Дневник принадлежал некоему Савелию Матвейкиному, 1902 года рождения. Он делился воспоминаниями о том, как это было и с чего все началось. Если опустить лишнее, то получится весьма интересная история.
Мужчина писал:
Родился и вырос я в изолированной деревне с названием Филюшки. Кто придумал такое название и почему она была изолированной, мне не ведомо. Может и знал, да забыл за давностью лет.
Жили мы тем, что выращивали, выкармливали, да что мать природа дарила. Был у нас в деревне мужик Никифор Ильич, который снабжал всем необходимым. Весной, как только вскрывалась река, он со старшим сыном грузился в свою большую лодку и уезжал. Возвращались они через несколько дней. Привозили всего по чуть-чуть. Ткани, изделия из железа, соль, что-то там еще. Деревенские спешили к ним на обмен. Несли кто, что мог. Никифор Ильич ничем не гнушался, брал все. Грибы, ягоду, овощи, шкуры… Единственное «но» – был придирчив к качеству. Коль найдет какой изъян – не возьмёт. За лето они с сыном несколько рейсов делали. Деревенским не так-то и много надо было.
Еще в деревне был один грамотный мужик. Его однажды привез с собой Никифор сильно избитым. Отдал на лечение и постой к одинокой женщине Агрипине. Как сейчас помню, до того времени ни мужа, ни детей у нее не было. По местным меркам, она слыла старой девой, хоть и была красива, стройна и умна. А одна жила, потому как родители рано ушли и дом ей остался. Прежде, чем деревенские распознали истинную сущность пришлого, Агрипина успела родить от него одного за другим двух деток. Тут-то их папенька расслабился и раскрылся во всей красе. Деревня узнала, что он пакостный, подлый и мстительный.
Сам я те события помню смутно. Мне было не до того. Природа требовала своего, да случилось так, что свободные и подходящие по возрасту все были близкие по крови. За этим у нас жестко следили. Семьи создавать разрешалось только троюродным.
Был в годы моего рождения в деревне такой Матвей Гребцов – за пять лет обрюхатил всех, кого смог и всех сделал братьями и сестрами. Говорили, что даже замужние не могли перед ним устоять. Подойдет, глянет в глаза, скажет:
- На сеновал приходи!
Девушки просили связывать их, а как ночь придет – выпутывались и убегали к Матвею. Битым он был неоднократно, а толку не было. Потом с лошади на ровном месте упал и в детство впал. Вроде не совсем дурак, а как 10-12 летний ребенок стал,
Ушел я от главного.
Была у Матвеевых деток одна особенность: у всех без исключения щербина на левой ноздре. Будто кто-то вырезал кусочек плоти.
Приехали зимой в нашу деревню какие-то люди. Говорили, живете тут, ничего не знаете, а у нас власть сменилась. Вас теперь переписать всех надобно. Будете теперь жить по новым правилам, колхозом. Беда только, что писарь с ними всего один приехал, а деревня большая оказалась. Тут и вызвался наш грамотей помогать. Деревенские-то неграмотные, знать не знают, что он там выводит. А мужичок шустро так строчит. Приезжий писарь с одной семьей разбирается, а наш уже третью заканчивает. Потом только узнали, что все сплошь Матвейкины, Матвеевы, да Матюшкины. Оказались в деревне и фамилии, коих отродясь не было: Косоротовы, Толстобрюховы, Кривоноговы, Злыдневы. Под своей фамилией остались только те, кто был у заезжего писаря на учет поставлен. Сам «виновник торжества» раньше был Николай Горшков, а теперь оказалось, что он Николай Умнов.
Содеянное Николашкой раскрылось, когда приезжие стали сверять жителей со своими записями. Они сначала хотели расстрелять мужика, а потом самый главный, рассмеялся. Вскоре смеялись все приезжие. Успокоившись, сказали, что теперь уже ничего не изменить. Кто как записан, тот под такой фамилией и будет жить дальше. Подправили только одному. Как выяснилось, Николашка побаивался самого старшего сына Матвея Григория. Побаивался, да в раж уже вошел и просто не мог не указать, чей он сын. Фантазия закончилась, потому пакостник так и записал Григорий Матвеев сын. Приезжий писарь пыхтел, сопел, но подправил. Появился у нас в деревне свой японец – Григорий Матвеев-сан.
Самый главный из приехавших сказал Николашке:
- Мы не станем тебя наказывать, потому что ты сам себя наказал. Тебе жить среди этих людей.
Сам по себе приезд чужих людей и перепись были стрессом для жителей деревни. Выходка Николая еще больше взбудоражила народ и стало твориться что-то непонятное.
Конечно, после отъезда чужаков первым делом поколотили Николашку. Основательно поколотили. Так, что он сам домой идти не смог, пришлось нести.
В ту ночь во многих домах буйствовал барабашка. В последующие дни, один ща другим, загорелись два дома, люди начали болеть. Это теперь я понимаю, что жили мы изолированно от людей, варились в своем котле, а приехали чужаки и люди нахватались от них всякой заразы с большой земли.
Стали замечать, что все странности только в тех домах, где есть дети Матвея.
Я-то давно знал, что не такой, как мать с отцом и братья с сестрами, да скрывал. Подле меня почти всегда была покойная прабабка. Она появлялась, когда мне было плохо, когда нужна была моральная поддержка. Я хоть и был сыном Матвея, но в семье был не первым и не последним ребенком. Третий из семи. Меня шпынял отец, который воспитывал, шпыняли братья и сестры. Мать, втихую, старалась сказать доброе слово, приласкать, но боялась делать это открыто. Несколько раз были случаи, когда доведённый до отчаяния близкими, я был на грани того, чтобы пожелать им чего-нибудь плохого. В такие моменты подле меня появлялась прабабка. Она гладила меня по голове или просто касалась моей руки. И по телу растекалось такое умиротворение, что мне обида и боль уходили.
Живой прабабку я помню смутно. Она умерла, когда мне было 5 или 6 лет. Все, что я помню: вечно недовольное лицо и всеобщий страх перед ней. Когда прабабка умерла и тело предали земле, все словно тут же забыли о ее существовании. Никто никогда не упоминал ее имени. Теперь только я понимаю, что людьми управлял страх. Боялись, потому старались забыть, как страшный сон.
Когда в деревне усилились странности, прабабка пришла ко мне.
- Савелий, тебе надо уходить.
- Куда?
- К людям. Здесь тебе оставаться нельзя.
- Как же я пойду к людям, если сегодня сгорела лодка Никифора Ильича?
- Утром пойдешь на восход. До того, как солнце поднимется на три пальца, будешь идти навстречу ему. Там, вдали, покажется одинокая елка, которая возвышается над другими деревьями. Пока до нее дойдешь, пора ночлег готовить. Утром опять на восход иди. Как к реке выйдешь, спускайся по течению и к вечеру будешь среди людей. Не говори им откуда пришел. Скажи, что поскользнулся на камне у реки, упал и сильно ушибся головой. Не помнишь ни кто ты, ни откуда