Уже ясно было, что зима начинает потихоньку отступать. День прибавлялся, становилось немного теплее. Однако, обоз все шел и шел по Сибирскому тракту, обсаженному когда-то по обеим сторонам березами по приказу Екатерины Второй. Так был обозначен этот путь. А чтобы деревья не спилили и не загубили проезжавшие по тракту путники, каждую березу закрепили за крестьянской семьей в сибирских деревнях. Под ответственность отдали. Вот и берегли посадки. Кому же хочется платить штраф? И выросли деревья и обозначили путь. Им дали забавное прозвище — бабушкины березы. Почему бабушкины? Или Екатерина Вторая была уже в преклонном возрасте, когда отдавала свой приказ об устройстве Сибирского тракта? Может быть. Только какую добрую службу сослужили березы, указывая путь в тайге, не давая людям потеряться в этой суровой тайге! С обеих сторон подступала тайга с хвойными лесами, и вдруг, вот она — березка, как подсказка путешественнику, что он правильно едет и не сбился с дороги.
Захарка был в дороге уже так давно, что он даже пожаловался сестре Шурочке, что уже забыл свою родную деревню, что забыл игры и своих друзей, что, может быть, прежняя спокойная жизнь ему только приснилась, и не было ничего другого в его жизни, кроме этой бесконечной дороги.
— Я так устал. Всё идем и идем. Колеса скрипят, деревья шумят, лошадка печально головой качает. Все только чай пьем горячий у костров с сухарями мерзлыми. Обносились. Валенки вытоптались. А мы все идем и идем.
— Потерпи, родимый братик, мы уже прошли много, а теперь уже легче будет. Дойдем до Байкала, а там на паромах нас перевезут, а потом на плотах спустимся до Благовещенска по реке и получим свою землю на Амуре. Потерпи. Больше терпели, а теперь чуть-чуть осталось. А ты не заболел ли часом? Дай, лоб потрогаю.
Шура сняла рукавичку и прикоснулась ладонью к голове Захарки.
— Мама, мама, Захарка весь горит.
— А я смотрю, он с утра квелый какой-то. Идет, спотыкается. На телегу стал проситься, а отец не позволил. А он еле идет, бедный. А ну-ка, садись на возок, вот тут с краю местечко есть. Вот я тебя шалью укутаю. Теплее будет.
— А ты сама как же, мама?
— А мне не холодно, сынок. Иду же. Согреваюсь от этого.
Захарка не возражал. Он был какой-то равнодушный ко всему. Версты через две мальчик повалился на телеге и стал бредить.
— Приехали, Максим. Встаем здесь. Строим шалаш, разводим костер и греем нашего мальчика. Я травы заварю свои лечебные.
— Но ведь от обоза отстанем?
— Да зачем нам эта дорога и эта земля, если мы Захарку потеряем. Предупреждай старшего, мы отстаем от обоза.
Старший подошел к ним, посмотрел на Захарку.
— Тут у меня через версту обозначено зимовье. Избушка охотничья. Доберетесь до неё. Она всего полверсты от тракта. Спасайте своего мальчика. Догоните нас на Байкале. Мы там будем весны ждать. Ружье есть? Патроны тебе дам свои. Поделюсь. Тайга. Мало ли что?
Мисковы остались. Нашли избушку. Грязная и прокопченная, она имела печурку и крошечное оконце. Внутри был топчан. Шура сразу же отмыла и отскоблила этот топчан, отец и Ваня наносили дров и жарко натопили печку. Все. Теперь Захарку бережно уложили на топчан, раздели в тепле, сменили ему мокрую рубашку, натерли ему ступни ног, накололи кусочки льда и положили, завернув их в ткань, под коленочки, под сгибы в локтях, протерли тело Захарки какой-то кисловатой водой. Температура упала. Мальчик задышал ровнее.
Мама с Шурочкой продолжали наводить порядок. Отец с Ванечкой нарубили лапника пихтового и застелили им пол в крохотной избушке. И вот волшебным запахом хвои наполнился домик. Захарка медленно возвращался к жизни. Мама поила его отварами, растирала ему грудь.
— Дыши, сынок, дыши, родимый, победим мы эту хворь. Застыл ты, вот и захворал. Мы простуду выгоним. Поднимем тебя, поставим на ноги.
— Мама, а там в лесу кто-то меня зовет. В красном платье кто-то ходит и зовет.
— Да это лисичка пропитание ищет, а больше там некому быть. Она и зовет. А ты не давай отклика. Не ходи к ней. Оставайся с нами.
— Мама, а кто там плачет? Шура?
— Да никто не плачет, тебе показалось. Поспи теперь в тепле.
— А мы больше никуда не пойдем?
— Не пойдем. Мы тут поживем. Спи, мой милый сыночка, а я рядом буду. Ни на минуту не отойду, никому тебя не отдам.
И не отдала. Варила целебные отвары и плескала их на горячий бок печурки, и сразу столб горячего и душистого пара поднимался к потолку, воздух становился по-особенному теплым и чуть влажным. Захарка дышал со свистом и хрипами, но каждый новый вдох давался ему чуть-чуть легче.
Только через неделю жар спал, мальчик стал дышать ровно, но болезнь так подкосила силы Захарки, что он даже встать не мог без посторонней помощи.
Отец нашел в ларе в снегу за домиком запасы мяса. Поколебался, но взял для Захарки, и вот уже мать варила бульон и поила сына. Он набирался сил.
Между тем стоять постоем в избушке было все труднее и труднее. Кончился овес для лошадки. Пришлось опять по-разбойничьи взять стожок кем-то заготовленный для себя. И теперь лошадка вкусно хрустела сеном и была всем довольна.
Ванечка собирал сосновые шишки, но попались большие шишки с кедровыми орешками. Они с отцом научились их собирать. И вот уже каша из кедровых орешек была на столе. Шура колола орешки и растирала их, а потом ставила в тепло с водичкой. Получалось ореховое молочко. Семена сосны тоже были съедобными. Сосновые шишки просто слегка обжигали на углях, потом собирали семена и ели. Нашли полянку с замерзшей брусникой, отец нашел под снегом замерзшую черемшу — таежный чеснок. И все это было едой, которая всем придавала силы.
Отец скрестил жерди, обложил их лапником, получился шалаш. Рядом неподалеку он развел костер, в который положил множество камней, найденных в округе. Раскаленные камни занес в шалаш, плеснул водой, и вот она — настоящая парная баня. В ней помылись все. И даже Захарку искупали в ней. Просто торопливо обмыли теплой водицей и тут же закутали в холстину и в полушубок и отнесли в избушку. Там Шурочка вытерла насухо брата, расчесала ему волосы своим гребнем — подарком доброй продавщицы из московской булочной. Потом она уложила Захарку на теплый полушубок, который мама погрела на печурке. Мальчик напился молочка орехового и крепко уснул.
— Ну, все. Опасность миновала. Он устоял. Теперь на поправку пойдет.
Мама и Шура заплакали. От радости. И отец почему-то очень пристально посмотрел в окно, а потом провел по щеке рукой.
— Соринка в глаз попала, — сказал он.