Подснежники
Уроки сольфеджио и музыкальной литературы вела жена директора – вечно зевающая раздраженная полная женщина.
— Прекратить это безобразие сию же минуту! — взвизгивала она, всегда с опозданием входя в класс и слыша, как мы в шесть рук барабаним рок-н-ролл или твист.
Надо сказать, что исполнение всяческой популярной музыки в нашей школе было под строжайшим запретом: из нас готовили рихтеров и гилельсов, не иначе.
Она садилась за учительский стол, при этом ее очень большой бюст уютно укладывался на него. На это было как-то стыдно и в то же время смешно смотреть.
Моя соседка – мы сидели по двое за небольшими столами – как-то раз оттянула свою кофту и разложила ее на столе, примерно так же, как жена директора укладывала свою грудь. Мы хихикнули.
— Кто смеялся? — все сосредоточенно смотрели на доску, я еле-еле сдержала смех, учительница грозно осмотрела класс и опять отвернулась к доске. Наташка снова сделала движение вперед, теперь уже подставив кула-ки под кофту.
Я попыталась сдержаться, но слезы брызнули из глаз и у меня началась просто истерика.
— Вон из класса! — меня впервые в моей школьной жизни выгнали из класса, но истерика не проходила, и я просто рыдала от смеха в коридоре.
На следующий урок я не пришла – очень боялась повторения всей ис-тории, потому что даже дома при одном воспоминании меня охватывал истерический смех.
Эта же учительница вела у нас хоровые занятия. Мне посчастливилось: я посетила хор только три раза.
По воскресеньям в десять утра отобранные нашим дирижером ученики собирались в зале, выстраивались на скамейках в несколько рядов, и начиналась репетиция. Мне в общем-то нравилось петь в хоре, но на первой же репетиции в душном, жарко натопленном помещении, мне стало плохо. Выходить (даже просто шевелиться) во время репетиции она не разрешала, так что я просто медленно «опала» , ухватившись за соседку. Очнулась я в коридоре на черном кожаном диване: одна из девочек обмахивала меня газетой.
— Что это с тобой? Будешь петь или пойдешь домой? — спросила меня учительница.
— Лучше домой.
На следующей репетиции все повторилось: я терпела до последнего, пока не упала.
— Да что же это ты тут за концерты устраиваешь?! Не хочешь ходить на хор?! — с угрозой спросила она, когда я очнулась на диване.
— Хочу, — слабым голосом ответила я.
— Тогда нечего падать тут мне. Еще раз упадешь – исключу из хора.
В третий раз, все заранее уже смотрели на меня с сочувствием, я решила контролировать ситуацию и, если что, поднять руку.
Дирижер поглядывала на меня: наверное, я побледнела, потому что она сказала:
— Все, выйди отсюда и больше на хор не приходи.
Я еле дошла до дивана.
Освобождение от хора меня и обрадовало, и огорчило: дело в том, что я влюбилась в баяниста, мальчика из нашей же музыкальной школы, который аккомпанировал нам, хористам. Не знаю, как это произошло: я видела его в основном со спины, он со своим баяном сидел на стуле перед хором, но я стала думать о нем и искать встречи. Встретиться было довольно сложно: мы учились в разных общеобразовательных школах, в разные смены, и увидеть его я могла только на хоре. Но от хора меня освободили и вот я, отличница по жизни, отпрашиваюсь в школе с последнего урока, прибегаю в музыкальную школу (каким-то образом я узнала, когда у него урок по специальности), сажусь в коридоре на кожаный диван и жду: он выходит из класса, проходит мимо, и уходит домой, но я счастлива – я его ВИДЕЛА! И, кажется, он посмотрел на меня.
Следующим этапом было сопровождение его от музыкальной школы до автобуса: я делала вид, что только что освободилась и тоже шла к авто-станции. Позади него. Влюбленному сердцу и этого было недостаточно: я стала садится вместе с ним в его автобус и ехать совершенно в противопо-ложную от моего дома сторону. Он стал замечать меня (помнил, наверно, как я в обмороки падала) или чувствовал мой гипнотический взгляд на своем затылке и однажды сказал:
— А ты куда вообще едешь?
— Да мне надо, — загадочно ответила я.
Дома мной велся тайный дневник:
Число...
Время...
Место действия...
Само действие, например: посмотрел, заговорил…
Пришла весна: мы с классом пошли в лес за подснежниками, голубые и нежные, – первые признаки весны. С маленькими букетиками мы шли домой и я встретила его! Тоже с подснежниками!
— Привет!
— Привет!
В дневнике этому событию было посвящено несколько страниц: кому же это он мог нести подснежники?!
Про половое созревание с нами тогда никто не говорил, но, совершенно очевидно, что бешеный взрыв гормонов требовал любви, так что влюбится можно было даже в чью- то спину.
А Наташенька в роддоме
Наталья Павловна, молоденькая студентка заочного отделения, преподавала «общее фортепиано». Играли мы исключительно то, что мне нравилось, так что после урока я бежала домой, чтобы побыстрей начать разучивать новую пьесу. Сейчас я думаю, что это очень правильная методика для основной массы детей, обучающихся музыке: играть для души, играть то, что нравится. Папа заслушивался моей игрой и, сидя у пианино, заказывал: а теперь Сильву, а еще Полонез. Кажется, мою учительницу волновало и интересовало все, хотя мы встречались только на уроке общего фортепиано раз в неделю. Некрасивый воротничок на моем форменном платье или небрежно заплетенная коса вызывали замечания: «Ты же девочка, следи за собой!» Позже – слишком яркий цвет моего болоньевого плаща или родинка на шее, которую надо немедленно удалить. В наше время многие бы не согласились с таким вторжением в личную сферу, но для меня это было очень важно: маме некогда было учить меня всему такому. Наталья Павловна играла мне замечательные произведения, сама готовясь к экзаменам в училище, и я мечтала сыграть их тоже. Окончив школу по классу скрипки, мне оставалось закончить десятый класс общеобразовательной школы, и Наталья Павловна предложила: «Ты могла бы за этот год подготовить программу и получить свидетельство об окончании школы по классу фортепиано. Я думаю, ты могла бы, если захочешь, поступить в музыкальное училище». «Народник» был удивлен таким предложением: подобных прецедентов еще не было, но разрешил оформить меня как ученицу вечернего отделения и «посмотрим , что вы там нам покажете».
После семи лет «общего» нужно было показать серьезную программу: полифонию, сонату, этюд, пьесу… И тут, в этот решающий год, моя учительница выходит замуж, и вскоре я замечаю, что она беременна. После выхода в декрет, продолжаем заниматься у нее дома до того дня, пока, открыв мне дверь, ее мама сказала: «А Наташенька в роддоме».
Артек
По окончании первого класса мама посетила родительское собрание – это было ее первое и последнее собрание. В дальнейшем мои родители никогда не приходили в школу и не видели моего дневника, я расписывалась в нем сама: там все равно были одни пятерки. Мама, которая не умела публично выступать, была удивлена, когда я, первоклашка, вышла перед родителями и сделала доклад о том, кто плохо себя ведет, кто плохо учится и что с этим делать. Не помню уже как называлась «должность» предводителя октябрят-первоклашек, но моя дальнейшая «карьера» началась прямо с первого класса. Я была каким-то чересчур правильным ребенком: все делала «как надо», так, как того ожидали от меня старшие.
В пионерском возрасте меня всегда выбирали председателем совета отряда, позже председателем совета дружины, и потом – секретарем комсо-мольской организации школы.
Мысль о том, как мне повезло, что я родилась в СССР, посещала меня часто.
Но в старших классах мой патриотический пыл поугас: я видела, как папа-коммунист с раздражением бросал газету, читая передовую, как вы-ключал телевизор, видя наших целующихся вождей. Понимала, что все что показывают по телевизору и пишут в газетах – фальшиво. Интуитивно чув-ствовала, что говорят одно, а делают другое, но все жили так, как будто ве-рили.
Поступив в музыкальное училище, я скрыла, что была комсомольским вожаком школы, чтобы, не дай бог, не оказаться опять в этой роли.
А пока, по окончании седьмого класса, я получила путевку в Артек, на Третий Всесоюзный слет пионеров. Тогда это событие можно было бы расценить, ну, примерно… как быть избранной для полета в космос.
Пионерский лагерь Артек, расположившийся на берегу Черного моря (до этого я никогда не видела моря ), предназначался для «лучших из луч-ших», самых достойных из достойных пионеров Советского Союза. Честно говоря, я не считала себя одной из них: да, отличница, да, активистка, да, спортсменка, да и в художественной самодеятельности участвовала, но Ар-тек! Даже мечтать об этом я не смела. Всю пионерскую работу в нашей школе организовывала старшая пионервожатая, моя роль сводилась к тому, чтобы озвучивать ее идеи на школьных пионерских сборах и собраниях пионерского актива. Это я умела делать хорошо. Помню, что я не горела идеями пионерского движения, но меня выбирали, а для меня надо – значит надо!
Тем временем мама освободила чемодан из под швейной машинки «Тула». Я сложила туда свой небольшой багаж, и родители повезли меня в Воронеж, где в областном комитете комсомола собралась группа пионеров- счастливчиков из всей области. Нас там проинструктировали, чтобы мы до-стойно представили нашу областную пионерскую (читай комсомольско-партийную) организацию, и прикрепили сопровождающего – дорога пред-стояла дальняя.
Поезд, автобус и вот он – Артек! Море! Горы! Кипарисы! Персики в столовой!
Меня распределили в дружину «Хрустальная» – Артек состоял из не-скольких лагерей, дружин, но перед тем, как поселить в корпуса, нас, группу девочек, привели на медицинский осмотр. В небольшой комнате всем велели раздеться догола, распустить волосы и ждать, пока не вызовут в кабинет врача. Стоять нагишом было довольно стыдно: все стеснялись, прикрывались и краснели. В кабинет вызывали по одному.
— Врач – мужчина, — сообщила первая.
Вызвали меня. Кабинет располагался в большой комнате, стол врача стоял у окна и от двери к нему вела длинная ковровая дорожка: по этой до-рожке я, стыдясь и краснея, дотопала до него:
— Фамилия, имя? Почему в трусах?,
— Ну, у меня…
— Менструация? — строго спросил он, вышел из-за стола, оттянул мои трусы и заглянул в них.
Проверил мою голову на предмет насекомых, заглянул в рот, что-то записал и отпустил.
Это было очень стыдно и унизительно, я едва сдержала слезы. Вспомнилось, как не так давно мама сдавленным голосом сообщила мне, что у нас, у женщин, бывают такие дни… Она очень смущалась.
— Я знаю, — сказала я.
— Да? Вот и хорошо. Вату бери в шкафу.
В лагере нам выдали парадную, яркую, специально сшитую для участников слета, форму: цвета яичного желтка рубашку, цвета морской волны юбку, а мальчикам - шорты, и такого же цвета пилотку, а также всю остальную одежду: для занятий гимнастикой, походов в горы, на пляж. День начинался с обязательной гимнастики: ранним утром все «бодро» выходили на площадку перед корпусом и под музыку делали упражнения. Форма у девочек и мальчиков была одинаковой: трусы и майки, обычные мужские майки без рукавов с огромным вырезом. Девочки уже все носили лифчики и эти, уже сами по себе уродливые предметы советского женского белья, просто-напросто были видны из-под маек. Мы пытались надевать майки с рукавами, но наша вожатая гнала нас переодеваться, тогда мы стали пришивать бретельки лифчиков к майкам, но это мало помогало. В общем, нам было не до зарядки... И поначалу лагерь «Артек» мне не понравился. Я даже поплакала ночью в подушку, но постепенно все перезнакомились, подружились, и началась наша сказочная элитная пионерская жизнь. Первое купание в море, собирание гальки, вкусные обеды в столовой, экскурсии в Ялту, ботанический сад, концерты и игры… Помню выступление необыкновенно популярного тогда в СССР девчачьего вокально-инструментального ансамбля из Грузии «Мзиури» , где пела тогда еще девочка – Тамара Гварцители. На слет прибыли актеры одного из любимых всеми фильма (советского боевика) «Неуловимые мстители» и однажды я увидела самого Даньку, проскакавшего мимо меня на коне. На открытие слета приехал Юрий Гагарин! Он выступал для нас с трибуны стадиона в день открытия. Само открытие Всесоюзного пионерского слета было феерически незабываемым: с цирковыми номерами, оркестрами и салютом!
Мы в своей дружине успели выучить несколько артековских песен и пели их вместе с многотысячной пионерской братией, собравшейся на стадионе. В общем, что говорить: нас всех переполняла радость и объединяла гордость за свою страну, за пионерскую организацию.
— Это пионеры с острова Кипр, — сказала нам наша вожатая, показывая на группу чернявых мальчиков нашего возраста, которые жили в нашем светлом, недавно построенном корпусе, похожем на корабль. В Артеке было много детей из разных стран мира.
— Они – дети коммунистов, у них в стране очень тяжелая обстановка – они борются с колонизаторами, и мы должны их поддержать.
Я не знала, с какими колонизаторами, и даже не знала, где находится эта страна – Кипр, как я могла бы их поддержать, но побежала в киоск и ку-пила сувениры, значки и открытки. Один смуглый кипрский «пионер» мне очень понравился и я, подкараулив его, вручила мои сувениры. А он в ответ одарил меня какой-то непонятной ручкой-не ручкой (это был фломастер!) и написал ярким розовым цветом свое имя и адрес: Спирос... Никосия... Кипр.
За месяц нашего пребывания в лагере мы, не раз случайно столкнув-шись, смотрели друг на друга и краснели: я думаю, что я ему тоже приглянулась. Но, увы, поговорить мы не могли: они не знали русского.
В нашей дружине объявили конкурс на лучший рассказ на тему: «Что-бы я сделал, чтобы на земле был мир». Я написала, что собирала бы всех детей в такие места, как Артек: они бы дружили между собой и никогда бы не стали воевать друг с другом – да, кажется, синопсис был примерно таким. Мое сочинение было отмечено как одно из лучших. Нас часто собирали в зале, где стоял рояль. Многие владели каким-либо музыкальным инструментом, и мы устраивали концерты: много пели, музицировали. Помню, что играла этюд, состоявший из красивых аккордов (прям как вступление к Первому Концерту Чайковского) – очень яркий и впечатляющий.
Ну и спорт, конечно. Играли в выбивалы, это была моя «специаль-ность» на улице Коммунальной с первого по девятый класс. Начиная с мая по октябрь мы «рубились» в эту игру и я могла, например, метясь в одного игрока, резко бросить «крученый» мяч в ноги другого так, чтобы он не смог поймать «свечку». На соревнованиях с командой на год старше нас мы выиграли, и я была единственной девочкой в нашей команде мальчишек:
— Гордись! — почему – то сказала мне наша пионервожатая, — мальчики выбрали тебя одну...
Смена подходила к концу: меня наградили правом сфотографироваться на фоне развернутого красного знамени Всесоюзной пионерской организации имени Ленина. Я стою в яркой форме: пилотке и красном галстуке, держа правую руку в пионерском приветствии: Будь готов! Всегда готов!
Волшебная сказка по имени «Артек» закончилась очень скоро и, со слезами распростившись с моими новыми друзьями, мы покатили домой.
Когда мои родители привезли меня из Воронежа, улицы Первая и Вторая Коммунальные вышли встречать «героиню». Я стояла на крыльце нашего дома: в яркой форме, с тремя медалями на груди (за рассказ, за этюд, за выбивалы) и рассказывала о сказке под названием «Артек». Среди толпы я увидела Бориса, соседского парня, старше меня года на четыре, теперь ленинградского студента, приехавшего на каникулы к родителям. Когда-то (мне было лет десять) мама спросила меня:
— Кто из мальчиков тебе нравится?
— А ты никому не скажешь?
— Нет.
— Боря Андреев.
На следующий день, когда мы играли на улице, а Боря шел домой, соседки, сидевшие на скамейки с семечками, сказали:
— А вон и танечкин жених идет!
Кривые ноги
Мария Федотовна- наша математичка, очень консервативная во всем, начи-ная от скучных "учительских" платьев и всегда одинаковой прически, требовала не только правильно решить задание, но и грамотно его оформить. Она была спокойной, умной и очень хорошо объясняла : алгебра с геометрией были моими любимыми предметами.
Александра Захаровна – тоже моя любимая учительница, не только увлеченно преподавала историю, но и учила нас думать, анализировать, запоминать, вести конспекты.
Немецкий язык ( непонятно было, зачем мы его учим) преподавала учи-тельница, которая, по всей видимости, сама никогда в жизни ни с одним немцем не говорила, так что я – победительница городских олимпиад по немецкому, познакомившись в очереди в музей в Ленинграде с немцем из ГДР , не могла сказать ни одного простого предложения- в голове крутилось: «Москва – столица нашей Родины» или « Мы – пионеры –тельмановцы».
Любовь к литературе привил мне папа, который сам много читал.
Химия и физика- несмотря на пятерки – не увлекли.
А вот пение в начальных классах преподавал Виталий Васильевич- высокий худой аккордеонист, который разъезжал по всему городу (от школы к школе, от клуба к клубу) на старом велосипеде со своим аккордеоном за спиной, полы его старого пальто ( или пиджака, смотря по времени года) развевались на ветру. Одежда его была очень старой, один и тот же пиджак лоснился на плечах от ремней аккордеона, ученики его не слушались, но он был добрым человеком и хорошим учителем. В первом классе он просил спеть каждого из учеников , чтобы определить диапазон голоса: когда запела я , он сказал:
- Ну подрастай, будем петь.
И , действительно, я была запевалой школьного хора, одухотворенно выводя "Ленин всегда живой", или солировала под аккомпанемент его аккордеона, лихо пропевая "рррр" в подражание известной детской вокально- инструментальной группе «Мзиури»: " оррррранжевое море, орррранжевое небо".
Несколько лет спустя наш учитель пения вдруг преобразился: такой же ху-дой, конечно, он стал необыкновенным франтом: костюмы менялись , запомнились какие- то светлые брюки и светлые же ботинки на нем- так у нас в городе никто не одевался. Даже до учеников дошёл слух- учитель страшно влюблён! Но вдруг он исчез- совсем: шептались, что из-за несчастной любви .
С рисованием в нашей школе было не все просто- учителя не было и этот предмет "вёл" чертёжник. На каждом уроке он ставил на стол какую- нибудь геометрическую фигуру: призму, куб, шар, позднее это была кружка или чашка ( никогда бутылка, хотя художники любят их рисовать ), и мы старательно закрашивали тень с одной стороны, оставляя светлой другую. В конце года он неуверенно говорил: -надо бы что- то на свободную тему и мы получали домашнее задание нарисовать, например, природу: как это сделать не знал никто.
Физкультура мне нравилась: зимой гоняли на лыжах- снега было много, морозы небольшие, если больше кажется 20- в школу не ходили, но все были на улице: санки, лыжи, коньки и много радости- в школу не идти!!
В девятом классе я организовала в школе вокально-инструментальный ансамбль, в его состав входили: барабанщик Юра, гитарист Слава и я – пианистка. О том, что нужен бас, я даже не знала.
Десять девочек-старшеклассниц составили вокальную группу.
Все вместе это гремело, бренчало, шумело и надрывало глотки. Мне наш оркестр пока совсем не нравился, надо было думать , что со всем этим делать, (жаль уже не было моего любимого Виталия Васильевича), но учителя заглядывали к нам в репетиционный класс и ободряюще говорили:
— Молодцы! Репетируйте, играйте, скоро нам не нужно будет приглашать этих халтурщиков за деньги – вы будете играть на школьных вечерах.
Меркантильные интересы учителей не совсем совпадали с нашими творческими интересами: ударник, вспоминая свое пионерское детство, ко-гда на пионерской линейке вместе с горнистом он выбивал: пра-пралепра, пра-пралепра, пра-пралепра-лепра-лепра, лупил какой-то примитивный ритм.
— Здесь синкопа, — говорила я
— Ну и че?
Я пыталась объяснить ему, «че такое синкопа».
Гитара была самой обыкновенной, семиструнной за семь рублей.
Я изо всех сил колотила по клавишам на громкой педали, вокалистки надрывались, чтобы нас перекричать. Потом учитель физики принес какие-то приборчики-усилители, они были прикреплены на корпуса гитар (у нас уже появился бас), я сняла переднюю крышку пианино и весь наш ансамбль зазвучал, во всяком случае, электронно.
Школа жила в предвкушении первого концерта: нам разрешали про-пускать уроки, купили простенькую ударную установку (об электрических гитарах мы только мечтали). У меня, как руководителя, были проблемы с репертуаром: в музыкальной школе даже заикнуться было нельзя , чем я занялась, так что мы тыкались как котята, но, наконец, небольшая программа была готова.
Наступил школьный вечер: мы представили на суд всей школы наш вокально-инструментальный ансамбль. Выступление всем понравилось, и зал скандировал: «Еще, еще!» Мне казалось, что повторять только что исполненный репертуар будет скучно, а ничего другого у нас не было, и я скомандовала ансамблю уходить со сцены. Александра Захаровна, моя любимая учительница истории, подошла ко мне и попросила выступить еще. Вместо того, чтобы объяснить причину отказа, я просто сказала, что мы петь больше не будем. На следующий день во всех десятых классах был урок истории: моя любимая учительница начинала урок одинаково.
— Некоторые наши ученицы очень способны и даже талантливы, ма-мы покупают им французское белье и итальянские туфли на шпильках, они носят мини-платья, забывая о том, что кривые ноги лучше было бы прикрывать макси.
Я в этот день в школе не была, новость эту сообщила мне подруга: пламенная речь моей любимой учительницы касалась, конечно же, меня. Мама начала одевать меня очень модно, по ее мнению, я была «девкой на выданье». Мои так называемые кривые ноги были просто худенькими тогда, но комплекс кривоногой, благодаря любимой учительнице, оставался у меня долго и отравлял мне жизнь, пока, лет в сорок, я не услышала позади: «Какие ножки!» Я обернулась: на улице была я одна и двое парней на скамейке.