Нет детей у Аксиньи с Петром. Уже четвёртый десяток лет вместе живут, а Бог всё не смилостивится, не даст отраду для душ измученных. Давно все глаза высохли, с последней слезинкой уж и вера ушла. Живут супруги, а радости в доме богатом нет. Одни мечты разбитые и остались. Тогда и приняли они единственно верное решение – не верить и не надеяться.
Как-то раз перед Новым годом отправились они на санях в соседнее селенье. Аксинья обновками решила себя побаловать, постоянно нывшее сердце успокоить, а Пётр табаком хорошим на рынке запастись. Хоть и выехали рано, а всё равно допоздна задержались. Пока по рядам с прилавками бродили, да с торговцами рядились, пока чай в гостях у знакомых пили да подарками и новостями обменивались, незаметно и вечер наступил. Впрочем, в декабре рано темнеет, супруги были привыкшие в сумерках через лес возвращаться.
Едут они по заснеженному лесу. Снег под полозьями скрипит, холод злющий за нос и щёки кусает укутавшихся в меховые шубы супругов. Но они не боятся, знают, что до дома уже недалече и скоро будут сидеть за столом, наливать из самовара густо-зелёный обжигающий губы чай с шалфеем и полевицей.
Вот уж и среди голых стволов деревьев показался последний поворот, что ведёт к их селу. Луна высоко на небо залезла, путь исправно освещает, а звёзды ей во всю помогают, весело перемигиваясь.
Мороз тоже по-своему старается, под одежду упрямо пытается залезть, только не страшен он Аксинье – шубка у неё тёплая, кроличья, на голове пуховой платок, руки в рукавицах плотных. Тепло Аксинье, хорошо. Так хорошо, что напала на неё дремота. Расслабилась после суматошного дня. Глаза сами собой и закрылись.
И снится ей девочка. Маленькая, хорошенькая. Только уж больно худенькая и беленькая. Кожа бледная, болезненная, аж вены синие сквозь неё просвечивают. Стоит кроха прямо посреди дороги в летнем сарафане и босиком. Ножки тоненькие, по щиколотку в снег провалились. Ручки к груди прижала и жалобно так плачет да мамку сквозь слёзы зовёт.
Раскрыла глаза Аксинья, увиденная картинка сон мигом прочь прогнала. Не успела женщина в себя прийти, как вдруг сквозь перезвон колокольчиков плач расслышала. Тихий такой, тоскливый.
– Подожди, – тут же вцепилась она в мужа, – останови лошадей.
Удивился тот, но повод послушно на себя натянул. Только было хотел спросить у жены, что случилось, как и сам тот плач услышал.
Не сговариваясь, выскочили супруги из саней и на крик поспешили. Вроде и рядом, да никак не могут найти того, кто в их помощи нуждается. Долго по сугробам лазили. Снег в рукавицы и валенки набился. Затих уж давно плач, а они всё ищут, не сдаются.
Остановилась на минутку Аксинья посреди полянки дух перевести, платок поправила на бок съехавший, на руки озябшие дышит, а сама всё по сторонам смотрит и прислушивается. И вдруг замечает вдалеке, под одной из елей, ярко-синее пятно. Блеснуло оно, в свете луны на мгновение показалось и исчезло.
Бросилась Аксинья по сугробам к ёлке. А там свёрток лежит, кем-то брошенный – голубое одеяло совсем новое, нарядное, лентой синей перевязанное.
Схватила быстрее женщина свёрток, дрожащей рукой торопливо уголок в сторону откинула и тут же младенца безмолвного увидела – личико белое, щёчки и лоб холодные, глаза закрыты, лишь веки едва видимо подрагивают.
Прижала она ребёночка к груди и к саням быстрее.
Через пять минут уже и к дому подъехали. Развязала Аксинья ленту, достала крошечную девочку, чуть живую и согревать её быстрее. Жиром барсучьим намазали всё тельце, в одеяла шерстяные укутали да на печь положили.
Несколько недель болела девочка, но всё же выжила, и осталось с той поры жить у супругов. Маменькой и папенькой их кликала. А они и рады – давно о ребёнке мечтали. Одно только огорчало родителей – нелюдимой, неразговорчивой росла их дочь, других детей сторонилась. Долго расспрашивали дочку, пока она, наконец, не призналась, что и рада бы с другими детьми поиграть, да не хотят они с ней дружить и в игры с собой не зовут. Холодно им рядом с девочкой. Хоть жара на улице, летний зной, всё одно – как только приблизятся к ней, сразу мёрзнуть начинают.
Вот и убегали все ребята прочь, как только её видели. Жалко Аксинье и Петру девочку да ничем ей помочь не могут. Да и сами признают, что и впрямь морозом веет от дочки. Печь в избе круглый год топится, а всё равно стыло в комнатах. Но любят родители свою дочку, да и привыкли уже к холоду вечному, приноровились.
А девочка знай себе в углу целыми днями отсиживается, решила с чего-то, что лишь несчастье приносит родителям. Как ни уверяли те её в обратном, как ни разубеждали, так и не поверила.
Однажды зимой девочка проснулась рано утром от жажды. Подошла к ведёркам, а вода в них замёрзла. Глядь по сторонам – цветы на окнах белым инеем покрылись, а стол, стулья и пол деревянный от измороси блестят.
Испугалась девочка, быстрее из дома выскочила, в чём была, пока родители не проснулись, и в лес по тропинке узкой побежала, куда глаза глядят, не останавливаясь. Долго так брела, пока совсем не ослабла. Села тогда девочка прямо в сугроб и заплакала от страха. Тишина кругом. Птиц не слышно, берёзы замерли, словно заколдованные, ветви безвольно повесили. Даже верхушки не качаются.
Замерзать начала девочка, да только сил встать нет. Да и куда идти, не знает. И тут сон её одолел. Накрыл, словно тяжёлым одеялом с головой укутал. Тепло разом стало и хорошо, спокойно.
Спит девочка, а сама сквозь сон чувствует, как кто-то её ласково по голове гладит. Глаза потихоньку открыла, а рядом дедушка сидит и на неё смотрит. Волосы и борода длинная все седые, белые.
– Здравствуй, внученька, – ласково ей говорит. – Долго, долго я тебя ждал. Несколько лет. Давно ты должна была ко мне приехать, да украли тебя люди. Но теперь ты со мной и всё у нас будет хорошо. Стар я уже, вот и договорился с твоей матерью помощницу мне отдать.
Удивилась девочка, на деда испуганно смотрит. А он на неё. И улыбается. Ласково так. По-доброму. Не удержалась и она, развеселилась вдруг без всякой на то причины, расхохоталась, словно щекочет её кто. Смеётся, и остановиться не может.
Обнял её тогда дед, крепко к себе прижал.
– Никому тебя больше, внучка, не отдам. Навсегда мы теперь вместе будем.
Осталась девочка у дедушки, стала ему во всём помогать. Он в путь отправляется, мешок на спину огромный закидывает, а она тут как тут, с собой взять упрашивает.
Дед хмыкает, для виду немножко посомневается и быстро соглашается. Над лесом они летают, да снег из мешка на землю горстями кидают. Снежинок в небе становится много – они икрятся, переливаются в лучах солнца и медленно-медленно падают. И становится вокруг всё сказочно красиво – деревья, дома, поля и леса все белые, пушистым снегом заботливо укрытые. Ребята внизу бегают, визжат, снежки лепят и друг в друга, смеясь, кидают. Весело им, хорошо.
Посмотрела девочка на друзей своих бывших и горько вздохнула, а затем к пруду спустилась и осторожно на него дунула горячим дыханием. Подтаял мигом снег, вода прозрачная показалась. Дунула тогда девочка второй раз что было мочи, и тут же лёд крепкий образовался. Гладкий, ровный, словно зеркало.
Раскрыли рты от чуда увиденного дети, да побежали по избам за коньками.
А девочка довольно рассмеялась и тоже домой. К дедушке.