Это был обычный день. События таких дней быстро стираются в памяти, и через какой-то месяц-другой мы с трудом можем вспомнить о них. Как обычно, мы наматывали километры по марсианской пустыне в надежде найти что-нибудь новое. Хотя «мы», это громко сказано. Старшим в машине был Збигнев Гжибовски – молодой, но авторитетный учёный, душа нашей экспедиции. Он всего себя посвятил изучению этой планеты. Хотя он был вулканологом, спектр его познаний был настолько широк, что, казалось, нет ничего такого, чего бы он не знал. Если доклад о Марсе делал Гжибовски, то редко кто решался выступать в прениях.
Но не только за это его любили в экспедиции. Збигнев мог часами рассказывать о своих приключениях на Марсе. Он уже не первый раз бывал здесь, и его рассказы о героизме первопроходцев, завораживали слушательниц. Я говорю «слушательниц», поскольку именно у женщин Збышек, как они любили его называть, пользовался особенной популярностью. Высокий, широкоплечий, с правильными чертами лица, он походил на известного киноартиста, а мягкий, вкрадчивый голос, проникал в самые глубины их душ.
По иронии судьбы, руководителем экспедиции была тоже одна из его почитательниц и к тому же моя дочь. Это благодаря ей я на старости лет оказался на красной планете. Всю жизнь я занимался этимологией афразийских языков и никогда даже в мыслях не представлял себя в другой роли. Но работать приходилось не только в кабинете. В поисках нужных материалов я проложил не одну новую колею в пустынях Африки и Аравийского полуострова. И на это как раз и обратила внимание моя дочь.
— А не засиделся ли ты на Земле? — спросила она перед очередной экспедицией.
— В смысле?
— Тебе уже далеко за пятьдесят, а ты ещё не бывал на Марсе.
— Что делать этимологу на безжизненной планете? Чем я там буду заниматься? Да и кто меня туда возьмёт?
— А ты бы хотел там побывать? — ответила она вопросом на вопрос.
Пойманный врасплох, я не знал, что ответить. На секунду замешкался, и вдруг услышал, что внутренний голос кричит: «Хочу! Очень хочу! Я никогда не прощу себе, если не воспользуюсь этим случаем!»
— Да, — спокойно ответил я.
— Я всегда видела в тебе авантюриста, — смеясь, ответила Оля. — Предлагаю тебе полететь в качестве водителя вездехода.
Особого энтузиазма моя кандидатура у членов комиссии по набору экипажа не вызвала, но спорить с Ольгой никто не стал.
Марсианская пустыня оказалась ничуть не сложнее Сахары, и вездеход прекрасно показал себя в различных ситуациях. Несясь по песчаным склонам, я даже грешным делом стал задумываться, не в этом ли моё призвание.
С доченькой, то есть руководителем экспедиции, мы общались не часто. Она планировала работы на следующий день, анализировала полученные результаты, готовила ежедневные отчёты на Землю. В тоже время, она успевала вместе с Фредерикой сверить остатки на складах, с Гюставом проверить работу энергетических блоков, выслушать очередную грандиозную теорию Эрика Андерсона. Казалось, она никогда не спит. Но иногда перед очередной отправкой моего вездехода Оленька украдкой забегала в шлюз, целовала меня в щёку и, поправляя что-то на воротнике скафандра, говорила:
— Смотри не простудись! — и снова убегала планировать и контролировать.
Сегодня утром она снова проводила меня. Я надел шлем, выровнял давление в шлюзе и вышел из здания базы. Мигель, мой непосредственный руководитель, определил сегодняшний план работ и пожелал удачи. Вскоре из шлюза вышел Збигнев и мы понеслись в северном направлении к заданному квадрату. Останавливаясь в заданных точках, мы проводили бурение, маркировали керны и укладывали их в багажный отсек. К концу дня пешком обследовали небольшое плато. Запас кислорода в баллонах почти заканчивался, и необходимо было возвращаться к вездеходу.
Неожиданно я увидел огромный монолит. Это был не обломок скалы. Правильный параллелепипед, частично засыпанный песком, лежал в нагромождении камней. Его серая, гладко отполированная поверхность была покрыта неглубокими трещинками. Они не были рисунком, не образовывали равномерного орнамента, но в их хаотическом расположении чувствовался какой-то смысл.
«Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка», — всплыла в памяти фраза профессора Щербы, с которой начиналась первая лекция у всех будущих филологов. Фраза, созданная для иллюстрации того, что многие семантические признаки слова можно понять из его морфологии. В ней не было ни одного русского слова, но была она написана на русском языке.
Отдельные чёрточки ничего мне не говорили. Но все вместе они создавали что-то единое. В их расположении чувствовался не узор, а какой-то внутренний ритм. Ритм языка. Языка чужого, но богатого и благозвучного. Я отошёл от монолита, пытаясь охватить взглядом всю его поверхность. В подсознании возникала какая-то догадка, но я не мог ухватить её. Я прикрыл глаза и в памяти чётче представил себе эти ритмические пульсации. Это были стихи!
— Бежим! — ударил в уши крик Збигнева. — Приближается песчаная буря!
Только сейчас в треске атмосферных помех я услышал штормовое предупреждение Мигеля:
— Возвращайтесь на базу! К вам приближается короткий, но плотный фронт пылевой бури. Возможно появление смерчей.
Гжибовски уже выглядывал из люка вездехода и нервно торопил меня:
— Быстрее, не успеем!
Скоро монолит занесёт песком, и мы будем долго его искать. Но разгадка где-то рядом. Я не могу ждать, пока мы его снова найдём и откопаем. Не обращая внимания на крики Збигнева, я начал фотографировать письмена. Кадр за кадром я двигался вдоль его поверхности. Я не мог пропустить ни одной чёрточки.
Горизонт затянула красная пелена. Связи нет. Сплошной скрежет помех. Я отключил приёмник, чтобы он меня не раздражал, подбежал к машине и нырнул в люк. На полной мощности вездеход рванулся вперёд. Через несколько секунд буря настигла нас.
В соседнем кресле тихонько скулил Гжибовски. Мне нужно было успокоить его, сказать, что наша машина очень надёжная и мы в полной безопасности. Вместо этого я прокручивал в памяти недавно увиденные образы.
Вдруг машина потеряла под собой почву, накренилась, скользнула по обрывистому краю и, перевернувшись, начала падать.
Всё тело болит. Ремни безопасности удерживают меня в кресле вниз головой. Скафандр загерметизирован, но в кабине вездехода полно песка. Упёршись рукой в потолок, я отстегнул ремни и с трудом встал на ноги. Резкая боль в правой ноге. Прямо надо мной открытый нижний люк перевёрнутого вездехода. Проверил остаток кислорода в ранце. Почти пусто. Два запасных баллона исчезли. Збигнева нет.
Сильно болит нога. С трудом выбрался из люка на днище машины. Она лежит на дне каньона. Откопать из песка и перевернуть её я не смогу.
Смерч ушёл так же быстро, как и налетел. По песчаному дну каньона тянется цепочка свежих следов.
Километра через два, я понял, что не догоню Збышека. Его следы терялись в сумерках. Облокотившись на ранец, сел на песок. Нужно немного отдохнуть.
В каньоне начало темнеть. Видимо от недостатка кислорода, перед глазами замелькали лиловые искорки. Они кружились вокруг меня, постепенно собираясь, в светящийся тор, метров шести в диаметре. Казалось, что меня окружил своим телом толстый щетинистый удав. Между лиловыми щетинками начали проскакивать голубые искры, и я почувствовал инфразвуковые колебания, которые быстро переросли в высокочастотный визг. Через секунду частота начала понижаться. Высота тона всё время менялась, но диапазон изменения заметно уменьшался. Где-то в средине речевого диапазона девиация частоты прекратилась, и я услышал перебор фонем, а потом и аллофонов русского зыка. Вдруг в голове прозвучало: «Мама мыла раму». Кто-то сканирует мой мозг…
— Тебе страшно? — прозвучало в моей голове.
— Нет, — мысленно ответил я.
— Тебе должно быть страшно! Ты меня боишься!
Это галлюцинации. У меня кончается кислород.
— Это не галлюцинации. Ты скоро умрёшь. Ты должен бояться меня, — снова прозвучало в моей голове.
— Почему?
— Мне нужно твоё сознание. Страх уменьшает контроль над сознанием и мне легче поглотить тебя.
— Ты хочешь меня убить?
— Твоя оболочка мне не нужна. Она ничего не значит без сознания. Я уже контролирую твой мозг. Вспоминай всё страшное, что было в твоей жизни. Думай, как тебе плохо. Представь, как ты сейчас будешь задыхаться, как будешь умирать. Представь, надвигающийся на тебя панический ужас. Ты должен бояться!
Как я оказался здесь? Я забыл, как зовут моего напарника… Забыл всех… Всё сознание заполнили только падение на дно каньона и сильная боль в ноге.
Лиловый тор начал разбухать и голубые искры интенсивнее забегали по его щетине.
Кто я? Я уже не помню себя… Что такое помнить? Нужно всё забыть…
Я должен бояться…
Яркая вспышка перед глазами. Солнце встаёт из-за горизонта. Раннее летнее утро. Резкий телефонный звонок. У меня родилась дочь! Я должен немедленно увидеть её!
Помчался на машине в роддом. На центральной площади, поворачивая вслед за троллейбусом налево, выехал на жёлтый свет светофора, и сразу нарвался на полосатый жезл.
— Куда спешим? — представившись, спросил милиционер.
— В роддом! Дочь родилась! Хочу увидеть!
— Вы, действительно, хотите увидеть её? Тогда успокойтесь и не сбивайте столбы вдоль дороги! Спокойнее… Спокойнее… Вы успеете!
Потом подошёл к патрульной машине и взял микрофон.
— Внимание! Всем, внимание! — прозвучало на всю площадь. — У водителя жёлтого М-2137 родилась дочь!
Под восторженный хор клаксонов я пересёк площадь. Утренний город приветствовал рождение моей доченьки!
«Удав» перестал искриться, и в моей голове прозвучало:
— Прекрати! Мне больно! У тебя неправильные мысли! Ты должен бояться!
Я могу забыть своё имя, свою работу, но есть воспоминания, которые я никому не отдам.
Наш сыночек очень радовался появлению сестрички. Он назвал тебя Оленькой. Он везде был рядом с тобой, жертвуя, зачастую, мальчишеской свободой в пользу прогулки с коляской. Братик учил тебя рисовать, а иногда, чуть не плакал, увидев твои рисунки в своих школьных тетрадях.
Однажды тебе стало жалко людоеда, который, став мышонком, попал в лапы Кота в сапогах. Потом вы с братиком учили считалочку Заходера: «Жили-были два соседа, два соседа людоеда …» Вечером, закинув ногу за ногу, с газетой в руках ты легла на диван. Не выговаривая буквы «р», произнесла:
— Мы людоеды и читаем «Людоедскую правду».
Тусклый мохнатый тор слабо бормотал в моей голове:
— Ты должен бояться меня…
— Да отстань ты! — рассердился я. — Я и так в жизни натворил много непоправимых поступков!
Вспомнил, что, невольно обидев тебя, пытался извиниться.
— Раньше нужно было жалеть! — всхлипывая, отвечала ты, но меня прощала.
— Ты должен бояться… — еле слышно звучал чужой голос.
Как я могу чего-то бояться, если жизнь оставила мне такие прекрасные воспоминания? В памяти возникают всё новые и новые образы.
Первые бантики, первые рисунки, первый класс, первое восхождение в горы. С лёгким холодком в душе ты спускалась с верхней страховкой со скалы, и едва почувствовав под ногами крепкую опору нижней площадки, ещё не сняв систему, вдруг попала в объятия друзей. Под восторженные крики:
— Поздравляем! Поздравляем! — начался твой первый день рождения в лагере альпинистов.
Я мечтал видеть тебя музыкантом или филологом, но ты ныряла в море с аквалангом или неслась на горных лыжах по слонам Приэльбрусья. Только позже я узнавал, что не всегда обходилось без падений и ушибов.
Я боялся твоих затяжных прыжков, когда казалось, что парашют не раскроется, но сейчас мне нечего боятся. Тебе ничто не угрожает. Разве, что этот лохматый «удав»? Так ведь он силён только нашим страхом!
Помню первый вальс с тобой. Я тогда очень волновался. Мне хотелось быть достойным партнёром, чтобы не подвести тебя. Тебе тогда было только шесть лет. А через двадцать лет впервые провожая тебя на космодроме, я осознал, что у тебя уже своя большая жизнь, на которую я уже не смогу повлиять.
Спасибо тебе за эту экспедицию! За то, что я ещё немного смог побыть с тобой!
Я уже забыл о лиловом пришельце. Но он и сам перестал о себе напоминать. Его щетинки обмякли и потускнели. Он сейчас больше походил на старую автомобильную покрышку, чем на страшного губителя марсианской цивилизации.
Трудно дышать. Начинают путаться мысли. Из глубины сознания начинает появляться страх. Нет, только не это! Один глоток воздуха, пусть даже марсианского!
С трудом сел, прикоснулся рукой к замку фиксации стекла шлема. Сейчас я умру от ядовитой атмосферы, но умру человеком, а не слизняком. Кружится голова. Боясь потерять сознание, щёлкнул замком и поднял стекло.
Вдохнул полной грудью. Холодный воздух наполнил лёгкие. В голове немного прояснилось. Я пока не умер. Кроме кисловатого запаха углекислого газа, чувствовался незнакомый запах холодной песчаной пустыни. Ветерок слегка покалывал лицо. А может это были песчинки? Снял шлем и отбросил его в сторону. Снова и снова вдыхал разрежённый воздух Марса. На душе стало спокойнее.
Вокруг меня, как водоросли, выброшенные на берег моря, толстым слоем лежали сухие бурые щетинки. Ветер шевелил их, но они всё равно казались безжизненными.
Где-то далеко послышался рёв двигателей вездеходов. Может, показалось? Включил приёмник. Помех не было, и голос Мигеля возбуждённо докладывал:
— Мы нашли скафандр Гжибовского, но он пустой!
— Пустой? Повторите, я не поняла! — еле сдерживая эмоции, настаивала Оленька.
— Скафандр Гжибовского и два запасных кислородных баллона. Но в скафандре никого нет! — повторил Мигель.
Память Збышека не хранила счастливых событий. Он не смог победить свой страх.
Вездеходы скоро будут здесь. Всё закончилось.
Вдруг я вспомнил о таинственном монолите. Включил на экране просмотр фотографий. Серые трещинки на поверхности камня выстраивались в строки. Я не сразу сообразил, что читаю справа налево трагическую поэму исчезнувшей цивилизации. Автор с горечью говорил о тех, кто не смог перебороть свой страх и рассыпался прахом в лиловом свете щетинистых торов. И каждая погибшая душа наполняла новой энергией пришельцев, которые меньше чем за год завоевали планету.
— Зависит только от тебя: твой страх иль ты окажется сильнее, — произнёс я вслух последние строки.
Вдалеке показались конусы света мощных прожекторов, которые рыскали по дну каньона, постепенно приближаясь ко мне. Через несколько минут они выхватили меня из темноты и замерли.
На краю каньона показались люди в скафандрах. Три тяжёлых вездехода выдвинули над обрывом лебёдки для спуска спасателей. Не стесняясь посторонних, Оленька кричала в микрофон:
— Папочка, надень сейчас же шлем! Застегни скафандр! Ты простудишься!
Оттолкнув кого-то от ближайшей лебёдки, она пристегнула карабин к скафандру и понеслась вниз.
— Папочка, что ты здесь делаешь? — подбежала она ко мне.
— Думаю о тебе!