Надо ли объяснять, Пауло, что значит потерять любимого человека? Как сказать двум девочкам (11 и 17 лет), безумно любящим своего отца, что его больше нет на свете? Как смириться с фактом, что он больше никогда не возьмёт их за руки и не пойдёт с ними гулять по городу? И больше никогда не услышать его счастливый смех в квартире... Никогда не ощутить его сильных ладоней у себя за спиной... Никогда не встретиться с его смеющимся взглядом... Не услышать звуков его гитары... НИКОГДА этого больше не будет! И не будет всего, что с ним связано. А это значит, что не будет и самой жизни, прежней, счастливой, радостной и безмятежной. Это страшно звучит, Пауло, но жизнь кончилась...И сколько бы не прошло времени, но отпечаток трагедии никогда не сотрётся из памяти, его нельзя вырвать, как неудачные страницы из книги, нельзя переписать заново. И невозможно забыть.
Те трагические события сохранились в памяти Марины, словно отрывочные кадры со старой киноплёнки, без какой-либо хронологии. Они всплывали в голове яркими и горькими эпизодами всю оставшуюся жизнь, нарушая её спокойное течение. Она видела, как в ту страшную ночь группа самых близких друзей бродила кругами возле их дома, не зная, как сказать жуткую новость. Слышала, как на крыльце плакали от бессилия что-либо изменить двое взрослых и сильных мужчин в милицейских погонах. Помнила, как придавленная ужасным грузом опустилась на стул, уронила руки на колени, не имея сил даже заплакать... А ведь надо было держать себя в рамках ради детей, не дать им упасть духом и отчаяться. Помнила, как сказала страшную новость старшей Кате, вставшей среди ночи, а утром они вместе говорили с младшей Дашей. Марина просила девочек не впадать в панику и отчаянье, ибо пережить такое невыносимое горе можно только вместе, сообща, поддерживая друг друга. И они услышали, поняли, поддержали. Так и выживали вместе, плакали тоже втроём, обнявшись. Не сговариваясь, по взаимному согласию, оставили на стуле Серёжину рубашку. В трудную минуту подходили к ней и вдыхали родной запах. "Мам, папочкой пахнет..." - шептала Даша.
Марина помнила, как в комнату внесли гроб. Это было невозможно - застывшие черты, которые она привыкла видеть живыми. И только прикоснувшись к его рукам и ощутив ледяной холод, она наконец поняла, что её Серёжи здесь на земле больше нет. Хоронил его весь город. Симпатичного усатого майора, доброжелательного и человечного, оптимиста и шутника, солиста народного оркестра дворца культуры, знали и уважали друзья и коллеги, да и все жители города. Весь долгий путь до церкви гроб несли на руках офицеры милиции, отказавшись поставить его на машину. Этот траурный путь прошли рядом с осиротевшими Мариной и детьми жители их многоквартирного дома, поставив рядом с младшей Дашей своих детишек, её подруг. Видя впереди рядом с дочкой мелькание разноцветных детских шубок и шапок, Марина была бесконечно благодарна своим соседям и всем людям, за поддержку и сочувствие. Начиналась другая жизнь, жизнь без Серёжи, незнакомая и пугающая, к которой она совершенно не была готова.
Марине приходилось постоянно сдерживать себя. У неё не было возможности выплакаться, выкричать своё горе, ведь рядом были дети. Единственная возможность поплакать - утром по дороге на работу, десять коротких минут. Далее она брала себя в руки, с каменным лицом заходила в свой кабинет и начинала приём посетителей. Несколько месяцев после трагедии каждый входящий начинал разговор с воспоминаний о Серёже (его знал весь город), не давая возможности Марине хоть на какое-то время отвлечься. Это тоже надо было пережить. При всей своей выдержке и силе воли Марина не могла контролировать своё выражение лица. Случившееся наложило зримый отпечаток на её внешность. Часто она ловила себя на том, что сутулится, словно на спину ей навалился какой-то тяжёлый груз. С горечью замечая, что многие знакомые переходят на другую сторону улицы, заметив её на дороге, она не осуждала и не обижалась, понимая, что люди не знают, что сказать и как утешить. Да и невозможно ничем утешить в такой ситуации. Иногда случались и вовсе уж странные моменты, которые она сама не могла объяснить. К примеру, идя на очередное заседание комиссии в Дом Советов, она заметила, что не помнит целый участок пути от церкви до школы (около трёхсот метров). То есть помнит, как дошла до церкви, затем провал в памяти, затем увидела, что она уже возле школы. Пытаясь объяснить себе это тем, что просто "задумалась", Марина всё же смутно осознавала, что скорее - отсутствовала в этом измерении, двигаясь автоматически...
Всё это время близкие люди, коллеги, друзья были рядом. В обеденный перерыв за Мариной заходила её подруга, психолог отдела Татьяна. Они шли в кабинет начальника криминальной милиции. Он, ни о чём не спрашивая, молча, уходил на час , оставив на столе ключи. Закрывшись изнутри, подруги смотрели видео с живым Серёжей, плакали и вспоминали... Не оставляли в беде и Серёжины друзья-музыканты из оркестра, с которыми он выступал при жизни, участвуя в самодеятельности. Звонили,чтобы поздравить с праздниками, а порой и просто поговорить. Но никто не мог изменить страшные обстоятельства. Марина потеряла любимого мужчину, мужа, отца своих детей. Осознавая это своим умом, она не могла привыкнуть к этому. Идя на работу, она вспоминала, как они шагали по этой дороге вместе. Увидев покрытые инеем ветки деревьев, она не могла поверить, что эту красоту больше не может увидеть Серёжа. Идя домой на обед, она подходила к крыльцу и понимала, что не хочет заходить в квартиру, где нет его...Наверное именно в этот момент она поняла и прочувствовала на себе жуткое отчаянье и безысходность тех женщин, которые потеряли мужей и так и не смогли самостоятельно справиться с этим состоянием, пытались искать спасение в алкоголе. С такими семьями она сталкивалась в период работы в инспекции по делам несовершеннолетних. Теперь сама оказалась в аналогичном положении. Но позволить себе такого "расслабления и утешения" Марина не могла. Она слишком любила своих детей.
В этот трудный период все трое: Марина, Катя и Даша - приобрели необыкновенную сверхчувствительность к происходящему, они словно стали антеннами для приёма сигналов и сообщений из непроявленного мира... С ними происходили удивительные мистические вещи. Порой казалось, что таким образом Серёжа продолжает общаться с ними из мира мёртвых. В первые дни после похорон Марина с дочками спала на двуспальной кровати (их с Серёжей), поскольку так им было психологически легче. В одну из ночей она проснулась от холодного ужаса, сковавшего всё её тело и не дававшего возможности даже пошевелиться. Не открывая глаз, она знала, что Серёжа находится в квартире. Он сидел в соседней комнате на диване в той самой одежде, в которой погиб. Было видно, что он находится в состоянии крайнего смущения и беспокойства от того, что он теперь не такой, как прежде, то есть - не живой. Несколько раз он порывался подняться с дивана и уйти. Точнее - колебался, уйти или остаться... Марина ощущала ледяной холод в квартире и благодарила Бога, что дети благополучно спят. Сама же лежала, как парализованная и не могла пошевелить даже кончиками пальцев. Это было настолько страшно и противоестественно, что она мысленно взмолилась, обращаясь к Серёже: "Серёжа, я сильно люблю тебя, но не знаю, как общаться с тобой сейчас. Мне страшно и жутко. Прошу тебя уйти..." Прошло несколько мгновений и она почувствовала, что он ушёл. Марина, наконец, обрела способность двигаться, открыла глаза, встала, включила свет в квартире. Было три часа ночи. Ей так и не удалось уснуть до утра. Впоследствии Серёжа всегда снился ей и детям в трудные периоды жизни, как бы предупреждая об опасности.
Утром, проснувшись и зайдя на кухню, Марина не понимала, как дальше жить без любимого человека. И включив радио, тут же получала ответ: "Ничего не бойся, я с тобой..." - пел Николай Фоменко, и было очевидно, что через него Серёжа отвечает на её вопрос. Смахнув слёзы, она шла на работу, а вслед за ней, перелетая с дерева на дерево, двигалась маленькая неизвестная птичка, она будто сопровождала её, щебеча без умолку, словно пыталась что-то сказать. Мелькнула мысль, что где-то читала о том, что души умерших могут поселяться в телах птиц и животных. По крайней мере, очень хотелось в это верить...