывал мою душу, вразумлял меня, показывал что-то полезное, приоткрывая завесу будущего. Он и сейчас продолжает это делать, разбудив память …
Как-то я зашла в самый дальний уголок сквера, наткнувшись на щель в заборе, которую раньше не видела. Немедленно нырнув туда, пошла вдоль забора по тропе, поросшей крапивой. Любопытство вывело меня на незнакомую улицу с маленькими деревянными домишками. За каменным невысоким забором одного из домов я вдруг увидела миниатюрного каменного льва, сидящего у бассейна, наполненного водой. Ко мне подошла стоящая рядом со львом доброжелательная тетя – хозяйка этого дома. Она ласково расспрашивала, откуда взялась здесь такая «нездешняя» девочка-принцесса, такая модная, в заграничной кофточке и нарядном платьице?
Тетя пригласила меня посмотреть дворик и бассейн, угостила молоком. Предложила раздеться и позагорать у водички.
Мою красивую кофточку она заботливо сложила на стульчике. Я с восторгом и благодарностью живописала ей о своей жизни у бабушки, о том кто я и откуда приехала. Не помню, сколько прошло времени, когда я вдруг поняла, что не найду обратную дорогу, и заплакала. Тетя взяла меня за руку, повела и объяснила, как вернуться домой. Дома оказалось, что я пропустила полдник, бросила четырёхлетнюю сестрёнку без присмотра и вернулась без кофточки. Пришлось рассказывать бабушке о своем приключении. Бабушка решила не откладывая пойти со мной к таинственному домику со львом. Каково же было моё удивление, ужас и потрясение, когда моя «добрая» гостеприимная тётя вдруг зло и обиженно ответила бабушке на вопрос о кофточке:
- Да, девочка заблудилась. Я ее отвела домой, но она была без кофточки. И вообще, как вам только не стыдно ходить тут и на людей наговаривать? Она наверное забыла где-нибудь свою вещь, или потеряла…
Это был мой первый опыт встречи с ложью и воровством. Урок с отрицательным результатом. Было обидно, но женщина говорила настолько достоверно, что я начала сомневаться. Мы ушли ни с чем, а бабушка ругала меня и обвиняла во лжи и непослушании. Не поверив шестилетнему ребенку, или сделав вид, что не верит, она упустила главное – не состоялся разговор о сути происходящего. Этим примером, как я сейчас понимаю, она могла бы надолго отрезвить меня, вразумить, показать опасность самого факта воровства и лжи для человеческой души, отрицательных последствий этих грехов вообще, и для меня - в частности. Вместо этого я уяснила одно – нельзя быть дурочкой и разиней, а если врать – то так, чтоб никто не усомнился.
И еще один урок, совершенного иного воздействия на мою отроческую душу я усвоила в любимом сквере. Урок, полученный посредством короткого разговора с человеком, и долгого разговора с деревьями.
Всё менялось. Каждый год приезжая к бабушке я замечала перемены, которые мне в общем-то нравились. Бабушке же – наоборот. За забором на пустыре, где раньше росли лишь кусты малины, быстро построили две пятиэтажные «хрущевки», поставили песочницы и железные качели, создав для переселившихся в эти дома людей этакий раёк: с отоплением, водой и другими благами, имевшимися в их новых квартирах. Переселенцы в основном были из разбросанных по окрестностям городка бараков и ветхих домишек. В основном это были многодетные семьи – по шесть, девять и более детей. Попадались среди жителей и отсидевшие в тюрьме. Некоторые любили выпить, обзывали своих многочисленных детей, ругались матом, которого я раньше никогда не слышала, орали и дрались.
Так же вели себя их дети – моя теперешняя компания. Со временем сломались качели во дворе пятиэтажек и замусорились песочницы. Бабушка ругалась, гладя на эти безобразия и называла всех без разбора жителей бандитами и уголовниками. Вначале соседи приходили на нашу площадку вежливо, буквально спросив разрешения и культурно играли, качаясь на качелях и забрасывая мяч в кольцо. Постепенно в заборе, который окружал наш дом и сквер и преграждал путь к пятиэтажкам, начали выламывать доски. Кто-то невидимый заботливо чинил их и латал, но через пару дней доски выламывали в другом месте…
Цветы, которые посадили мы с бабушкой, кто-то сорвал и вытоптал. Я помню, как она расстроилась из-за испорченной клумбы, даже заболела… В сквере исчезли дорожки и травка: их раскатали на велосипедах до состояния монгольской степи. Деревья постепенно редели. Лавочки ощетинивались гвоздями и зияли щелями на местах выломанных реек. Штаб-квартира в тени кустов тоже вскоре была разграблена и разорена. Несмотря на все видимые изменения, это не задевало меня. Наоборот, меня привлекали эти хулиганы-мальчишки, которые могли с особым шиком и плевками материться, гонять по всему городу шумной толпой, ходить без взрослых купаться на озеро или в лес за грибами и ягодами, брать из дома бутерброды с маслом и сахаром вместо обеда и"кусошничая", как выражалась бабушка, строго запрещая мне есть вне дома.
Я быстро выучилась ругаться. Делала это осознанно, с лихостью и смелостью, которым позавидовали бы великие полководцы. На меня смотрели с восхищением, моим «талантам» завидовали даже отпетые хулиганы! Я стала подругой "главаря" нашей шайки. Но ни разу до того памятного случая я не попадалась, понимая, что мои лихо закрученные «перлы» не должны долетать до ушей взрослых.
В сквере оставался нетронутым небольшой участок, буквально под окнами бабушкиного дома, где стояла клумба с цветами, песочница и две скамейки. Участок этот бабуля ревностно охраняла, наблюдая с балкона и строго покрикивая на пацанов. Ее они слушались, зная мою бабушку и то, что я за нее заступаюсь. И вот, придя с мальчишками к скамейке я старалась блеснуть, приукрасив нормальную речь забористым "матерком". Бабушки не было.
За смехом и какими-то разговорами никто не заметил, как к песочнице подошла незнакомая женщина. Она тихо присела в отдалении, наблюдая за нами и прислушиваясь. Вскоре мальчишки гурьбой зашагали прочь, а я направилась было к своему подъезду, как вдруг услышала тихий оклик и вопрос:
- Девочка, постой! Можно с тобой поговорить?
- Конечно.
- Откуда ты приехала? Раньше я не видела тебя в этом дворе.
- Я с Севера, приехала к бабушке.
- Понятно теперь. То-то я вижу: такой красивой и умной девочки не найти во всем городе.
Я, польщенная похвалой, с удовольствием рассказала, что живу далеко и приезжаю только летом. Она кивала, внимательно слушая, и вдруг, ни с того ни с сего, глядя мне прямо в глаза, сказала:
- А ты знаешь, что происходит, когда люди ругаются матом? В этот миг они словами, словно грязью, обливают Божию Матерь. Она ведь Мама. И ей грустно и обидно это слушать… А где твоя мама? Она жива?
Я не ответила. Её слова, словно молнией, поразили меня. Я не видела никого вокруг, ослепнув и оглохнув. Медленно встала я со скамейки и пошла почему-то не домой, а вглубь сквера. Укрылась, спряталась ото всех за кустами орешника. Сердце стучало, было нестерпимо стыдно. Так стыдно, как никогда раньше.
Слёзы жгли меня, что-то бурлило, колотилось внутри, обжигая душу огнем. Я долго сидела на доске, плакала. Во мне звучали слова: «Девочка, где твоя мама? Она жива?» Но я почему-то думала не о своей настоящей маме, а о какой-то другой, несправедливо обиженной мною, чьей-то Матери. Я вдруг явственно услышала тихие голоса:
- Она жива…Она рядом… Мы все рядом, мы с тобой. Мы поможем тебе. Только не предавай нас, не обижай. Помоги нам! Ты помнишь, какие мы были красивые, сильные? Видишь, как мы теперь поблекли, наши пальцы сломаны, руки опустились до земли, ноги и тела изрезаны ножичками. Нам страшно оттого, что творите с нами вы, люди. Нам страшно…
Так шелестели деревья за спиной, шептал орешник, склоняясь и роняя в мои мокрые от слёз ладошки нехитрое утешение: зеленые орешки-двойняшки. Мысленно я ответила им тогда:
- Не понимаю, что я могу сделать? Как я могу помочь? Мне самой страшно! Вы такие сильные, крепкие. А я боюсь. Боюсь осуждения, боюсь насмешек от друзей и злых хулиганов. Боюсь боли, боюсь заблудиться в лесу и утонуть в реке…
- Не бойся! Мы обещаем, что всегда будем защищать тебя, оберегать и ждать, - шептали деревья и кусты мне вслед. – Мы обещаем…
- Ладно. Тогда я обещаю никогда не сквернословить.
Больше я ничего не пообещала… Но вышла из сквера другой девочкой. Женщина, говорившая со мной, пропала. Больше я никогда ее не видела. Я сдержала обещание, перестав с тех пор произносить бранные слова. Осталось такое чувство, словно с меня, как с дерева, содрали сухую кору. Я часто потом вспоминала шелест деревьев бабушкиного сквера, его тихие слова…
Много лет минуло с тех пор. Бабушка и дядя Витя продали квартиру и перебрались в другой город, поближе к детям. Потом они умерли. Мои тетушки решили поехать в шахтёрский городок, найти и восстановить дедушкину могилу.
Я тоже захотела вдруг поехать, волнуясь и тайно надеясь, что вновь увижу то, что жило в памяти. Я представляла, как пойду по родным зеленым улицам, погуляю в сквере, измеряя его шагами. Найду место, где был наш штаб среди кустов! Думала, как зайду в прохладный старинный подъезд, поднимусь на третий этаж и упрошу незнакомых людей провести меня на заветный балкон. Конечно же, он будет весь в цветах, как раньше!
Прямо с вокзала мы поехали на кладбище. Оно располагалось на горе, над городом. Раньше там вообще не было деревьев, одна степь да могилки, окруженные малюсенькими березками и осинками. Я не узнала место! В этом грандиозном лесу, шумящем и кричащем вороньими голосами, почти незаметными стали холмики могил. Одни заросли и сравнялись с землёй, на других потускнели памятники, покосились и упали кресты. Лишь некоторые были обитаемы, обжиты и окружены заботой.
Без всякой надежды вспомнить место дедушкиного захоронения мы брели наугад, всматриваясь в надписи. Я молилась, прося Божию Матерь помочь отыскать знакомый памятник с фотографией. И вдруг - нашла. Вышла прямо к нему. Поверить было невозможно, поскольку место казалось совершенно незнакомым.
Наведя порядок и попрощавшись с могилой дедушки, мы вернулись на вокзал. Тетушки мои уезжали ближайшим поездом.
С замиранием сердца двинулась я под горку, в сторону города, где ждал меня сквер и бабушкин дом.
Вот они, те самые сталинские дома, казавшиеся раньше такими величественными и новенькими. Ничто не напоминало больше о их былой красоте. Стерлись, облупились последние краски. Развалились даже каменные парадные стены с круглыми шарами-шишечками, всегда встречавшие меня при входе во двор. С ужасом сделала я несколько шагов. Забора не было, не было качелей, песочниц. Не было вышки с кольцом для игры в мяч. На ее месте стояла искореженная ржавая железка. Пятиэтажные «хрущёвки» насмешливо встречали меня, победно улыбаясь беззубыми дёснами, приглашая узнать и поздороваться. Узнала. Оглянулась в растерянности, ища глазами хоть одно дерево.
Деревьев не было. Ни одного! Не было кустов. В городе, на протяжение всей центральной улицы не осталось ни одного зеленого саженца. К подъезду с обвалившимся козырьком я не подошла, побоялась. Увидев толстую женщину с испитым красным лицом и авоськой, поздоровалась:
- Скажите, куда исчезли деревья?
- Они погибли. В городе закрыты все шахты, только химический завод дымит, и последние деревья падают, вымирают от этих химикатов…
- А почему на кладбище деревья такие огромные?
- Кладбище на горе, а город в ложбинке. На гору химия не летит, она тяжелая…
- Вы не знаете, живут здесь еще Стариковы, или Мешковы?
- Знаю. Они живут в крайнем подъезде…
Стало страшно. Я вдруг испугалась. Так хотелось увидеть друзей детства, поговорить с ними, но не поднималась нога переступить невидимую черту. Черту, на которой всегда стоял уютный зеленый забор. В душе всё плакало, болело. Поднялось откуда-то из детства чувство стыда. Стыда за вранье, за воровство у самих себя, в своём собственном раю, за убийство качелей, за разрушенные заборы. Стыдно и больно было мне.
Я закрыла лицо и увидела… вернее, вспомнила: стертый с лица земли сквер, фонтан, стоящий посреди двора. Увидела посаженные бабушкой клумбы с ноготками, выкрашенную дядей Витей синюю скамейку, на которой так любила сидеть моя сестрёнка. Я мысленно видела ее, четырёхлетнюю, в легком желтом платьице в белый горошек, весело болтающую ножками в белых носочках и лаковых коричневых туфельках, ножками, тогда еще не достающими до земли. Их больше не было. Никого и ничего. Развернувшись, я медленно пошла к вокзалу.
Теперь я стала старше тех деревьев, что росли в сквере. Я живу, а их уже нет. Но всю жизнь я помнила о том, что они сказали в минуту моего просветления. Они обещали защищать меня. И сдержали обещание. А что сделала я? Какое усилие я совершила, чтобы природа хоть раз поблагодарила меня?
Вспомнился мальчик, ходивший по болотцу у дедушкиного дома. Его лесок не погиб, он превратился в бор на берегу реки. Этот бор зовёт меня к себе. Я мысленно переношусь на речной северный берег, ложусь на спину, кладу голову на корни и смотрю в небо. Мне почему-то кажется, что сосны плывут, а облака остановились. Бор колышется, словно огромный корабль, чуть отталкиваясь бортами-ветвями от облаков. Медленно мы скользим, рассекая небесную гладь, плавно покачиваясь и обнимая друг друга, и я слышу тихие слова:
- Спасибо! Мы помним тебя! Будь счастлива, будь свободна, помни…